Тишина (1/1)

Тянь не понаслышке знает что такое говорить со стенами. С пустыми и молчаливыми. И быть может они и не слышат, быть может не понимают, но в себя слова все равно впитывают. Тянь знает что такое?— обращаться к тишине. Она ведь самый благодарный слушатель?— не перебьет, вопросов лишних не задаст. А после того как ей выскажешь все, что грудину изнутри рвёт?— никаких тебе слов сожаления и дрянной жалостливой интонации: ох, милый, мне так жаль.Тянь думает: хорошо, что ты здесь. И хорошо, что тебе не жаль.Кажется, Шань последний кто припрёт Тяня жалостью. В этом вся прелесть. В том, что он молчит и сидит совсем рядом, плечом к плечу. Рассматривает с тотальным спокойствием головорезов в чёрном. И наверняка же заметил, что у каждого за пазухой по стволу и паре клинков. От чего-то холодное оружие в большем почёте, чем огнестрел. Рожи у них зверские: с многократно выломанными носами, шрамами от заточек или чего посерьёзнее, а из-под воротов урывки татуировок, которые определяют их принадлежность?— как клеймо. Но Шань спокоен, Шань рядом и не задаёт вопросы, на которые Тянь ответить не сможет?— кодексом запрещено и лично Чэном. Об этих бравых ребятах знать хоть что-то?— категорически опасно для жизни. Тянь спокойствие исходящее от Шаня впитывает, упивается им, потому что у самого внутри черт знает что. Не то пожарище, не то уже тлеющее пепелище.Людей тут много, но никто не рискует и слова сказать. Стоят себе в стороне и ждут. Чего ждут?— понятно, они все тут собрались, чтобы подождать, дождаться. У них у всех тут мир ломается и кажется, небо вот-вот обвалиться на головы. Оказывается и головорезы могут чувствовать боль. Нет, к физической это почти не относится?— их с детства к ней приучали. Они с этой болью выросли, они с ней в панибратских отношениях и все поголовно с ней на ?ты?. Они похожи на верных псов, которые чувствуют, что их вот-вот оставят на пороге дома, в который хозяева больше не придут. Чэн, быть может, иногда и был херовым братом, но никогда не был херовым человеком?— так совпало. Он тут каждого от чего-то спас, будто приютил и дал цель в жизни. К таким целям нормальные люди не стремятся, конечно. Но если нет цели, то и человека, считай, тоже нет, так ведь? С его уходом цель свою они не потеряют. Но потеряют того, кто им ее заботливо в руки вложил.Тянь не особо понимал увлечения Чэна триадой?— на кой черт тот вообще нос свой любопытный туда сунул. А теперь вот видит в глазах безжалостных головорезов искреннюю скорбь?— принимали его тут. Понимали его тут, в отличие от их семьи. От их кровной семьи?— там одно только слово.А вот она?— семья настоящая. Изувеченная, искалеченная, вся в татуировках и в черном. Вся мрачно-искренняя и убийственно-преданная. И бежал Чэн сюда не только от отца, безразличие которого все грани возможного переходило, а ещё и от Тяня, который был тупым обмудком. Который понять его не смог. Тянь ведь всегда на себе циклился?— невъебенный такой пуп земли. А сейчас ему остаётся циклиться только на тепле, что от тела Шаня исходит и греет даже через одежду. На том тепле, которое ещё и откуда-то изнутри Гуаньшань испускает?— оно льды многовековые топит без особых усилий?— магия какая-то.И теперь он Чэна очень даже понимает. Есть люди, которые семьёй становятся, даже если ты их на своем последнем издыхании встречаешь. Есть люди, которые в жизнь твою неожиданно врываются свежим порывом ветра, все баламутят как им вздумается, с ног на голову переворачивают без зазарения совести, демонов твоих за ухом ласково почёсывают и остаются в тебе навсегда. Есть люди, которые семья не по крови, а по судьбе. Есть Шань. И Шань, кажется, неведая того?— семьёй ему становится прямо сейчас.С Чэном Тянь давно уже ничем не делился. Как дела не рассказывал. А чего рассказывать, когда все стабильно?— когда все всё пиздец. А сейчас вот зачем-то хочется. Сесть с ним в той беседке напротив которой Тянь травится одной сигаретой за другой, скрыться от посторонних глаз и тихо посмеиваясь рассказывать ему как так вообще вышло, что Тянь семьёй неожиданно обзаводится. Что человек за несколько месяцев родным стать может?— немыслимое дело. Что человек вдруг в душу западает и выпадать оттуда не желает совсем. Что когда человек этот рядом?— здорово. Что, когда ты с этим человеком?— кошмары мягко мурлычат, подчиняются ему, не шипят, не атакуют, не убивают больше. Да и он сам рядом с этим человеком чуть ли не мурлычет и оказывается?— подчиняется даже. Смешно, правда? Тянь?— и подчиняется. Кому скажи?— не поверят. Пальцем у виска только покрутят и спросят чего это он там нюхнул, чтобы такой бред нести. Хочется у Чэна узнать есть ли у него свой Шань. Ведь каждому свой Шань очень нужен. Хочется спросить, как Чэн вообще. Что он вообще. Что нового у него и вообще?— как жизнь. А придется у пустых стен спрашивать, где Чэн за жизнь борется.Просто вот как раньше?— сейчас хочется. Когда ещё ни триады не было, ни денег особо в семье. Когда они с Чэном ещё дети совсем и Тяню четыре года. Когда они о чём угодно поговорить могли и ловили кузнечиков. Ловили и отпускали сразу. Потому что кузнечики хрупкие и ломкие. Вот как сейчас жизнь Чэна. Хрупкая. Ломкая. Обрывающаяся.С тех пор, как деньги начали неожиданно приваливать благодаря отцу, разговоров и кузнечиков стало меньше. Чэна стало меньше. Семьи стало меньше равно на одного. И вот тогда все стабильно стало. Стало пиздец. Тянь стал Чэна сторониться из-за каких своих пубертатных заёбов. Чэн понимал, не напирал. Тянь вырос мудаком, а Чэн вырос в триаде.Тянь ненавидит жалость, но ему так жаль. И ему очень?— правда очень,?— хочется разговоров под стрёкот и хотябы одного кузнечика в руках. Ему хочется, чтобы они с Чэном опять семьёй стали, а не чужими, которые по необходимости раз в месяц на созвоне. И хотелки его, видимо, жизнь на хую вертела.Он выплывает из липких мыслей, как из летаргии потому что как-то резко холодно стало. Глаза открывает и смаргивает мо?рок. Холодом тянет, потому что Шань отошёл и тихо беседует с головорезами. Они знакомы, кажется. Шань с ними легко совсем держится, хмурится, ногой о землю шаркает и рассказывает что-то совсем тихо?— отсюда не услышать. Те, понимающе головами качают, как болванчики. И тут же вспоминается, что Шань когда-то в банде шпаны был. Тянь хмурится. Так там шпана всего лишь. А тут триада?— уровень совсем не тот. Хотя, ребята эти молодые, кто ж знает где Чэн их выкопал.Внутри стальным тросами стягивает и не отпускает?— не хочется, чтобы Шань вообще со всем этим связан был. Тянь сейчас им уязвим. Шань его слабое место, а триада по слабым местам очень хорошо въёбывает. Триада слабые места вообще на дух не переносит. Шань ему тут?— под боком нужен, чтобы грел и просто рядом был. Чтобы только он уязвимость Тяня видел.У его уязвимости солнце в волосах рыжину пронзительно яркой делает. Тянь щурится, его почти слепит, когда он на него смотрит. Потрясывает пачкой, прикидывая сколько там сигарет осталось. Одна всего. Его уязвимость шутливо пихает локтем здоровяка у которого вместо одного глаза белая муть от боевого ранения, вместо костяшек сбитые наросты?— чтобы боли не чувствать, когда челюсть выставляет. Его уязвимость без страха в глаза самым опасным людям заглядывает. Его уязвимость настолько смелой и самостоятельной оказалась, что кажется?— это не уязвимость вовсе. Это стержень несгибаемый и прочный. Ебаный диссонанс. На Шане все противоречия сходятся и сублимируются во что-то потрясающее и необъяснимое.И концентрироваться сейчас нужно именно на нем, чтобы не рвануть в комнату, которая теперь больше похожа на больничную палату. Чтобы не начать кричать до дрожи в стенах на Чэна: вставай нахер! Уёбывай давай из этих пустых стен, чё разлёгся, скотина?Скотина не встанет, даже бровью не поведёт. Даже если бы Чэн был в сознании?— схема бы не изменилась. Сколько на него не кричи, он этот крик только фоном воспринимать будет, посмотрит выразительно пронизывающим взглядом и на кресло откинется в ожидании пока крик не сойдёт на нет?— Тянь все ещё помнит как это.И если уж о скотинах говорить, то Тянь сейчас одну наблюдает. Косится на него с того самого момента, как они сюда приехали. А Шань, как ни странно, на эту скотину никакого внимания не обращает. Змей в беседке копошится с кошкой. Ни на секунду из рук ее не выпускает. Тянь никогда не видел как люди сходят с ума. Сейчас вот, видимо, настал момент, когда ему это наглядно покажут. Сумасшедшие, оказывается, вокруг ничерта не замечают и с черными котами говорят. Сумасшедшие, оказывается, тихие и мирные. А в глазах у них соль и краснота. Сумасшедшие раз в десять минут вздрагивают, ступорятся, выпуская из рук мурлычащий комок, замирают и на лице их столько боли, сколько здоровый человек в себе уместить никогда не сможет. Наверное, душа у сумасшедших гораздо более глубокая, чем у обычных людей.Чэн никогда с рептилиями дел не имел, а этот вот?— затесался. И в том, что змея сюда притащил именно Чэн?— сомнений нет. Триада?— общество скрытое от посторонних глаз. Попадают сюда только по особым рекомендациям участников и через ужасные испытания, которые, кажется придумывал обдолбанный психопат или бывалый садист. Для обычных смертных эти головорезы?— просто огромные дядьки в костюмах, работающие на какую-нибудь охранную организацию. Этих дядек лучше не трогать, не разговаривать с ними да и вообще на них не смотреть. А если уж такие подходят к тебе для разговора сами, с вероятностью в сто процентов?— ты где-то жёстко проебался и пойдешь на корм рыбам. Чэн не рассказывал?— Тянь сам узнал, когда сдуру полез в его документы и нашел свод правил.И удивился, узнав, что нет там членов триады?— есть братья. Нет группировки?— есть семья. И за эту семью ты рано или поздно поплатишься жизнью. А она за тебя. Обязательно.Тянь вздыхает, переносицу трет до боли в хряще и боль эта как глоток свежего воздуха с примесью хвои. Чэн от чего-то хвойный запах очень любил с детства. Смешной такой?— Тянь печально усмехается воспоминаниям, чувствуя, как ребра расходятся и выворачиваются наружу,?— таскал постоянно в отцовскую машину эти дурацкие освежители для авто именно с хвоей и цеплял аккуратно к зеркалу заднего вида. Да и на аккуратности повернут был?— все на своих местах лежать должно, все по полочкам, почти по алфавиту.А тут никакой нахер аккуратности?— поперся в одиночку к мелким бандитам. Ну не кретин ли? Кретин?— ещё какой. Би Тяню так же сказал. Сказал: он всегда был себе на уме. Сказал: он такой говнюк, ну правда и не смотри на меня так, Тянь, я всегда его так называл, ты знаешь. Сказал: лучше бы я вместо него там был.Сказал Би всё это и отвернулся к окну. Долго туда смотрел и тёр лицо ладонями, словно отмыться от чего-то пытался, дышал шумно и загнанно. Кулаки жал от бессилия и неверяще качал головой. Тянь его давно знает. Они с Чэном всегда вместе?— неразлей вода. Вместе прошли не только эту стылую воду, а ещё огонь, трубы медные, боевые операции, посвящение в триаду?— они вообще все вместе делали. Тянь его давно знает и никогда Би таким уязвленным не видел, таким ломким, всего в трещинах и разломах?— только дотронься и он развалится. Трогать его Тянь не стал. Таких как Би лучше одних в моменты отчаяния оставить и уйти тихо, плотно прикрыв за собой дверь кабинета.Когда Тянь вернулся сюда вместе с Шанем?— Би уже не было. Посвящать Тяня в то, куда он смылся?— никто не спешит. Что-то Тяню подсказывает, что вернётся Хуа Би уставший и весь в крови. Не в своей. Пустить кровь тому, кто за боевые операции в клане триады отвечает?— практически невозможно, только если он сам не позволит это сделать. И Би не позволит?— у него тут дела ещё остались. Вон в наследство сколько головорезов перепадёт, за ними же глаз да глаз нужен. Того гляди?— скоро новобранцев должны притащить. Это тут жизнь встала?— в одной из маленьких веток триады. А сама по себе она огромная, силу набирающая. Ей простаиваться нельзя. А Би нельзя опускать руки?— Тянь знает.У Тяня миссия сегодня очень важная. Надо Шаня представить Чэну: вот, знакомься, он рыжий и ежечасно посылает меня на хуй. И я не против. Мне даже нравится.И будет так блядски здорово за эти слова от Чэна выхватить. Будет так здорово, если Чэн глянет на него, как на последнего долбоеба, губы пожмет, сдерживая улыбку и скажет: от тебя не ожидал. А Тянь все равно будет уверен?— ожидал. Вот именно этого?— злющего, рыжего, ни во что его не ставящего, упрямого и немыслимо теплого. Ведь Чэн знал?— все что для обычных людей уже перебор, для Тяня в самый раз. Тут уж скорее, Тянь сам от себя такого не ожидал. У Чэна философия другая?— он всегда считал, что стоит ожидать вообще всего, особенно самого худшего. Доожидался, бля…Может и Чэна Шань своим теплом отогреть сможет. Чудеса ведь случаются, да? Хоть раз в жизни, сука, хоть одно,?— одно ёбаное чудо,?— должно же случиться, так? Не может же все так оборваться. Не должно оно всё так…Тянь выдыхает. В лёгких воздуха уже почти не осталось. Выдыхает. Тело легкой судорогой сводит. Выдыхает. В глазах темнеет, когда он поднимается с деревянных половиц. Замечает, что Шань так и недоговорив с головорезами к нему подрывается. И голова так подозрительно кружится. Выдыхает. Шань перед ним стопорится, хмурится, шипит: твою же мать! Руку заводит назад и с силой ладонью в грудину врезается. Не кулаком. Всего лишь ладонью. Всего лишь даёт ему сделать сиплый жадный вдох, на который без него Тянь почему-то способен не был.—?Спасибо. —?Тянь облизывает пересохшие губы и руку на плечо Шаня закидывает.В голове всё ещё мёртвые петли и ее хочется на что-нибудь уложить. На кого-нибудь теплого и рыжего. Но Шань под его рукой заметно напрягается, вытягивается в линию и Тянь руку тут же убирает. Помнит?— никаких телесных контактов на публике. Помнит?— Шаню эти телесные контакты нахуй не всрались, в отличие от него самого. Шань не такое тактильное дерьмо, как он сам.—?Совсем поехавший? Подохнуть решил? —?Шань злой и нервный. Запинается на словах, когда до него доходит, что о смерти сейчас ну никак говорить нельзя, губу закусывает, глаза на секунду прикрывает виновато. Веки поднимает медленно и на Тяня уже более спокойно смотрит, вскидывая брови: какого хуя?—?Они у тебя красивые. —?отвлекается Тянь хорошо. У него хренов дар свыше отвлекаться на что-то прекрасное и игнорировать текущие проблемы. Не смог дышать? Да и в принципе похуй?— теперь же может. Проблема решена?— гештальт закрыт. Самое время решать остальные.—?Чё? —?и Шань окончательно теряется, голову опускает, придирчиво оглядывая себя на предмет красоты: ну футболка серая со слегка растянутым воротом, каких в стоковых магазинах тысячи; ну джинсы со рваными коленками; ну берцы, так ещё и грязнющие?— ничего особенного. Снова на Тяня смотрит и кажется, сдерживается, чтобы ладонь к его лбу не приложить?— может заболел, что такие глупости мелит.—?Брови, говорю, хоть и рыжие, но красивые. —?поясняет Тянь будничным тоном. Таким обычно заказывают кофе в ближайшей забегаловке, а не комплименты отвешивают. Да и Тянь не походит на того, кто эти комплименты за бесплатно раздавать будет. Брови просто красивые?— это факт, а никакой нахер не комплимент. Точка.—?Да ты ёбнулся. —?выдыхает Шань, проводя пальцами вдоль линии роста волос. Он сейчас на Тяня смотрит так же, как Тянь недавно косился на змея. Явно подозревает у того какое-нибудь психическое расстройство с пиздатым названием и не менее пиздатым симптомами. Только вот нет?— Тянь пока не выжил из ума. А брови действительно красивые.—?Определенно, Шань. Определенно. Мне с Чэном надо поговорить. Я вернусь. —?шаг. Второй. Третий. Тяню кажется, что двигается он заторможено, слишком медленно, оставляя Шаня позади. И как бы странно это не звучало?— Шань тут в полной безопасности. Да-да, среди головорезов, которые с бесстрастной рожей отрубают пальцы должникам, а то и выламывают им хребты. Члены семьи для триады священны, они никогда не посмеют трогать близких своих ?братьев?, скорее уж будут их зищищать ценой своей жизни.Руки в дрожь?— вот же паскудство. И как он в таком виде к Чэну? Растрёпанный весь, на голове черти что из-за недавнего дождя, Мартинсы в приозерном дерьмище, да и сам он в дерьмо. Чэн бы его на порог не пустил. Окинул бы его оценивающим взглядом под которым обычно люди сдуваются, плечи опускают виновато. И плечи у Тяня действительно опущены, рука в треморе опускается на дверную ручку и дышать опять становится невозможно. Он теряется, потому что всё, что тут происходит это нахуй неправильно. Такие простые действия, как дёрнуть за эту блядскую ручку кажутся дохуя сложными. Вот дернешь ты её?— и произойдет что-то ужасное. Катастрофа из разряда непоправимых. Но, катастрофы и немыслимый перманентный пиздец?— это же для Тяня норма жизни. Поэтому он выдыхает. Ручка поразительно легко поддается, а на дверь не нужно наваливаться всем весом, прикладывая усилия. Все так просто. Просто дверь. Просто комната. Просто Чэн. Просто умирает.В комнате крепкий запах лекарств и фенола, от него даже начинает немного вести. Не так, чтобы напропалую в одежду въедался, но сейчас из-за глупой ассоциации так и хочется сунуть кому-нибудь под нос безымянный палец, как в детстве, чтобы кровь на анализ взяли. В лабораториях ведь так пахнет. И там врачи говорят: как комарик укусит. У Тяня сейчас свои собственные межреберные комарики, которые на деле оказываются злющими пчёлами?— они жалят и жалят, упорно, долго и очень, ну очень?— больно. У стены просторная кровать на которую Тянь не смотрит, он закрывает за собой дверь, проходит вглубь, облокачивается о стену. Взгляд в пол, как у провинившегося школьника в кабинете директора?— ей-богу, осталось только ногой пошаркать смущённо и буркнуть: я не виноват. Только отчитывать его тут никто и не собирается. А вот надо бы. Надо.Тихо слишком, только монитор монотонно гудит, сообщая: пока живой. Говорить что-то обязательно нужно. Никто не торопит, не подгоняет: ну же, давай быстрее, время, время, Тянь.И у него впервые недостаточно слов, чтобы сказать что-нибудь стоящее. Язык точно присох к нёбу, а голос явно ломким будет, стоит ему только начать. А Чэн ведь сильных любит. А Тяня ломает и слабость по телу адская, даже ноги скашивает.Тянь ощутимо прикладывается затылком о стену и съезжает по ней. Сидит, согнувшись в три погибели и зарывается пальцами в волосы, оттягивает их?— неа, совсем ему не больно. Чэн на уровне глаз лежит себе с закрытыми веками. Тянь врезается ногтями в кожу головы, ведёт их к вискам медленно?— и вот нет, не больно. Кожа у Чэна бледнющая, как будто кто-то решил все оттенки красного убрать и оставить только серый да бледно-синий. Ногти уже по щекам режут?— щиплет, но нет, все ещё не больно. И монитор этот проклятый гудит и гудит?— это точно из-за него дыхания Чэна не услышать. На шее тоже царапины вниз к клюцичам?— ни разу, слышите? —?ни разу ему не больно. Вот совсем не…Больно. Тяню так херово ещё не было. Как бы там жизнь не сбивала с ног, как бы она его по почкам не пиздила, в печень одним точечным ударом не пробивала, как бы не вскрывала грудину снова и снова тупым ножом?— не было ему ещё так, блядь, оглушительно больно. Ебаный ж ты нахуй.—?И что, даже ничего мне не скажешь? —?голова все ещё опущена, а нос к чертям забился, ведь из холода в теплую комнату припёрся?— и слава богу, фенол Тянь с детства не выносит. —?Ну там…что я не звонил тебе долго. Что мы черт знает сколько не виделись. Не говорили нормально, как раньше, а? Не будешь передавать мне пламенные, ебать их в душу, речи отца слово в слово, м?Тишина.—?Тянь, ты должен почитать семью и прекрати уже вести себя, как несносный мальчишка! —?он кривится, передразнивая Чэна, басовитым голосом. —?Так он говорил. А ты мне. А вот я тебе совсем ничего. И…и всё тут, что я ещё могу сказать. —?отнимает руки от головы и разводит их в стороны. Мол: ничего.Тишина.—?И хоть бы ррраз. Хоть раз, Чэн. Нормально бы поговорили, да? Как дела друг у друга узнали. Но мы ж с тобой дохуя гордые оба. Гнилые гены?— что с нас взять. Со всех Хэ взятки гладки, нас не проймёшь ничем. Мы прокляты своей фамилией. Я да ты. А как раньше-то помнишь? Кузнечики, разговоры на кухне, а потом ты лично начищал рожи подкроватным монстрам. —?фыркает, закусывает подрагивающую губу. А глаза так жжет, словно он у костра сидит и дымоганом давится. —?У меня вот дела сейчас, наверное, налаживаются. У меня появился… Шань. Напарник? Друг? Любовник? Не знаю?— просто Шань в общем. Он рыжий, кстати, прикинь? Везде рыжий, смешно, ага? Он отвратительно влияет на меня, я отвратительно влияю на него?— тандем у нас пиздатый. Он весь этот мир невъебенный на хую вертел и меня вместе с ним?— прикинь, какой смелый? Да-да, я сам удивился. А ещё у него на кухне недавно солнце поселилось, а он как-то поселился во мне…не знаю, Чэн. Это странно. Это ахуенно и… блядски странно. У тебя, вот, свой Шань есть? Я своим делиться с тобой, конечно, не собираюсь, я же жадина, но ты для приличия хоть бы познакомился с ним. Он тебя на хуй пошлёт, обещаю. Он тебе понравится. Ты ж сильных любишь?— а он вот сильный.Тишина. Тянь вяло покатывает головой из стороны в сторону. Сильно он, все же, затылком приложился.—?Там на улице ужасно солнечно, а ты тут с какого-то хуя разлёгся. А обещал мне пикник. Лет десять назад. Да не-е-е, больше гораздо. Но я до сих пор помню. Сэндвичи обещал сделать и дать пиво попробовать. Я его, кстати и без тебя налакался, но все равно спасибо. И вообще, знаешь…за все спасибо. Я ж тебе это не часто говорил. —?давит в себе приступ истеричного смеха, ноги выпрямляет и кулаком по грудине бьёт, чтобы слова в глотке не стряли кашлем, продолжает сипло. —?У меня ж вместо спасибо для тебя нечто особенное было?— средний палец. На твоём месте, если младший мне его показывал, я бы его выломать ужасно хотел. Ты вот, хотел? Да наверняка, не отнекивайся мне тут. Знаю я тебя, мистер серьезность во всем и всегда. И серьезно, хватит тут уже…не надо, ладно? Только не так. Вот как-то по-другому. В старости, например, м? А вот так как сейчас?— давай не надо…Тишина. Только кровь в ушах бу?хает, заглушает гул аппарата и голова ну просто раскалывается.—?Ты героем для меня был. Я, блядь…я в Санту так не верил, как в тебя. Ни в кого, кроме тебя, никогда и… Ну стань ещё хоть раз героем, а? Всего разок. Один, чего тебе стоит? Ничего же, правда. Делов-то тут?— всего лишь выжить. Это же хуйня для тебя. Ты вот очнешься и я тебя отведу на ту кухню где солнце поселилось, там даже проточная вода, представляешь? Вкусная. Там все вкусное. И светлое. И теплое очень. И Шань там. Я тебя с ним познакомлю обязательно. А он обязательно пошлёт тебя на хуй. И тебе обязательно, обещаю?— понравится.Щеки щиплет подозрительно и Тянь проводит по ним подушечками пальцев, смахивая соль. И то ли сукровица, то ли ещё что. На руки смотрит?— ещё что. Да и ладно. Ладно, бывает. Когда брат умирает можно и…хотя он бы не оценил.Тянь поднимается на ватные ноги, разминает плечи и вздыхает. Ещё раз на Чэна смотрит: ну и мудак он все-таки. Идёт к двери медленно и уже у самого выхода окликает его:—?Чэн… —?руку поднимает и показывает ему средний палец. Если уж и говорить спасибо, то как всегда, как они оба привыкли за столько-то лет. Чэн бы сейчас только фыркнул и по волосам его потрепал. Но Чэн лежит. А Тянь уходит.Тянь смотрит под ноги, потому что поднять глаза невозможно. В комнате больше похожей на больничную палату, он все нутро наизнанку вывернул и не успел заштопать. И неловко как-то на людях появляться распоротым. Чэн бы не оценил. На улицу не хочется ни в холод, ни под чужие извиняющиеся взгляды. Не успевает он и пары шагов сделать, как натыкается взглядом на грязные берцы. Шань стоит, опираясь на стену противоположную двери в комнату Чэна?— ждёт. Его, Тяня ждёт, а значит беспокоился. Отталкивается устало от стены не говоря на слова, притягивает за расслабленную руку и укладывает раскалывающуюся голову себе на плечо. А глаза всё ещё щипит. И нос забился. И в груди болью защемляет, отпускать даже не думает, только сильнее раскатами окатывает, что аж согнуться вновь хочется. И может быть завопить до рвани вместе связок от безнадёги?— хочется. Но Шань рядом и похлопывает по спине раз в две секунды?— Тянь концентрируется, отсчитывая. Он задушенно усмехается, стоит только понять, что конкретно Шань сейчас делает. Баюкает. Как ребенка прям. Как в детстве мама. А потом и Чэн. Его, здорового мужика с огромным разлётом плеч и не менее огромным самомнением. Баюкает. И вот это, блядь, пришибает. И дышать сразу легче. И жить, кажется, можно. Умирать внутри, но все равно продолжать жить. Там же солнце на кухне греет. И на ту кухню очень нужно под лучи теплые.—?Поехали домой. —?устало выдыхает Тянь, почти наваливаясь на Шаня. И он уверен, что тот поймет в какой именно дом они сейчас поедут. А еще уверен, что Шань останется рядом.