1 часть (1/1)

I?Всё, что знал до этого ты,Всё, чем ты дорожил, теперь не будет прежним;Ты изменил мир словом одним,И вот без тормозов крутит колесо??Мне нравится все, что тебе нравится??Мы вечно в болоте, как в трясине мы,Вот тебе number one причина быть синими,Но нам не надо переживать,Не нужно хвататься за нас, ведь с нас нечего взять?—Да, нам нехер терять!?—?А я тебе говорю, я уже подмёл,?— произносят протяжно и словно откуда-то издалека.?— Врёшь, Прусикин, как пить дать,?— уже отчётливее слышится глухой удар полотенца о чужую спину,?— врёшь!—?Пить… —?Тянет задумчиво-наигранный голос,?— пить?— это хорошо,?— лающий хриплый смех вперемешку с ещё одним глухим ударом полотенца и досадливый женский стон.—?Эх ты,?— чеканка злых шагов,?— пьянь! —?Отрывистый хлопок двери и разлившаяся вслед тишина, нарушаемая лишь отдалённым шумом пара в насосах да тиканьем многочисленных механизмов.Лицедей раздражённо зажмурился и натянул грязно-белое одеяло до носа, сминая серое пятно от машинного масла в кулаке. Спалось ночью плохо. Всё снилась промзона, потом цирк, а потом медь. Много тусклой блестящей меди. Лицо было мокрым. Стало душно и жарко. Лицедей резко скинул с себя одеяло и сел.Голову закружило, левая нога ниже колена отозвалась тупой болью. Лицедей вздохнул и с тоской посмотрел на механический протез, начинающийся как раз в этом месте и заменяющий ему всё от пальцев ноги до её колена. Потёр лицо ладонями и наконец поднял взгляд.В крохотном помещении тускло чадила пара желтоватых свеч в подобиях канделябров, натыканных то тут, то там, но помещение они освещали плохо, поэтому под потолком и по углам курилась странная зеленоватая тьма. К стене напротив него, слева от него и за его спиной было прибито по паре нар. И ещё одни над двумя дверями справа?— железной (на лестницу) и деревянной (в кухню). Под потолком, изредка поскрипывая, шуршала вентиляция.В центре?— стол на механических ?гармошках?, поднимавших и опускавших его. Запускался механизм только каким-то ключом в правой стопе ножного протеза Коротыша, которого в комнате, кстати, не наблюдалось. Ильич часто шутил, что ждёт не дождётся смерти Коротыша, чтоб наконец отпилить ему ногу и получить ?ключ? в личное пользование. Так стол был одновременно и местом для пьянок, и плитой для пола. Ну, а чтоб в пьяном угаре танцевать на нем, о положении столешницы и вовсе можно было не заботиться. Сверху она была накрыта засаленной скатертью льняного цвета. На столе не было почти ничего, кроме булки черствого хлеба, пары железных кружек с водой, жестяной пепельницы с тремя окурками и горстки шестеренок.За столом сидел Ильич, сосредоточенно нарезая хлеб затупившимся ножом. Хлеб не поддавался. Он чертыхнулся и, задрав левый рукав, обнажил железный плечевой протез, о который с отвратительнейшим для сонного Лицедея звуком, принялся затачивать лезвие. В конце концов пытка прекратилась. Нож заострился. Ильич довольно закинул правую стопу на левое колено, ерзая задом по затертой деревянной табуретке.—?Опять ты с утра пораньше,?— пробормотал неразборчиво Лицедей?— спросонья было лень даже шевелить языком. Да и голова гудела. Глаза болели.—?Не ной,?— флегматично заметил Ильич, откусывая от хлеба, зажатого в левой руке и запивая его чем-то из кружки в правой,?— я же не бужу тебя посреди ночи с просьбой о том, чтоб снять эту бандуру с ноги,?— он указал ножом на чужую ногу, а затем отрезал ещё один кусок; крошки брызнули во все стороны?— долетело даже до Лицедея, и тот недовольно поморщился, отряхиваясь. Хотя, ничего удивительного. Комнатка-то была… Ильич кашлянул,?— я уже старик, мне покой нужен, а железка эта, она, знаешь ли, порой заходится в визге сильнее, чем Ирка моя,?— и невесело хохотнул, вновь отпивая из кружки.Лицедей только махнул рукой, тяжело подымаясь с кровати. На нарах напротив завозился Поляк. Вряд ли он спал до этого, просто лежал, пялясь в Мажорские нары над собой. Мажора, кстати, тоже не наблюдалось.Как таковых общих часов у них не было (разобрали на детали и продали для известных целей), однако у Лицедея были свои, на груди, на цепочке. Старые, тихо и мягко перебирающие шестерёнками. Подарок. Сюда он пришёл с ними и отдавать никому не собирался. Лицедей осторожно вынул круглую приплюснутую коробочку, потёр о майку, откинул легко крышечку с простеньким узорами вгляделся в циферблат. Ещё шли. Было полпервого дня. Мажор обычно в этом время спит. Лицедей недовольно убрал часы обратно, тихо захлопнув крышечку. Ильич пристально следил за всеми его манипуляциями со странным огоньком в глубине темных глаз. Да что ж за день-то такой. Странный.На нарах вновь завозился Поляк, на сей раз поворачиваясь на бок и подпирая бородатую щеку ладонью, зажатой в сухой крепкий кулак.—?Кошка скребёт… —?протянул он безразлично, смотря в напрягшуюся спину Ильича, — доканаешь ты Смелую. Гордая она, уйдёт от тебя…—?А что Рыжий?— не приходил ещё сегодня? —?С вежливым интересом спросил Ильич, не оборачиваясь, сосредоточенно водя лезвием по хлебу, нарезая уже, кажется, скатерть. Лицо его было мрачно, а вежливость, разумеется,?— ехидна.Поляк, прервавшись на полуслове резко замолчал, поджал губы и отвернулся к стене, подложив обе руки под голову. Ильич, услышав скрип нар, скривил губы в довольной усмешке и прекратил резать.Лицедей, порывшись по карманам, выудил оттуда алюминиевый коробок и тяжеленькую железную зажигалку и плюхнулся на табуретку напротив Ильича. Где-то в стенах или, может, далеко наверху, просвистел паровой механизм.—?К людям сегодня что ли выйти,?— меняя кусок хлеба на сигарету у Лицедея протянул Ильич, щёлкая колесиком зажигалки. Раскурился, возвращая зажигалку Лицедею. Тот, с трудом жуя черствый хлеб, кивнул. Кашлянул и отхлебнул из кружки. Закашлялся. В кружке была не вода. Стоило ожидать. Ильич рассмеялся, кашляя дымом во все стороны. Дым даже пошёл носом, превращая Ильича в какого-то странного злобного дракона. Если бы драконы вообще умели смеяться. Удушливая сизая нить потянулась к вентиляции.—?Выйди, гляди только не воспылай, как проспиртованный факел,?— мрачно отозвался Лицедей, утираясь и сверкая глазами в сторону собеседника. Поляк шумно выдохнул.—?И ведь никакого уважения к старшим,?— цыкнул Ильич, затягиваясь и тут же выдыхая,?— недоросль,?— и, перегнувшись через стол, щелкнул Лицедея по лбу.Неизвестно, чем бы на такое ответил сам Лицедей, порядочно заведшийся уже после замечаний о ноге, но как бы то ни было, за железной дверью послышались шаги и голоса. Оба развернулись в ожидании.—?Зануда идёт,?— тихо произнёс Ильич и не глядя потушил окурок о дно пепельницы.—?Ведёт кого-то,?— Лицедей недовольно покосился на пустующие нары над своей постелью. Вновь перевёл взгляд на дверь.Странное чувство охватило его. Будто что-то приближались, будто вот-вот должно было произойти и всё никак не происходило. И мгновение словно растянулось в целую вечность, так что когда дверь отворилась, Лицедей был готов увидеть там кого угодно: начиная с Мэда, хозяина ночлежки, и заканчивая разумным экзоскелетом. Однако все оказалось несколько иначе.—?Займёшь вот эти нары,?— устало улыбаясь, тихо произнесла Зануда, рукой махнув в сторону Лицедея,?— кухня там, а больше здесь ничего и нет,?— девушка поправила выбившийся кудрявый локон, Ильич старательно разглядывал свою кружку, избегая смотреть жене хозяина в глаза?— в последний раз он платил пару месяцев назад,?— удачи,?— совсем тихо произнесла она и поспешила удалиться, оправляя своё аккуратное платьице.—?Удачи желают неудачникам,?— громко и весело отозвался незнакомец лет двадцати пяти, приподнимая низенькую чёрную шляпу-котелок, против воли вызывая у уходящей девушки скромную улыбку. Она не стала оборачиваться, уткнувшись взглядом в ступеньки. Хлопнула дверь. Воцарилась тишина.И в этой тишине Лицедей явственно ощутил, как забилось его сердце сильнее, где-то в районе горла. Как пахнуло на него свежим ветром полей, сметая прочь зловоние дешевых сигарет, как разлилось повсюду с детства знакомое ему волнение, и как открылось, против его собственной воли, что-то под сердцем, что-то старое, затертое, с привкусом сладостей на языке и блеском меди где-то справа. Открылось, как неровная заплата на старых штанах, такая привычная, что будто всю жизнь там и была. А теперь вот отклеилась, и оказалось?— нет. И из дыры, которую она прикрывала, просыпалась мелкими иголочками несуществующая давно уже боль в его утомленные клавишами пальцы. И такая долговечная, надежная заплата, а поддалась вот так просто. Поддалась и будто разом открыла такую прореху, из которой выглянуло что-то светлое, но такое ржавое и старое, что и прикоснуться лишний раз страшно?— рассыпется. Глаза запекло и, кажется, никогда в этом месте не было так светло и ярко, как теперь.Наверное, нечто все-таки отразилось на его лице, потому что незнакомец долго и пристально вглядывался ему в глаза, и понял это Лицедей только сейчас, вынырнув из потока странных ощущений, выдыхая и глубоко вдыхая. Он тут же часто заморгал, с трудом отведя взгляд от вошедшего, и поспешил закурить. Внезапное чувство подступило к горлу, и Лицедей сглотнул. Наваждение прошло.—?Значит, цыган,?— утвердил Ильич, покачиваясь на табуретке и равнодушно скользя взглядом по неизвестному, пока Лицедей изо всех сил рассматривал потолок, стараясь не слишком часто присасываться к сигарете.—?Вообще-то, Томас,?— бодро отозвался тот, закидывая мешок на свои нары и разворачиваясь к Ильичу,?— но да, цыган.И в доказательство ловко скинул с плеч потрепанное пальто, демонстрируя руки. Лицедей чуть не свалился с табурета. Рисунки, рисунки, рисунки. Так много, что и не перечесть. И большие, и маленькие; и цветные, и чёрные; и сложные, и простенькие. И все они ползли странным орнаментом по загорелым рукам и терялись где-то под рукавами белой майки, уходя дальше, и Лицедей поспешил опять приложиться к сигарете, чтобы отвлечься. Нечто нехорошо заворошилось внутри. Не вовремя, ах, как не вовремя он проснулся сегодня. Неосознанно Лицедей поправил взъерошенные волосы и едва удержался от желания начать рвать их прямо на себе. Так долго бежать прочь, затаиться — и всё будто нарочно, чтобы остановиться тогда именно здесь и ждать, пока оно само нагонит. Лицедей жадно затянулся, чуть не закашливаясь. До?жил.Да лучше б не дожи?л.—?Ильич,?— после минутного молчания наконец представился усач, сидящий за столом, и они скрепили знакомство крепким рукопожатием. Томас мог ещё не знать, но он уже находился на хорошем счету. Лицедей отметил это мимоходом, смотря куда-то в стену и думая, как быть дальше. Колено на стыке заныло. Пальцы вторили. Сигарета дотлевала. Додумать ему не дали. Впрочем, этого стоило ожидать.—?А ты кем будешь, мой друг прелестный? —?Лицедей сначала ощутил тяжелую горячую ладонь на своём плече, а затем сигарета исчезла из его пальцев и, когда взгляд его метнулся вверх, она оказалась уже у тонких губ Томаса. Чужие глаза хитро блестели.—?Лицедей,?— наконец взяв себя в руки, с вызовом произнёс он, протягивая ладонь. Наверное, это и стало первой его крупной ошибкой, потому что Томас, не отрывая взгляда, ответил на рукопожатие, а затем плавно отстранился, обогнул стол и сел рядом с Ильичом, который тут же поспешил налить. Лицедей отвернулся, завесившись волосами, но все равно чувствовал, как Томас то и дело задумчиво смотрел на него, и наконец, не выдержав, Лицедей подскочил, уходя на кухню. Сигарету ему так и не вернули.—?Дерганый он у вас какой-то,?— задумчиво протянул Томас, проследив взглядом за захлопнувшейся деревянной дверью, и затушил сигарету.—?А,?— Ильич махнул рукой, отпивая из кружки,?— рисунки твои увидел, вот и разнервничался,?— мрачно пояснил он, не смотря на Томаса,?— вроде было дело, какой-то цыган его поколотил, пару лет назад,?— Ильич пожал плечами, и Томас, внимательно наблюдавший за ним, с каким-то тянущим чувством отметил, что Ильич лжёт ему,?— всё никак не может принять, что всё?— конечная,?— он провёл пальцем у горла,?— и казалось бы, смирись и расслабься, но не-е-ет,?— протянул он раздраженно и вновь хлебнул из кружки, поднимая голову и пронзительно глядя в чужие тёмные глаза,?— а ты?— молодец, оставил эту свою,?— он пощёлкал пальцами, хмурясь,?— волю,?— подумал и покивал головой,?— смешно. Какая воля в нашем передовом мире заводов и рабочих? —?Он хохотнул, кладя ладонь на плечо Томаса и доверительно наклоняясь к нему,?— Главное ведь вовремя образумиться, да?Томас молчал, думая, что ответить. Секунды проносились одна за другой, и оставалась буквально пара из них до того, как Ильич принял бы ответ за молчаливое несогласие и сжал бы чужое плечо?— сжал бы даже сильнее, чем сейчас,?— когда внезапно железная дверь распахнулась и ввалились двое. Ильич отвлёкся, расцепляя пальцы и оборачиваясь на вошедших. Один из них был низенький, ловкий и часто смеялся, беспрестанно пихая своего спутника в угловатое плечо. На ногах у него были штаны, но даже в полумраке ночлежки Томас с легкой жалостью заметил тускло блеснувшие металлические щиколотки, а затем обратил внимание на то, как странно сминаются штанины в районе коленей. Но вместе с тем низенький парень (именно парень, назвать его мужчиной язык бы у Томаса не повернулся, слишком молодо выглядело плутоватое лицо) был чрезвычайно ловким и быстрым: не успел Томас моргнуть, а тот уже оказался на нарах над дверями. Как и когда?— Томас так и не уловил. Однако, быстро упустив ловкача из виду, он отвлёкся на второго, пришедшего с ним. Это был рыжий парень с усталым, но энергичным лицом; он приветственного махнул рукой отсалютовавшему стаканом Ильичу, мельком улыбнулся Томасу, а затем спешно прошёл к нарам за их спинами, скрипнул и что-то негромко заговорил. Томас не стал напрягать слух?— рыжий производил какое-то гнетущее впечатление, несмотря на показную живость; в комнате будто появились трое: коротышка, рыжий и нечто за его спиной. На его спине. Что-то с запахом певга, величественностью кедра и тяжестью кипариса. Тяжело. Ему было тяжело. Томас засмотрелся на тусклый железный блеск бока кружки. Все остальные же продолжали отвлечённо заниматься своими делами. Привычные. Томас отхлебнул.—?Вор,?— тихо, вполголоса, произнёс Ильич, равнодушно глядя перед собой,?— таскается за Поляком, почем зря?— для него и ворует,?— презрение заструилось по желобкам морщин на лице Ильича,?— думает, что хороший друг ему,?— и он вынул из-за уха сигарету, подкурив от ещё дымившегося в пепельнице окурка, и крепко затянулся, блаженно поднимая лицо на тьму потолка.Томас встал, неспешно подошёл к своим нарам и, стянув латанное пальто, слитным движением накинул его на плечи, и вышел, тихо хлопнув железной дверью. Он быстро взбежал по крутым ступеням и вышел на улицу, с наслаждением вдыхая сладкий летний воздух. Томас за пару минут дошёл до барака, стоявшего на отшибе города, обогнул его и замер, вглядываясь вперёд. Впереди простиралась широкая вытоптанная дорога, обрамлённая стройными рядами волнующейся пшеницы, а чуть поодаль, левее, виднелся темный сухой лес, в закатных лучах становившийся одной слитной массой тьмы; скалой?— на фоне кровавого моря пшеницы. Томас дышал, думая о пустом и далёком взгляде растерянного Лицедея. А затем развернулся к громаде города и нависших над ним крыльев смога. Раздался протяжный заводской гудок. Томас зашагал назад, задумчиво склонив голову.Когда Лицедею наскучило читать, он, громко хлопнув книгой, засунул её обратно в тайник под нерабочей батареей. Там всегда лежала одна книга, его любимая. И единственная. Лицедей вздохнул: впервые за эти годы ему искренне захотелось сыграть на аккордеоне, почувствовать под пальцами клавиши и кнопки, ощутить тяжесть мехов, заставить мелодию рыдать и смеяться. Он бессильно сжал и разжал кулаки, а затем резко поднялся, задул свечу. Из углов в центр комнаты сразу же набежала тьма. И тут до него донеслось?— это. В соседней комнате нежно надрывалась, то затухая, то взмываясь вверх, куда-то за пределы их ночлежки, мелодия скрипки. Лицедей замер, стоя в притихшей темноте. Он просто ненавидел Томаса в этот момент. Ровно настолько же, насколько уже любил. И за это снова ненавидел. Лицедей был уверен, что играет Томас. Больше в этом месте было некому. И не потому что они даже скрипки в руках не держали.Лицедей ощутил, как запах меди разливается по темной комнате, и как эта же медь, плавясь, наполняет его глаза, горячо стекает по щекам. Мелодия, казалось, давно закончилась, а он всё стоял и смотрел перед собой, ощущая, как что-то старое, что-то болезненное и тускло-рыжее вдруг теряет свою важность. И оно ускользало сквозь пальцы, таяло трухой в его ладонях, а Лицедей испуганно цеплялся за него. И ещё больше злился. И ощущал, как жадно он ненавидит Томаса. Лицедей несколькими резкими движениями провёл ладонями по лицу и поспешил покинуть кухню.Когда Лицедей вошёл в комнату, то разразился глухим кашлем. Сизый дым был буквально везде. Забивался в углы, впитывался в постели, пронизывал тела сидящих за столом и плотно курился под потолком.Томас сидел за столом; справа от него, вальяжно откинувшись на спинку, растёкся по стулу Мажор, слева расположился Ильич. В одной руке усача, локтем которой он упирался в стол, была зажата сигарета, а другой он обнимал цыгана за плечи и что-то вещал, размахивая тлеющим огоньком. Рядом с Мажором, бессмысленно смотря в кружку, сидел Поляк, а под боком Ильича, силясь прильнуть как можно ближе, чтобы услышать все как можно чётче, ерзал Коротыш. Немного вглядевшись, Лицедей заметил Иру, приткнувшуюся с другого края стола, напротив усача. Она не пила; сидела вполоборота, закинув ногу на ногу и отвлеченно покачивая верхней. Взгляд её был задумчив и устремлён куда-то сквозь пол. Лицедей постарался незаметно прошмыгнуть к своим нарам, но понял, что провалился, когда в сизой пелене сверкнули два уголька, мельком отследившие его появление.—?…а потом я просто ушёл, потому что… потому что это они зависели от меня, не я?— от них,?— раздался громкий чуть пьяный голос спокойного Томаса, и Лицедей на нарах напрягся, замерев,?— и в общем-то у меня даже оставалась бумага с графиком их выступлений, но я… —?цыган помедлил, сделав глоток,?— сжёг её. Завернул в неё табак и закурил,?— Томас усмехнулся, Мажор хохотнул и покивал головой, поправляя нервным движением чёрную челку,?— и ведь на Анне Серговне я чуть не женился,?— Томас покачал головой, и в голосе его чудилось облегчение; кулаки Лицедея сжались против его воли.—?Вовремя увернулся,?— Ильич хлопнул его по плечу, кинув быстрый взгляд на Смелую: та, казалось, мыслями была совсем далеко отсюда,?— уж лучше иметь место, куда сможешь вернуться, чем скитаться по всей земле и заниматься не пойми чем.Лицедей глубоко задышал и поерзал на кровати, нащупывая рукой пальто; за столом смеялись. Лицедей надел перчатки.—?И все-таки ты был с ними одиннадцать лет, вы были близки,?— негромко произнёс Рыжий, перебирая пальцы,?— неужели тебе не было тяжело? —?Казалось, что парень задал вопрос в пустоту, куда и смотрел, но Томас услышал его. Поляк с тревогой покосился на Рыжего, Мажор раздраженно скривил губы.—?Конечно, с непривычки было… странно,?— Томас запнулся, и Лицедей вдруг со странным чувством понял, что он слукавил. Только не понял, в какую сторону, а оттого разозлился сильнее,?— но затем… затем приходит понимание. Они не ценили меня, значит, всё справедливо,?— Лицедей глубоко вдохнул, протяжно выдохнул и медленно встал, поплотнее запахиваясь в пальто и пошёл прочь, надеясь, что делает это не слишком спешно; в спину ему донеслось,?— да и привязанности всегда делают тебя слабее. Чтобы не любить,?— возникла пауза, Лицедей споткнулся,?— нужна поистине великая сила,?— и дверь захлопнулась, но из-за неё все равно донеслось приглушённое:—?Лицедею стоило бы у тебя поучиться,?— и сам Лицедей с отвращением представил, как Ильич с видом старца, умудрённого летами, кивает головой.Часто дыша, он через силу поднялся по ступенькам. Он услышал отдаленный гудок заводского сектора и тихое шипение. Трясущимися руками Лицедей достал часы, едва сдержав порыв выкинуть их к чертовой матери, и посмотрел на время. Пять вечера. Солнце уже подтаивало, и золото его лучей сталкивалось с громадой смога над городом, пронзая клубящуюся черноту.Лицедей не помнил, как стремительным шагом добрался до бараков. А затем, обойдя их, вышел к полю и замер. Он будто очнулся. И сердце его сжалось от какого-то необъяснимого страха. Весь мир, что был до Томаса, тот перечеркнул лишь одним словом. Все годы самообмана. Как. Как этот идиот мог добровольно променять на собственную гордыню свободу? Семью? Лицедей со злостью сжал кулаки, смотря перед собой. Ветер гудел в пшенице, тяжело переваливая колосья, пригибая их к земле. А он стоял и смотрел, не в силах сделать шаг вперёд, ступить на вытоптанную дорогу.Сзади послышались торопливые шаги, и Лицедей, заранее зная, кто это, не спешил оборачиваться. А когда шаги замедлились и раздались совсем близко, то он, не раздумывая, развернулся и ударил кулаком со всей злобой и отчаянием. Томас успел затормозить, однако удар все равно настиг его и попал прямиком в скулу. Цыган глухо простонал, хватаясь за горящее от боли место, и из его прокушенной губы закапала кровь. Лицедей часто и глубоко дышал.—?Так мне и надо,?— спокойно произнёс Томас, выпрямляясь и утираясь. Лицедей, слегка растерявшись, уставился на него,?— я понимаю,?— добавил цыган, болезненно улыбаясь и тут же шипя от вспышки в скуле.—?Ты ни черта не понимаешь,?— вновь озлобился Лицедей, делая шаг вперёд, становясь почти вплотную; он был выше Томаса на полголовы,?— если Ильич и растрепал тебе всё,?— он сплюнул,?— то это никак не отменит того, что ты просто омерзительный…—?Я не сжигал листа,?— перебил его Томас, спокойно глядя в чужие горящие глаза, гордо вздёрнув подбородок и тут же опустив его,?— и не было ни дня после, чтоб я не жалел о том, что сделал. Что сказал,?— плечи Лицедея опустились, и он ощутил, как злоба отпускает горло, когда Томас достал из-за пазухи мятый лист, исписанный и исчерканный. Числа и даты, записи и отрывки каких-то фраз. И Лицедей оттаял,?— Ильич ничего мне не сказал,?— спустя минуту убирая лист обратно, пожал плечами Томас и вновь поднял лицо,?— но я хотел бы знать, что ты делаешь здесь. Ведь это совсем не твоё место.Лицедей отвёл взгляд, смотря на чернеющую громаду города, купающуюся в рубиновом закатном свете. Действительно. Что он здесь делает?—?Ведь ты выступал когда-то,?— осторожно произнёс Томас, делая маленький шаг ближе; Лицедей отстранённо кивнул, с тоской чувствуя, как вязнет в образах прошедшего,?— ты музыкант? —?полувопросительно произнёс цыган, рассматривая чужие руки в перчатках. Лицедей заторможенно снял их и посмотрел на свои пальцы. Кивнул. И тишина повисла, нарушаемая лишь отдаленным гулом в темной громаде леса.—?Знаешь, у меня был один хороший друг,?— вдруг глухо произнёс Лицедей, возвращая взгляд на дула труб, устремлённые в небо,?— Пашка. Пашка Личадеев. Он был юн и весел и любил в жизни лишь две вещи,?— Лицедей сглотнул жмурясь,?— свой аккордеон и свою напарницу. Анечку. Впрочем, все её звали просто Смирнуха. Девушку добрую и светлую, с кудрями такими… рыжими. Рыжими, как витки меди,?— Лицедей открыл глаза и перевёл медленный взгляд влево, будто следя за чем-то,?— но так вышло, что по нелепой случайности,?— эти слова он произнёс с горечью, чуть повысив голос,?— Пашка попал в Промзону. Я помню, это была зима… и там… там он заработал вот такой же, один в один,?— и Лицедей со злобой встряхнул ногой, звякнув протезом,?— и пока он лежал в лазарете, то думал лишь об одном: как бы сбежать. Как вернуться к Смирнухе. К его счастью,?— взгляд Лицедея потеплел, и парень сглотнул, отстранённо переводя взгляд куда-то ниже плеча внимательно слушающего Томаса,?— он сбежал. Потому что мог. И потому что хотел. И нагнал. Нагнал их в этом самом городе,?— здесь Лицедей гордо сверкнул глазами,?— а когда вечером решился прийти в шатёр, то увидел… Смирнуху. И лучшего друга. И как-то разом всё понял,?— Лицедей плавно перевёл взгляд на сердце Томаса,?— Пашка плохо помнил, как провёл весь следующий день в загуле. А когда очнулся, то ни шатра, ни Смирнухи уже не было. А были только нары в ночлежке.И целая жизнь, которую как-то надо было доживать.Здесь Лицедей надолго замолчал, чувствуя, как нечто странное ощущается в его душе. Он прислушался и чуть не отпрянул от Томаса. Покой. В его душе гудел, распространяя вокруг чистый свет, невероятной силы покой. Такой непривычный, что Лицедей уже даже и забыл: каково это?— быть спокойным. Он поднял удивленный чистый взгляд на Томаса, выжидающего и легко улыбающегося, несмотря на вспухшую скулу и красноватую губу.—?Я собираюсь уходить завтра, на рассвете,?— спокойно возвестил Томас, когда Лицедей тоже нашёл в себе силы приподнять уголки губ,?— я хочу, чтобы ты пошёл со мной.Во взгляде Лицедея сверкнуло тихое счастье, и он пару минут молчал, ничего не отвечая. Томас терпеливо ждал. Торопиться теперь было некуда.—?Знаешь. А ведь тогда Пашка понял,?— Лицедей подошёл совсем близко,?— что лучший друг у него всю жизнь был только один,?— он запрокинул голову, грустно улыбаясь, и цыган отзеркалил эту улыбку,?— он сам,?— и после этих слов Лицедей решительно протянул раскрытую руку вперёд.—?Приятно познакомиться, Паша,?— хитро, но по-доброму улыбнулся цыган,?— я Юра. Юра Музыченко. Будем друзьями?Паша искренне усмехнулся и отрицательно покачал головой, не отводя взгляда от чужих темных глаз. А через мгновение они уже целовались.II?Забыл всё,Позволь мне забыть всё ненадолго!??Пытаюсь смотреть и не дышатьСквозь слёзы и стебли??Всё, что было сделано,Всё, что было сказано тобой,?—Оно того стоило?Томас вернулся первым, оставив Лицедея один на один с плавящимся диском солнца и волнующимся морем пшеницы. Цыган медленно спустился в ночлежку, где вовсю продолжался кутёж, но за стол садиться не стал, тихо прошмыгнув на кухню. Он искал Рыжего, которому должен был вернуть краденую скрипку, и понадеялся, что тот ещё не успел смыться куда-нибудь по своим делам. Рыжий вообще был крайне любопытным. Томас даже думал о том, чтобы взять его с собой. Однако было одно препятствие, и цыган всерьёз беспокоился за Рыжего. За парня, которого знал меньше суток. Смешно. Но факт.Рыжий действительно обнаружился на кухне. Он сидел на табуретке в уголке и смолил сигарету, усталым взглядом скользя по строчкам какой-то книги. Когда Томас вошёл, Рыжий резко подобрался и закинул книгу в нишу под батареей одним молниеносным движением, а затем ногой захлопнул маленькую дверцу. Однако при виде Томаса его напрягшиеся плечи вновь опустились, и из взгляда исчезла тревога. Будто чтение было чем-то неправильным.—?Просто это книга Лицедея, не хотелось разозлить его,?— пробубнил Рыжий, пряча взгляд и затягиваясь. Томас присел на второй табурет в другом углу, доставая из-за уха сигарету и чиркая зажигалкой. Раскурился, внимательно следя за пацаном, ёрзающим на табурете.—?Напомни, когда будешь уходить, чтоб я отдал тебе скрипку,?— улыбнулся легко Томас, ловя изумлённый взгляд,?— я передумал оставаться. Уйду завтра на рассвете.Рыжий понятливо кивнул, горько усмехаясь и развеивая ладонью дым перед собой:—?А я знал,?— он усмехнулся, довольный собой,?— знал, что вы не останетесь.—?Мы? —?Томас весело приподнял брови, затягиваясь.—?Э… нет. Нет. Я имел ввиду,?— Рыжий нахмурился, потирая шею и отчаянно краснея,?— ну, знаете, уважительное обращение к старшим, все дела,?— и растерянно улыбнулся, поднимая на цыгана светлый смущённый взгляд. Томас ни на секунду не поверил ему.—?Не думаю, что я сильно тебя старше,?— снисходительно рассмеялся Томас, хитро прищуриваясь; он осторожничал, как мог, но пора было подступать ближе к делу,?— вот тебе сколько лет?Рыжий помялся, бестолково вертя тлеющий окурок в пальцах, покрытых мелкими царапинками и заусенцами, а затем неохотно выдал:—?Семнадцать.Томас пожал плечами, выдыхая струю дыма в потолок:—?Ну вот, можешь считать, что мне,?— он задумчиво помычал,?— что мне двадцать… семь,?— и скосил хитрый взгляд на пацана. Тот недоумённо приоткрыл рот, хмурясь: Рыжий не дал бы ему больше двадцати пяти, и Томас это знал. Просто дело было не возрасте,?— да шучу я, не грузись,?— Рыжий шумно выдохнул, совсем запутавшийся,?— вот Ильич точно старше меня, но к нему ты никогда так не обращался,?— Томас, по мнению Рыжего, решил добить, поэтому отвечать ему ничего не стал, лишь зашарил по карманам, ища сигареты,?— в любом случае, не полезешь же ты проверять мои документы,?— Рыжий на пару секунд отвлёкся, подняв голову,?— у меня их нет,?— Томас подмигнул.—?Ну,?— пожал плечами Рыжий, тонко улыбаясь и не отрываясь от своего занятия,?— у вас с Лицедеем много общего,?— Томас ухмыльнулся.Помолчали, пока парень раскуривался. А затем Томас, глядя куда-то в сторону, спросил отстранённо:—?Почему Поляк?Рыжий вначале растерялся, а затем охотно начал:—?У него просто фамилия такая,?— Рыжий помахал в воздухе рукой,?— ну просто невозможная, в ней…Он осёкся на полуслове, потому как Томас смотрел с какой-то странной грустью во взгляде. Рыжий тут же сник, отводя взгляд в сторону. Повисло молчание, нарушаемое лишь отдалённым смехом и шумом за стенкой. Томас в ожидании сидел, сохраняя напускную расслабленность и незаинтересованность.—?У вас когда-нибудь бывало такое чувство,?— тихо начал Рыжий, не поднимая взгляда,?— что вы точно сегодня умрёте? —?Томас вздрогнул против воли, когда два зелёных огонька пронзительно глянули на него,?— Год назад я чуть не сдох от холода на улице,?— он вновь отвёл взгляд и уставился в одну точку на полу,?— и никому не было дела, что какой-то оборванец умирал. Вечером тридцать первого декабря,?— Рыжий прервался, слегка нахмурившись,?— впрочем, это нормально. Но в тот момент, когда я уже совсем отчаялся, когда падающий снег стал превращаться в звёзды и перед глазами поплыло, подошёл… он,?— губы Рыжего слегка приподнялись в намёке на улыбку,?— и он что-то сказал, но мне тогда было так плевать… короче, он просто сказал: вставай и пойдём. И я встал и пошёл,?— он замолчал, и Томас заметил упавший пепел с тлеющей сигареты,?— я ничего не помнил. Помнил только, что проснулся в этой ночлежке, что кличка моя теперь?— Рыжий, и на дворе было третье января,?— Рыжий наконец будто отмер и сделал основательную затяжку,?— Поляк единственный, кто знает мое настоящее имя здесь. Может быть, единственный и на всей земле,?— Рыжий задумчиво прикусил щеку,?— Поляк… Поляк он гений. Настоящий гений.С этими словами Рыжий, зажав в губах сигарету, достал из-за пазухи какую-то небольшую, но интересную вещицу и протянул её Томасу. Тот спешно наклонился, принимая её. В его руках покоилась небольшая музыкальная шкатулка, затёртая и слегка поржавевшая в паре мест.—?Поляк подарил мне это через неделю после нашей встречи, и всё бы ничего, вот только он собрал её за час из механической ручки и каких-то бракованных деталек на столе,?— Томас чуть не выронил вещицу из рук: она вдруг стала гораздо тяжелее,?— и я был просто… я не знаю, как это назвать,?— Рыжий пожал плечами, затягиваясь и выдыхая,?— я начал выспрашивать его, умолял найти гильдию мастеров, податься в инженеры, ну или хотя бы на завод: его бы точно заметили. Он был талантлив. Он был гений,?— Рыжий покачал головой, почему-то резко прервавшись,?— и тем не менее он прозябал здесь, в этой яме, и ничего не делал, и никто о нём не знал,?— Рыжий покачал головой, принимая шкатулку из рук Томаса и бережно складывая обратно за пазуху; цыган мельком отметил, что у Рыжего ужасно холодные руки,?— и рядом с ним всегда был Мажор,?— после этих слов Томас вдруг вспомнил, что действительно: Мажор был с Поляком гораздо, гораздо дольше (об этом за столом болтал Ильич),?— и я всё не мог понять, отчего он так меня ненавидит. Знаешь, почему я не живу здесь? —?Рыжий вскинул взгляд, и Томас едва не отпрянул: столько обиды и горести он не видел давно,?— потому что этот трус боится, что я уведу Поляка. Поляк?— единственное, что осталось у него от прежней жизни. Богатой жизни. Где он мог тратить и управлять,?— в ушах Томаса зазвучало горделивое: ?Деньги?— мусор, и даже будь они у меня сейчас, я б сорил ими, как угодно?, произнесённое Мажором в этот вечер. Томас со странным отвращением отметил, что Мажор был словно бы соткан из жадности, трусости и фальши, и весь пачкался и лип к рукам, как мазут,?— Он боится остаться, остаться здесь. Один,?— Рыжий говорил глухо, но зло,?— Поляк болен,?— сказал, будто выплюнул,?— я понял это уже через три месяца. Тревожность, депрессия… Он так и не назвал точно. Мы сильно разругались, и когда я спросил его, почему не попросил помощи, почему молчал, мы же друзья, он сказал… —?Рыжий прервался на отчаянную крайнюю затяжку,?— он сказал, что у него есть только один друг?— Мажор, и что Мажор уже помогает ему, как может: приносит таблетки,?— Рыжий зло усмехнулся, во взгляде его сквозило отчаяние,?— я помню, постоял тогда и ушёл,?— пауза,?— а назавтра вернулся мириться. Сам,?— и он щелчком отправил бесполезный бычок в пепельницу в выемке над батареей.Томас не заметил, как скурил до фильтра. Он все отчетливее чувствовал, что Рыжего нужно было вытаскивать отсюда. Сердце защемило.—?Я потом выяснил, что были за таблетки,?— он грустно усмехнулся, опустив взгляд в пол и завесившись челкой,?— дурь,?— Рыжий распрямился,?— и мы снова разругались. И опять помирились. А потом опять разругались. И опять помирились. Правда, с тех пор больше не ругались,?— Рыжий опять ссутулился, будто что-то давило на него, склоняя к земле,?— потому что Поляк больше не ругался. Он в принципе больше ничего не делал. Он просто лежал и смотрел в потолок целыми днями. Иногда пил. Как сейчас,?— Рыжий вздохнул, сглатывая,?— я не знаю, что я здесь делаю. Но и оставить его я не могу,?— он отчаянно теребил пальцы,?— я не могу его бросить. Я не могу. Я… —?он протянул это ?я? и замер, прерывисто дыша и смотря в потолок. Томас ощутил себя ужасно. Будто подсмотрел, как кто-то носит при себе портрет покойной жены.—?Завтра,?— тихо произнёс цыган,?— мы уходим на рассвете,?— Рыжий все смотрел в одну точку и, казалось, не слушал,?— ты можешь пойти с нами.Здесь парень вдруг вскинул голову. Их взгляды пересеклись на одно длинное мгновение, и Томас увидел там, в глубине, что-то такое, о чем не захотел задумываться. Где-то там, в затылке, кто-то завопил, предупреждая его о чём-то, но Томас умело заткнул этот голос. Будь здесь Анна Серговна, она бы могла всё исправить.—?Я тоже уйду на рассвете,?— кивнул Рыжий и пожал тут же протянутую Томасом руку. Пальцы слегка подрагивали в тёплой широкой ладони цыгана.Вечером, когда все улеглись, а Рыжий ушёл, Томас все никак не мог заснуть. Вся ночлежка погрузилась в сонную мертвую тишину, и только цыган вглядывался в тьму потолка, пытаясь понять: как он может быть настолько счастлив, когда на свете есть такие люди, как Рыжий. Или так и должно быть? Должен же кто-то страдать? Он подумал это и тут же ощутил жуткую неправильность. Нет. Так быть не должно. Но почему-то же так происходит? И только он подумал эту мысль, так тут же погрузился в глубокий сон до самого рассвета.Лицедей стоял на улице перед зданием, в подвале которого была ночлежка. Утром, когда Томас разбудил, он поднялся, собрав быстро все немногочисленные вещи. Захватил даже книгу, когда узнал, что Рыжий идёт с ними. Но на столе оставил часы. Они были теперь без надобности. Впервые за долгое время Лицедей спал спокойно, без меди и кошмаров. Впервые ему не хотелось утопить свою жизнь во сне.Вот дверь хлопнула, и показался Томас. Он рассчитался с Занудой?— теперь можно было уходить. Рядом с Лицедеем, в паре шагов, стоял Рыжий. Бодрый, но какой-то… грустный. Лицедей вздохнул. Может, здесь нужно просто больше времени.—?Идём? —?Томас улыбнулся и зашагал вперёд, не ожидая ответа на вопрос. Он уже знал его.Раздался утренний гудок.Минуя проулки, грязные подворотни, мастерские и лавки, они добрались до бараков. Обогнули их и пошли вперёд по дороге. Пройдя меньше минуты, встали.Занималась заря. Она ласково золотила колосья, пронзая их свежими лучами. Ветра почти не было, и дорогу будто обрамляла золотая кайма. И сама дорога тоже странно сияла в рассветных лучах. Пыль нежно сверкала, поднятая в воздух редкими игривыми порывами ветра. Небо розовело и желтело, но где-то наверху ещё разливалась васильковая синева, и если присмотреться, то можно было заметить, что брызги её попали и в золото пшеницы. Лицедей неосознанно улыбнулся и глубоко вдохнул.Он взглянул налево, в сторону темнеющего леса. Тот сегодня был как-то по-особому торжественен, тих и задумчиво-печален. И в груди Лицедея что-то предательски потянуло. Он был счастлив, но непонятно откуда взявшаяся печаль нежной синевой брызнула на его золотистую радость.Пока он глядел на поле, Томас и Рыжий говорили о чём-то, стоя в отдалении, впереди. Лица Томаса было не разглядеть, он стоял спиной, а лицо Рыжего…Солнце странно обласкало его и сделало будто чище и светлее. Поцелуи веснушками проступили на розоватых щеках. И первые золотые лучи били ему в затылок, подсвечивая странно огненно-желтый круг около его головы. И вся его поза выдавала какое-то странное облегчение. Он будто наконец предчувствовал свободу. Тревога не отпускала Лицедея. Колосья, казалось, тянули к рукам Рыжего свои пушистые кончики, и солнце давало ему так много тепла. И странную лёгкость всего образа вдруг ощутил Лицедей. Словно бы Рыжий не касался ногами земли, а чуть приподнимался над ней. Самую малость. И глаз его было не разглядеть, но губы кривились, и Лицедей чувствовал светлую грусть. Он интуитивно понял, что что-то решилось здесь и сейчас. Сонная тишина, нарушаемая лишь шелестом колосьев, разлилась над полем, когда Рыжий махнул рукой куда-то в сторону леса, и Томас, чуть погодя, прикоснулся в каком-то неясном жесте к чужому плечу, после чего Рыжий мягко покачал головой и совсем уж светло улыбнулся. Светло и грустно. Цыган покорно кивнул и вздохнул. Теперь уже Рыжий повторил его жест, что-то сказав, а Томас покачал головой. Оба развернулись и подошли к Лицедею.Рыжий протянул руку, и Лицедей заторможенно пожал. Он улыбнулся, и тогда Лицедею стало совсем тоскливо. Зелень чужих глаз блестела, пронзаемая золотом солнца. И усталая улыбка покоилась на губах Рыжего. Он прошёл мимо, устремляясь обратно в сторону города.Лицедей растерянно обернулся и увидел, как Рыжий шагнул в трепещущее море пшеницы и зашагал вперёд, пропуская её сквозь пальцы. Солнце било ему в спину.Лицедей резко обернулся на стоящего рядом Томаса.—?Он не идёт с нами? —?Непонятливо спросил Паша.—?Нет.—?Но…—?Нет, Паш. Он всё решил,?— Юра сжал кулаки и голосом выделил,?— Сам.—?Что ты сказал ему? —?Тихо и безэмоционально. Ветер легонько взлохматил отросшие волосы и побежал прочь, змейкой теряясь в колосьях.—?Ничего такого, чего бы он сам не знал,?— Юра хмуро дернул плечом и отрывисто сказал, уводя взгляд в сторону,?— идём,?— и внезапно посмотрел Лицедею прямо в глаза. Тот едва не отшатнулся, а затем молча кивнул, беря чужую руку, и уверенно зашагал вперёд. Паша смотрел вдаль, будто думал о чём-то своём, но вместо широкой дороги видел перед собой лишь чужой взгляд и застывший в нем вопрос. Что ещё я мог сделать?Зубы свело какой-то странной ноющей болью.Паша шёл, вцепившись в чужую руку, не оборачиваясь.Вдалеке треснула и не обломилась ветка.Паша тряхнул головой и ощутил горечь свободы на языке.—?…да и к тому же, у тебя всегда есть Рыжий,?— Мажор хохотнул,?— прорвёмся,?— и хлопнул по плечу робко улыбнувшегося Поляка, встряхивая,?— а свобода… К чему эта свобода? —?Ильич деловито покивал, выпивая,?— Когда нет постоянства,?— Мажор поднял указательный палец вверх с насмешливым выражением лица и пренебрежительно протянул,?— свобода… эх, цыган, такого пацана сгубил,?— и осушил рюмку водки, прослезившись. Поляк к этому моменту окончательно проникся общим воодушевлением и тоже внутренне пожалел Лицедея. Такого пацана сгубил…—?За постоянство! —?Прогремел Ильич, поднимая стопку над столом.—?За постоянство! —?Радостно подхватили остальные, с улыбками и смехом протягивая вперёд свои рюмки, желая чокнуться.Внезапно распахнулась с глухим пробирающим до костей лязгом дверь, и в ночлежку ввалились Коротыш и Смелая, оба запыхавшиеся. Коротыш?— возбужденный, Ира?— с безумным пустым взглядом.Все замерли, занеся руки над столом, смотря на вошедших.—?Там, это,?— пытаясь отдышаться, сгибаясь и держась за дверной косяк, произнёс взволнованно Коротыш,?— Рыжий… за полем… удавился.Ильич цыкнул.—?Такой тост испортил, дурак,?— с досадой протянул он и тут же вздрогнул, услышав, как с глухим стуком упала на стол и покатилась чья-то рюмка, разливая содержимое.Все уставились на Поляка, который так и сидел с вытянутой вперёд рукой. Она подрагивала. Сам же Поляк замер, и лишь губы его дрожали и кривились, что-то шепча, повторяя. Сидевший ближе всех Мажор сбледнул.—?Такого пацана сгубил…Хлопнула, разбиваясь, стеклянная рюмка.