1 часть (1/1)

В этом мире тот, у кого есть ключ?— король.И ты увидишь меня в короне, дорогуша.?? Дж. Мориарти Солнце над Йорком не было так тяжело, не было так толсто, как обычно пишут в книжках, завернутых в такие красные обложки, с трепаными переплетами и жухлыми жёлтыми страницами. Облака йоркские не так плаксивы и серы, не так пышны и тяжки, что небесная твердь прогибалась бы под их весом. Просто все было до безобразия медленным, неоправданно ленивым и почему-то жутко вялым. Здесь, схлестнувшись в гонке с кипенным лунным светом, любой мог одержать победу, даже не прикладывая сил. Солнце над Йорком просыпалось неохотно.Неохотно просыпался и принц йоркский, в народе которого именовали не иначе, как девичьей мечтой. Невысок, зато строен, берет не грацией, а знанием. Однако народ, конечно, народом, а значит, и мнение его учтено, как всегда, лишь вскользь.—?Просыпайтесь, Ваше Высочество,?— лишь тихим шепотом не приказала, попросила с уважением девчушка. —?Коронация сегодня. Гости уже ждут Вас.—?Ой, Эль, с глаз долой,?— он едва взмахнул рукой, не отворяя смеженных век.—?Выше Высочество, мы не можем отменить мероприятие.—?Я спущусь через три минуты.—?Ваше Высочество, Вы не спуститесь через три минуты, при всем уважении.—?Меня выводит из себя то, что каждое предложение ты начинаешь с этого.—?С того, что прошу Вас проснуться?—?С ?Ваше Высочество?.—?Да, потому что так положено,?— который раз с неимоверным терпением разъясняет Эль, нервно теребя в руках какой-то драный кусок бумаги. —?учитывая Ваш чин. Если соизволите проснуться и спуститься, наконец, станете ?Вашим Величеством??— так Вам больше нравится?—?Мне нравится просто Луи,?— отрезал он.—?Хорошо,?— она закатила глаза. —?Ваше-Высочество-просто-Луи, Вам нужно встать с постели.Он отозвался раздражённым хмыканием.— Да кому это вообще надо… Все эти коронации… Ещё и, наверняка, с какой-нибудь иностранной знатью, вельможами в золоте и грязными бродягами. Зачем это все? Ведь только формальности ради. Или я не прав?—?Это традиция, Ваше Высочество.—?К черту традиции,?— Луи зевнул и, крепче замотавшись в одеяло, отвернулся к стене, давая, тем самым, знак, оповещающий об окончании разговора.—?Ну Ваше Высочество,?— заныла в ответ Эль.—?Цыц.Она вздохнула. Он выдохнул. Эта парная симфония из размеренного дыхания могла бы продолжаться бесконечно, если бы не Лотти?— сестра Луи, подошедшая как нельзя вовремя. Она не произнесла ни слова: молча стянула с того покрывало, а после обе закрыли глаза ладошками.—?Фу, ты спишь голышом?—?Ну да, и что с того…—?Отвратительно, Томлинсон. Давай, шевелись, тебя там уже все проклинают.—?Да ну? Проклинать будущего правителя?— не лучшая идея, так им и передай.—?Да не беспокойся насчёт этого, тебя уже кто-то проклял, причём очень давно. Ну, что ты смотришь на меня? Наряд в гардеробной, как всегда.Луи мысленно отвесил подзатыльник себе и всем присутствующим, наблюдая за тем, как Эль неспешно краснеет от стыда, лишь подняв на него мельком взгляд. Ой, да неужели она такая святоша? Никогда нагих принцев видела? Это смешно!Добраться до гардеробной было проблемой?— да, за столько лет жизни в замке можно было бы и выучить расположение комнат?— по крайней мере, Луи занимался самоубеждением в собственной никчемности, используя подобные аргументы. Он схватил было первый попавшийся костюм, но на глаза попался конкретно тот, заготовленный специально для сегодняшнего дня?— пошитый из ярко-лилейного, усеянный звёздами из чистого золота (в чем Луи ни секунды не сомневался), обрамлённый в рукавах нитью шелкопряда и на стыке двух частей груди украшенный брошью-полумесяцем. Луи смежил очи и вдохнул тягучий воздух. Сегодня обещает быть крайне насыщенным.Он, размахивая широкими рукавами, неуклюже доковылял до зала. Всё-таки, штанины слишком размашисты для него?— о чем только думают эти швеи? Ведь мерки снимались, и снимались долго, и Луи, тем самым, отвлекая от священного приема священной пищи. Про себя подумав о том, что нужно бы их хорошенько выпороть, Луи тут же сжался от своих мыслей. Разве можно бить живого человека плеткой?Но, как это часто бывает, за глупыми шутками на душе у него скрывался страх. В стране полная неразбериха?— сегодня например, горожане отмечают первую естественную смерть за месяц. Стрельба?— это слабость и, может, боль. Убивать себе подобных, любой раз оправдываясь человеческой судьбой. Первая смерть не от стрелы, не от пули, не от ножа, не от предательского кулака. Конечно?— ноябрь всегда так тяжек, неприветлив и сух.Комнаты, одна за другой, ветвистым лабиринтом провожали Луи до самого порога. Он оглянулся в последний раз?— заприметил краем глаза роскошные диваны, снующих лакеев, швейцаров и, черт знает, кого ещё; заприметил скучно шикарные ковры махровые, вяло висящие, как веко бесконечных окон, плотные шторы. Луи всю жизнь была чужда эта власть, эти гобелены, эти войны. Все это?— сольная песня, и она только для смелых.А на колоннах канифоли рифленые, все завлекали своей неоправданной чернотой. Луи был готов прижаться к холодным, но близким сердцу и разреветься, пуская сопли куда-то вглубь. Вглубь это там?— вдали от пронырливых людских ушей и проворных стенных глаз. Он бы прокричал ?Аллилуйя? так громко, как только смог бы и выплакал бы все слёзы трусливого английского народа в одном раскатистом и громогласном рыке. Он не справился бы с этим всем ни в жизнь.Гомон толпы все ближе, Луи все дальше в грёзах, в течении блестящей, розовой реки. Она сложена из многих, многих лет скитаний и литров чистого, как холщовая рубаха поутру, раскаяния. Луи бы прижался головой, разрывающейся на две части, к родной груди, тяжко вздымающейся, будь хоть одна такая на свете (не считая могучих грудей рифленых канифолей уходящих высоко в небо покатых колонн).—?Здрасьте,?— пискнул он. Прочистил горло. —?Мое почтение! —?Луи развёл руки в стороны и зажмурился, чувствуя надвигающийся от шумных оваций горький приступ мигрени. —?Я знаю, многие из вас приехали сюда издалека. Приехали посмотреть на нового короля, на предводителя и невидимые цепкие пальчики, дергающие за ниточки тряпичных кукол свыше. Что ж, я готов себя представить! Принц Луи Уильям Валуа Томлинсон, ныне король Луи Уильям Валуа Томлинсон. Что бы вы обо мне не думали,?— продолжил после недолгой паузы. —?Надеюсь, я смогу опровергнуть плохое и подтвердить хорошее, но я точно знаю одно: вы все хотите свободы, но цена ее велика, и так было всегда,?— пауза. —?Но пусть же ваши дела процветают, пей до дна, народ, да будет пир! —?ответа не последовало. Все смотрели на Луи так внимательно, что заставили стушеваться. —?А… что-то не так?—?Нельзя играть сегодня,?— гаркнул кто-то из горожан. —?Покойник в городе.—?Ах да,?— тут же спохватился Луи. —?Покойник. Значит, засчитаем без мероприятия? Что ж, я буду первым, не коронованным по всем правилам, королём?— меня прельщает такая идея!***Заходящее над Йорком лениво солнце слепило горы. Горы плакали. Луи проводил ладонью по камню, и камень холодный и мокрый казался сердцу теплее всего на свете. Казалась сама безмятежность сердцу родной. Он знал, что как только покинет этот покой, вернётся в бурную жизнь, а потому старался насладиться и камнем черствым, и ледяной водой.Но тишина погибла с первым словом людским?— так было один лишь раз в древности, и так повторилось сейчас: по имени кто-то окликнул?— высокая молодка с темным платьем в пол?— не то ведьма, не то отшельница, не то умалишенная.—?Печалишься, король?—?Не знаю, что делать дальше,?— он покачал головой, смотря в томную бездну топлой горной реки. —?Сложно это все. Я к этому не был готов.—?Мой тебе совет, король: найди для себя достойную этого цель. Отыщи что угодно: чувство, воспоминание, человека?— и, клянусь, однажды ты достигнешь звёзд. И страшно не будет, просто цепляйся за то, что нашёл и не отпускай вовек. Скорее всего, оно совсем рядом, а, может, уже за твоей спиной (эй, не надо оглядываться, это метафора), просто приглядись хорошенько, король. Может, есть у тебя потайные грёзы какие?—?Хочу возыметь белые крылья. Большие белые крылья с мягкими перьями, что щекочут кожу до слез. И улететь далеко-далеко, и стать новым солнцем, обрезанным слегка горизонтом. А, может, Луной белоснежной. Я пока не решил. Или, может, я просто хочу кого-то, кто будет сжимать ладонь и стеной стоять… Я не знаю. Не знаю. И не могу знать.—?Найди её из тысячи женщин.Луи кивнул с умным видом, да так, будто что-то понял (на самом деле?— абсолютно нет). Молодка растворилась в осеннем воздухе тяжелой, предсумрачной поры. Луи втянул его носом так глубоко, и так много кусочков атмосферы осадком выпали в его легких, что, казалось, будто в них распустилось настоящие розовые кусты, и шипами розы прокалывали плевру до самого центра. Но на каждую розу положен свой кинжал. И сейчас Луи правда хотел проткнуть сердце ножом, провернуть три раза и вырезать, оставив лишь гниющую дырку зиять, обрекая ее стать самым глубоким обрывом и путём, ведущим в никуда. А там бы и альвеолы лопнули, и он расцарапывал бы грудь, сквозь плач кричал бы слова молитвы, в надежде на последний вдох. Но так не бывает. Любой вдох преисполнен боли. Боли и какой-то странной эмоцией, словно бы противно становится от любого вдоха, тошно дышать, и дурно от мысли о том, что ты, на самом-то деле, и не ты вовсе, а просто призрак, по неисповедимым причинам, стоящий на месте тебя.Луи тряхнул головой, будто бы пытался как-то облегчить каскад смыслов и рифм в своей глупой и ничего не значащей черепушке. Он спустился с отвесной скалы, что рыдала водопадом высоко над землей (и Луи понимал ее даже без слов), взял за поводья коня и прижался к его мощной шее лбом, словно к родному. Все на свете виделось родным, кроме того, что им в реальности должно являться. Бархатная шерсть щекотала фарфоровую кожу. Буквально, Луи был поражён, и поражение это самое, что ни на есть, прямое. Как говорят в отцовских его потешных полках: "в яблочко". В яблочко. В семечко. В почему-то все ещё бьющийся внутри краеугольный камень.Луи нащупал ступнями стремена и вдел в них ноги. Не то, чтобы ему нравилось страдать. ?Это вообще никому не нравится??— скажете Вы, и я не смогу Вас обессудить. Просто это?— самообман, и обессудить за это сможет только душевнобольной или клинический дурак. Конь помчал его по полям и лесам?— забавно, лошадь под Луи взмыливается от напряга, а он даже имени ее не помнит. Так и люди, будем честны. Вот он спит, бывает, со служанкой, а как звать?— памятует каждый раз. Вот он притискивается с силой виском к запутанной гриве, вот гладит ее и расчёсывает, пропуская меж пальцев, а самого важного ни в жизнь не запомнит. Куда уж лошади простой до короля. Луи целует коня на прощание в то самое место, куда головой прижимался, у отвесной стоя скалы. Просит отныне всегда подавать ему эту кобылу, имя спрашивает?— Сид?— все равно же вылетит из мозгов сухих. Записывает кривыми буквами, скорее, жалкой пародией на каллиграфию, нежели как-то по-красивому, на полях какой-то книги: ?сит?. Да, теперь уже наверняка.Он вернулся во дворец и кинул несколько косой взгляд на служанку, имя которой все вертелось на языке.—?Эль,?— шепнул Луи для верности. Та кивнула в ответ и последовала за ним. Значит, Эль.Не то, чтобы круглое, но с некой угловатостью, белое, но румянощекое лицо, обрамлённое шоколадными завитками нежных кудрей, помогло Луи взрастить на ее почве женщину древнейшей профессии. Нет, для Луи Эль никогда не была проституткой, как и не была игрушкой. Возможно, лишь пустышкой, но ни в коем случае не используемой. Здесь семя совсем другого характера?— ведь это обоюдно, верно? Не по большой любви, зато по большому развлечению. Сейчас Луи хотелось стать той ревущей скалой, а, может, и самой горной рекой. А может, крохотной тучкой, чтобы без зазрения совести и упреканий окружения расплакаться косым дождем. Но Луи должен быть сильным, и он сам виноват, к тому же, похоже, простужен.Он с мягкостью и даже какой-то заботой повалил её на кровать, расстёгивая платье чёрное, но мысли его были далеко. Луи никогда не целовал ее так нежно?— этот жест, безусловно, нарушил бы все формальности. Можно считать, что в таких делах, они просто коллеги. Да и к тому же, если бы кто-то узнал, что Луи запирается в королевской почивальне с девушкой столь низкого положения в обществе, наверняка, закатили бы вселенских скандал. Может, Эль и красивая, и умелая, но на звание королевы не претендует вовсе.Они с тяжестью дышали, лёжа рядом. Она примостилась на его груди. Он уставился в потолок, ловя взглядом свет невидимых звёзд, чувствуя себя так, будто он?— одна из них. Луи не знает, какие у судьбы на его счёт планы, но он просто надеется, что не колоссальные. На самом деле, он никогда не думал о себе, как об особенном, даже беря в расчёт то, что, фактически, таковым и являлся. Луи больше не хочет быть тучкой, теперь, скорее, крышей замка. Ему нравится быть объятым последним ломким лучем темно-оранжевого заката. Жаль, что он разучился различать в нем живописный малиновый. Ему просто по душе приходится, когда сиротливый солнечный блеск сохраняет его медленный вальс меж веков.Луи укрылся одеялом и, охваченный какой-то родительской эмоцией, укрыл и Эль, неслышно сопящую в угол плеча. Она перевернулась во сне. Утром рано погнал её прочь?— коли заметят, где она ночевала?— миру кранты. Хотя, теперь в мире выше Луи?— разве что Господь, но имя его особливо всуе упомянуть он не решался. Он распустил шторы тяжелые и вдохнул хрупкий свет новопробудившейся звезды. Однажды и он ею станет.Сегодня днём Луи повторил конную прогулку. Он повторил и кричащий водопад, и плачущую отвесную скалу, и рыдающую реку горную. И встречу с Отшельницей повторил тоже.—?Ну, король, что нового? Все любуешься нá реку? Говорят, только в ней вода такая чистая, что хрусталь с ней не сравнится. Говорят, лишь здесь можно набрать воды в широкий кувшин, взглянуть на своё отражение и заприметить и дьявола, и ангела за своей спиной. И увидеть все грехи поднебесные, что ты когда-либо сумел сотворить.—?Если вдруг я даже узнаю о грехах своих… смогу ли я когда-то их замолить? Я не прочёл ни одного молитвенника за жизнь, даже ?Отче наш? наизусть не помню,?— Луи печально качнул головой.—?Бог не слышит неискренних слов, а если душа твоя раскрыта, и чисты помыслы, Он излечит тебя безо всяких стихов.—?А что вдруг, если я, перекрестившись и встав на колени, разобью черепушку о жирную землю, кланяясь Господу Богу? Что вдруг, если слишком много веры, надежды и больших упований, утопающих в складках чистейшей рясы лжи, убьёт меня? Что вдруг, если одним днём Он не сумеет смазать нам раны и нас перебинтовать?—?Тогда, ты единственный, кто может стать для нас вторым всеотцом.—?Сердце мое не так любвеобильно, оно обливается кровью и с каждой трещиной лишь слабеет. Я не смогу наложить вам швы.—?Листья, мечтая лететь вблизи с птицами, падают только вниз. Время строить гнезда, король. Надеюсь, скоро ты найдёшь ту, что сошьёт твою душу воедино, и, когда придёт время, ты заштопаешь наши. Если, неприкаянный, тебе нет дома?— не тщись на поиски среди руин. Воздвигни новый дом под старым небосводом.***На гору Луи больше не ходил. Он связал свою нить в узелок и ощутил странное облегчение от всего, что делает и просто ждал весны. Может, любви. Словил бы её ртом, ведь тесен любой стакан.Луи больше не плакал и не жалел. Кого жалеть? Ведь он, как и его страна, до сих пор был сирота.Луи больше не чувствует себя чёрной овечкой в белоснежном стаде. По крайней мере, так убеждает себя. Когда-то, наверное, он был живым и живым когда-то станет. Просто все это очень тяжко понять.Он сидит, свесив ботинки, на краю раздвижного моста, в самой середине вдоль, и чего-то будто ждёт. Луи стряпал подписи на каждой бумажке, даже не разбирая, о чем писчий поведал. Облака все плывут бесконечной вереницей и цепляются за снежные вершины долговязых гор, оставаясь висеть, как чёртово бельмо в глазу. Хотя, вроде, роговица у Луи в порядке.Сегодня пришла мысль, навеянная печальным ветром. Луи собирался навестить покойника, что до сих пор был в городе, теперь же?— землёю присыпан, лежит. Он не смел нарушать его покой, но сейчас вдруг стало так горько от всего?— от солнца йоркского, от йоркских облаков, прибитых к горным долинам, что покрыты снегом и вереском, от широкого народа йоркского и от хлипких йоркских душ. Луи не знал, кто был покойник?— разве что он, очевидно, был очень стар и определённо спас Луи от радости убогой коронации, сделав его, наверное, самым особенным королём на всем белом (каким он давно боле не виделся) свете.Он присел рядом с камнем надгробным?— здесь было их немало, но этот?— самый свежий и, судя по всему, самый посещаемый. Совершенно обычный человек попал в историю, благодаря лишь тому, что умер сам?— забавно, но факт. Луи провёл по граненой надписи пальцем, из неё же вычислил имя: Гарсиа Лаквуд?— и кто так сына назовёт? Рассвет акварельными красками брезжил на горизонте, окружая, кажется, одного только Луи.—?Эм, привет, Гэр,?— неловко начал Луи. —?Меня зовут Луи,?— он выдохнул. —?Конечно же, нет, никто так меня не зовёт. Давай заново. Меня зовут Ваше Величество король Луи Уильям Валуа Томлинсон. Но я мечтаю, чтобы меня звали Луи. И, я хочу сказать, что и с должностью своей справляюсь не очень. Отшельница сказала, мне нужна королева. Знать бы ещё, где ее взять. Матушку за батюшку выдали насильно?— она была царевной, отец?— королём; а я будто и не родной вовсе?— я выродок крысы, я пасынок птицы, кто угодно, но не истинный Томлинсон. В моём роду у всех высокий чин и не ниже самомнение, а я как уродец в семье. Может, так оно и есть? В любом случае, в стране ужас что?— сам знаешь. У нас из союзников?— Ирландия, да и та слаба сейчас особенно. Регентша-то померла вот, а король там?— помладше меня будет, лет семнадцать или около того, так что Ирландия нам, если что, не сильнейший помощник. Так что, коль нападет кто?— до последней слезы огненной стоять будем и все равно не выиграем. Жутко мне. Неприятно. А вот люди, хорошие добрые люди английские… как же это можно-то… пускать-то друг в друга стрелой? Это же высший грех поднебесный! Это высшее доказательство людской нелюбви. Я даже не знаю, почему так бывает. Что это за чувство такое? Боль? Страх? Мне тоже страшно. Страшно мне, больно, Гарсиа! Ты вот уже в землицу лёг, а мне жить да жить?— я едва начал. Страшно мне, Гарсиа. Больно. Больно. Душа болит. Душа.Но души всех, рано или поздно, раскалывались на тысячи зеркал, и в тысячах таких же разбитых душ, можно увидеть только себя. Или того, кто научится в себе увидеть другого. Но все это, на самом деле, пока очень мудрено и непонятно.Луи не хотел, чтобы все думали, что во многом повинен верх. И в остальном тоже. Он знал, что власть обретается там, куда притыкает её всеобщая вера. Это маневр, тень на стене. Бывает, очень маленький человек отбрасывает очень большую тень. Он маленьким человеком и являлся. Но, говорят, стоит дать свободу маленьким людям, как она пробьет им голову, подобно стремительной пуле или полупрозрачной бутылке вина.Таким образом, Луи и оказался на распутье?— крохотный мальчик, которому вместо выбора всучили жмущую мозги корону, фарфоровые коленочки подкашиваются от страха, и один вопрос заел в голове. Если жизнь?— это безграничный туннель, то что будет светом?Но он не винит в поломанной судьбе ни высшие силы, ни тех, кто к такой жизни его привел. Косвенно?— родители, напрямую?— старушка костлявая в черном плаще. По крайней мере, в этом себя убеждает. Луи берет в расчет и то, что представить не может, как страшно было им?— матушка, почитай, чуточная девочка?— такая же, как и он сейчас, только с властолюбивым мужчиной под ручку, старше нее самой лет так на пятнадцать и ребенком, прижимаемым крепко к груди. А после и еще пятерней таких же. И нечем заглушить детские крики о помощи, и нечем унять растущую дрожь. Видимо, это у них семейное. Тоска стала ему родной, и Луи оскорблен своей же жалостью. Когда-нибудь это все отправит его на тот свет. Главное?— не забыть попрощаться с этим. И, главное, не в виде ?прости, прощай, привет?.—?Выходит, я глупый обманщик,?— после тягучей, как душистый мед, паузы продолжил Луи. —?Большая власть пробуждает зависть, зависть рождает злобу, злоба плодит ложь. Мне тоска заменила мать?— разве так должно быть? Нет, так, как раз, и не бывает. Выходит, теперь все узнают, что я просто трус и мелкий мошенник… огни загораются, и все знают кто я. Проблема в том, что я сам пока не разобрался.Но это не конец истории. Эта осень будет длиться вечно.—?Где бы ни была эта дурацкая королева?— самое время объявиться. Если бы она была хорошим другом, заметила бы, как я истекаю кровью. Но сегодня, завтра, в ноябре, декабре, в этом и следующем году я усну и проснусь один, потому что, похоже, крупно облажался.Темно-оранжевая гуашь поглотила весь небосклон, крупица за крупицей, неспешно и местно. Кроме прочего?— красиво очень. Там, наверху, художники, что надо. Точно так и с Луи было: глаза у него полны рассвета, а сердце?— заката. Так было всегда. И только ночь заканчивалась утром.Как бы то ни было, Луи хотелось, чтобы восходящее солнце взорвалось.