Акт 3 (2/2)

Не дожидаясь повторного удара за вольность действий, Грелль быстро наклоняется, согревая плоть горячим дыханием. Касается языком, вбирая в рот. Закрыв глаза.

Не нужно видеть, что ты сейчас делаешь, реакцию Спирса поймешь по его прикосновениям, действиям. А сам... просто отдаешься, сосредотачиваешься на том, что делаешь.

В конце концов, потом будешь с улыбкой вспоминать о таком... приключении.

Взаимное доведение друг друга до состояния такой напряженности, что готов взорвать весь мир, лишь бы избавиться от сладкой боли внизу. Быстрый трах — редкое явление для обоих, слишком скучное для Спирса, который может назвать скучным все остальное в своей жизни, и слишком простое для Грелля, которому необходимо чувствовать как можно больше изменений эмоций во время процесса.

Ти Спирс наклоняет голову набок, глядя как Сатклифф слизывает им же оставленную кровь.

От собственной ненормальности хочется смеяться, и Уильям больше не считает нужным сдерживать себя — ему слишком приятно физически и чертовски свободно морально. Он запрокидывает голову и хохочет — сипло, негромко, но с очевидным безумием.

Руки хватают Грелля за волосы, давят на макушку, а бедра подаются вверх. Выпад на выпад. Думаешь доставлять удовольствие? А Ти Спирсу хочется, чтобы это называлось "трахнул в рот".

Уильям... смеется... это окончательно выбивает Сатклиффа из колеи, он странно всхлипывает, оторвавшись от своего занятия. Но не на долго — рука в волосах, член же доходит едва ли не до горла. Грелль давится, пытаясь отстраниться, в то же время понимая, что все это — не более чем обычный ответный ход. Но почему-то именно он заставляет чувствовать себя так — раздавлено, униженно. Сатклифф поддается движениям, вбирает член глубоко, дорожки слюны размазываются пальцами.

Трахаешь, да? Не важно, Спирс. Просто сейчас это в любом случае боль. Обидно то, что нужная. Ведь вкус крови, вкус тебя уже на языке.

Подождав, пока член не станет достаточно влажным от слюны, Ти Спирс в который раз дергает Грелля за волосы — на сей раз вверх, заставляя оторваться от занятия. Это стоит большой силы воли, но для Уильяма выполнение сценария — важнее. Не стоит перебарщивать, нельзя же обрывать планы и заканчивать все так.Взгляд — строгий, требовательный, будто это не он безумно смеялся минуту назад.

-Садись.Грелль отстраняется, но глаза блестят, странное чувство освобождения накрывает с головой, уши закладывает, из глаз неконтролируемо текут слезы. Совсем немного, всего несколько секунд. Сатклифф не смотрит на Уильяма, а только рвано глотает воздух. Размазанная косметика вкупе со слезами щипет глаза. Улыбка. Улыбка становится шире. Ты только этого и ждешь.Уильям знает, что они могли бы нормально жить вместе, быть любовниками, работать, отдыхать — почти как люди. И списывать свое безумие на скуку от количества прожитых веков — глупо. Хотя бы потому что остальные шинигами, даже те, кто еще старше, не нуждаются в таком.

Уильям пристально смотрит на Сатклиффа — в крови, грязи, с размазанной косметикой, следами от ударов, порезов, укусов. Он любит эту картинку перед собой. Таким он сделал Грелля. Не жизнь, работа или что-то еще. Сподвиг ли сам Сатклифф на подобное? Ровно на половину. Не так страшно сумасшествие, когда есть с кем разделить его.

На щеках Грелля черные разводы, капельки повисают на линии лица, и срываются вниз, текут уже по телу.

Грелль часто срывается, иногда по поводу, иногда без, слишком он восприимчивый и эмоциональный. И если убивает с улыбкой, то излишняя грубость с ним самим, как Спирс успел заметить, вполне способна довести жнеца. Только вот он же у нас леди — леди может позволить себе плакать. И сейчас он только больше похож на сломанную куклу, и на секунду Спирсу хочется остановится. Вытереть слезы, одеться, закутать Сатклиффа в теплый плед, забыть об этой кровавой ночи. Но это секунда. И она ничтожно слаба перед минутами дум о том, как нравится эту куклу трахать.

Уильям тянет руку к лицу Грелля. Тот опускает голову, едва насмешливо глядя на Спирса, подпуская руку к щеке. Только когда она касается кожи, вздрагивает – вдруг опять ударит? Но нет, и Грелль нежно целует внутреннюю сторону ладони, ласково прикасаясь языком. Контраст. Символизм. Грелль разбито улыбается сквозь эту влажность глаз, его мягкие губы касаются ладони. Странный жест на фоне всего, но инициатором был сам Спирс. Поэтому его ладонь, желая сохранить еще какую-то осмысленность во всем этом, продолжает гладить щеку, висок, касаться пальцами брови.

А после Грелль резко приподнимается на коленках, не обращая внимание на то жжение, которое это причиняет, касается члена Уильяма, обхватив его пальцами. Другая рука растягивает себя же. Опять сам. Все сам. Уже все равно — Грелль стонет, выгибаясь от движений собственных пальцев, наклоняется ниже, ближе, так, что волосы падают на лицо Спирса. Нервно откидывает пряди, не сводя внимательного взгляда с лица любовника.У тебя прядки упали на лоб, Уилли. Ты ждешь. И взгляд строгий.

Но только в следующий момент все это расплывается перед глазами, Грелль запрокидывает голову назад, отдавая вымученный стон куда-то к небу, к дыму. Убирает пальцы, опускаясь, позволяя члену Уильяма полностью погрузиться в собственное тело. Спирс издает тихий, едва различимый стон, касаясь бедра Грелля, надавливая. В нетерпении шлепает Сатклиффа по заднице, подначивая и двигая бедрами сам — сильно это все равно не получается из-за веса любовника.

Греллю становится жутко больно, когда к движениям присоединяется Спирс. Кровь и слюна всегда высыхают слишком быстро. Греллю уже некуда деваться, остается только послушно двигаться. И еще раз. И еще. Раз за разом, из-за Уильяма делая движения более быстрыми.Спирс размазывает потекшую косметику по всей щеке, странно смотрит на эту грязь, а затем притягивает Грелля к себе за шею. Каждый раз Сатклифф то вырывается, то наоборот, ищет это касание.

Грелль знает, что эти руки прекрасно умеют калечить, у них выходит причинить жуткую боль, и не всегда Сатклифф уверен в том, что его не бросят на полу, на кровати, на столе — просто не бросят. Так, попользовались, и выкинули. Несмотря на всю ревность Спирса, несмотря на его желание быть собственником, обладать единолично, всегда оставался маленький камешек сомнений.-Зачем ты терпишь это все? — не самое время для разговоров? Самое. В иной момент идеальный начальник Уильям Теодор Спирс и непутевый диспетчер Грелль Сатклифф просто не могут нормально поговорить. Впрочем, нормально они ничего не могут — даже работать вместе. Но только так можно позволить себе откровенность. Трахать не только тело, но и душу.Лицо Грелля катастрофически быстро меняется, с фактически отрешенного на испуганное, после же — горькая улыбка.

Грелль ответно тянется к Ти Спирсу, одной рукой придерживая орган, чтобы он не выскользнул из тела, и мягко касается губами подбородка начальника.

Я твой. Я терплю это, потому что я хочу этого. Хочу тебя. Но не знаю, что ты ответишь. Не знаю, какая будет реакция. Нет, это вовсе не мысли. Это инстинкты. Ты не думаешь, что сейчас ответить, ты действуешь по чувствам.-Я люблю страдать тебе напоказ, — слова скупые. Сатклифф усмехается, быстро отстраняясь и, все так же придерживая член, приподнимается на нем, и резко, в очередной раз ободрав колени, опускается. И вскрик.Какой до жути странный, непонятный, приторно-горький.

Пальцы Спирса касаются этой усмешки, но Грелль увиливает от жеста, опуская голову и целуя начальника.

Уильям не может понять его даже на какую-то крошечную долю процентов. И этот искренний крик сейчас — тому подтверждение. Сначала казалось, что Грелль просто псих, мазохист, развратный мальчишка. Он такой. И при этом совсем другой. Страдать напоказ? Но Спирс сам заставляет Грелля страдать, чувствовать боль — вот как сейчас. Он знает грани, пределы, знает, когда перебарщивает, знает искренность реакции. Редко когда она, боль от Уильяма, была моральной, если только из-за воздействия физической — снова как сейчас, да? Но просто так сделать больно Уильям не умеет, не знает как воздействовать на чужие чувства. В этом его слабость, и здесь полагается радоваться физической силе.

-Не верю, — не верю, ведь ты, Грелль, избавляешься от своей внутренней актрисы, когда я рядом. Ты отпускаешь ситуацию, упиваешься ощущениями, захлебываешься чувствами. Обнажаешься весь, и то, что я вижу твое тело — меньшее из зол. То, что оно принадлежит мне — факт. Принадлежит ли что-то еще? В теории.

Не веришь. Если бы Сатклифф мог, он бы рассмеялся. Но получается только хрипло втянуть воздух, на одной из многочисленных секунд просто замирая на Уильяме, а после двигаясь уже агрессивнее, злее, чем раньше.

Не веришь. Не веришь. Спирс, дай себя хоть раз обмануть! Что тебе, жалко, что ли? Ты же сам мне никогда не говоришь. Ничего. Только пытаешься что-то вызнать у меня. И я тебе, подлецу такому, даже рассказываю. Хотя, ты даже не представляешь себе, с каким трудом мне достается каждое откровение. А ты их не различаешь, все требуешь какого-то уточнения.

Все иначе, пока Сатклифф рядом. Когда он исчезает по своим непонятным делам, бегает к демонам, флиртует, то ничего, кроме отвращения и презрения такая жизнь не вызывает. И Спирс спрашивает себя "зачем спишь с ним?". Неужели нельзя найти себе другого хрупкого мальчика с наклонностями мазохиста? Такого же, чтобы он был яркий, добавлял цвета в монохромный мир Спирса, но был менее...безумный.

Пальцы мнут бедра — они у Грелля не такие костлявые, как все остальное, и Уильяму нравится это ощущение мягкой кожи. Взгляд блуждает по телу, следит, как изгибается спина, как двигаются бедра, разглядывает вытянутую шею. Свободная рука то и дело откидывает с собственной груди и лица красные прядки — это, пожалуй, единственное неудобное в такой позе. Волосы Грелля от движений рассыпаются по телу и норовят попасть куда только можно.

Грелль сам уже не останавливаясь двигается, то и дело морщась, потом улыбаясь. Спирс дразняще касается кончиками пальцев члена Сатклиффа. Грелль распахивает глаза, смотрит на руку Спирса; через секунду собственная рука зарывается в волосы, приподнимает их, лохматит еще сильнее, царапая ногтями кожу головы.

Ну же, Уильям. Ну же, быстрее. Сделай эти прикосновения полными. Не томи. Не надо...

Но раз за разом — только раздражающая и выводящая из себя легкость. Не хочу так. Хочу, что бы ты касался с силой, жадно и откровенно.

-Уильям, — высоко, выстанывая это имя.

Алый жнец встряхивает головой, в очередной раз откидывая волосы назад. Он не хочет думать ни о чем. Сейчас важно совершенно другое — когда из странной монотонности, но приятной заполненности эти движения перейдут в настоящее удовольствие. А Уильям убирает руки, приподнимаясь на локтях — это Грелль особенно хорошо ощущает в теле; сначала — вверх, а после, видя, как начальство расположилось, Сатклифф устало прикрывает глаза. Что дальше? Ты же не просто так. Но вновь вниз — это так же.-Касайся себя.

Фраза бьет. Грелль отрицательно мотает головой.

Нет. Нет, нет, еще раз нет. Это не так. Не правильно. Хочется тебя, полностью и всевозможно. Не хочу сам.-Нет.-Да. Ты сам начал, так...в чем проблема? Стыдно? — взгляд Уильяма дерзкий, слова наглые, тон дразнящий и насмехающийся. Рука находит запястье Грелля. Сатклифф вскрикивает — высоко, запрокидывая голову, — пытается вырваться из плена, но только стискивает зубы, когда Уильям кладет руку на возбужденный орган.Сначала ему хочется кричать. От обиды, ненависти, и этого давления. Так всегда. Сначала кричит, потом плачет. Последнего диспетчеру не хочется. Спирс сам контролирует руку, двигает ею, каждый раз все резче и резче. С распахнутых губ Грелля срываются стоны — все, как один — болезненные. Больные. От собственного безумства, от того, что Уильям заставляет делать все это. Нет, не так – от того, что он сам идет на это. Что пальцы уже обхватили член, жадно сжимают его, резко гладят по всей длине.

Только есть во всем этом нечто горькое. И вправду, страдания. И вот уже от них хочется плакать. По-настоящему, навзрыд, чтобы дать всем эмоциям выход.Спирс уверен, что Греллю уже давно не больно — он двигается легко и быстро, хотя и запыхался, упираясь острыми ноготками в бедра Спирса. Орган уже истекает спермой, и белые разводы остаются на члене, когда Грелль поднимается, стекают на бедра.

Иногда Уильям хотел бы, чтобы это длилось больше. Но они оба устают, почти как люди.

Тело Сатклиффа блестит от пота, который, впрочем, довольно быстро высыхает на холодном ночном воздухе. Он уже и не кажется затхлым — для голой кожи тут холодно, как бы горячо не было телам. А все это безумие сопровождается грохотом, криками, которые ни на миг не смолкают. Просто до того они казались Уильяму еле уловимым для ушей звуковым сопровождением, а сейчас, когда наслаждение становится особо острым, он начинает улавливать все.

Уильям закусывает собственные губы и откидывает голову назад, касаясь затылком камня. Рука, что более не контролирует диспетчера, находит себе занятие — бессовестно гуляет по телу, и Грелль, ненавидя себя, поддается каждому прикосновению, выгибается под ними, пытается заполучить немного больше ласки. Хотя бы еще чуть-чуть.Самое забавное, что ты, Грелль, никогда не заговоришь с ним на эту тему. Ни почему позволяешь ему это делать, ни почему не уходишь от чрезмерной грубости. Почему спокойно носишь кофты с воротником, вместо того чтобы сказать — не трогай меня! Это же намного проще, чем выискивать в очередном магазине вариант "закрытое горло". Но не скажешь... потому что актриса не должна делиться своими тайнами, не должна показывать своего внимания и интереса.

А может, и должна...Кровь на обоих телах подсохла, отваливается коркой от прикосновений, шершавая на ощупь. Спирс пространственно думает о душе, но пальцы продолжают находить эту корку на чужом теле и отскабливать ее – хаотично, дрожа в нетерпении.Грелль дрожит, перенимает эту же дрожь у Спирса. Сейчас. Рядом... и уже вскрик от удовольствия, заканчивается жалобно — мало. Большего. Темп сразу увеличивается едва ли не до бешеного, все с напором. Только больше... Грелль подчиняется и в этот раз — а куда ему деваться?

Уильям наблюдает за движениями чужой руки, не думая убирать собственную — пока Сатклифф не войдет во вкус, он может своим нежеланием испортить этот спектакль. С таким как Грелль нужен тотальный контроль, все остальное он разрушает и подминает под себя. Бровь подозрительно поднимается, когда Грелль кричит так высоко, а после — захлебывается в стонах.

Спирс рычит и упирается ладонью в грудь диспетчера, заставляя его принять строго вертикальное положение. Затем отталкивает руку диспетчера и сам сжимает член так, что Сатклифф что-то неразборчиво стонет. Можно распознать как имя, так и начало и конец одного и того же, самого важного на сейчас, слова — больно.

Ти Спирс кладет ладонь на коленку. Кожа содрана до мяса, кровь снова заливает асфальт — это четко видно, если скосить взгляд. Спирс касается мяса кончиками пальцев, царапает ногтями, оттягивает края кожи. Это все уже на последнем дыхании, буквально — из горла вырываются хрипы, ногти скребут по коленке, а сам Ти Спирс изгибается в спине. Да, он может себе позволить небольшую демонстрацию ощущений — скрыть их действительно сложно.

Грелль впивается ногтями в бедра Уильяма, оставляя глубокие царапины.

-Уилл... — всхлип, медленная попытка отстранится, за которой следует еще одна порция. Да. Этого ненавистного касания.Этого много, как ты не понимаешь...

Сатклифф устает кричать, горло болит, голос еще не сорван, но он сиплый. А кричит... просто потому что нет иного выхода. Может, он и есть, но в тех рамках, которые существуют, которые поставлены — уже не существует.Невероятное облегчение в несколько секунд, пока пальцы не касаются чистого мяса. Грелль пытается подмять под себя чужую руку, прижать ее коленкой к полу, свободная рука царапает ее, за запястье пытается оттащить в сторону.

-Не трогай! — истерично, на эмоциях.

И именно тогда Уильям приподнимает бедра, чужие же — опускает на максимум на себя. Больно... чертовски. Грелль как озверелый царапает чужой живот, бока, бедра — все, что попадется. Но выход энергии неизбежен, внутрь тела бьет горячая струя, Сатклифф закусывает и без того искусанную в кровь губу, а после, чувствуя, как контроль над ним резко ослабел, с силой касается себя. Трет, сжимает — не так, как Уильям, нежнее, даже спокойнее, и заканчивает. Все это.

Не надо. Больше. Не надо... Больше им двоим ничего не надо от этой ночи.