Пролог. 2014 год. Художник и Королева (1/1)

Дерри, 2014 год.Легкие шаги в предрассветный час разносились над мостовой гулким эхом. Как и всегда в это время суток Дерри был необычайно тих. Молодой человек с явным удовольствием вслушивался в звуки, которые создавали его собственные подошвы при соприкосновении с дорожным покрытием, пока он пересекал Подъем-в-милю. Незачем спешить, времени до рассвета еще полным-полно.Со стороны этого мужчину — невысокого, изящного, одетого в простые джинсы, видавшие виды кроссовки и небесно-голубую, под цвет глаз, клетчатую рубашку — можно было легко принять за подростка. Его светлые, слегка вьющиеся волосы достигали плеч, переносицу пересекал небольшой шрам в форме крючка, удивительным образом придававший лицу беззащитности, а на губах играла легкая и мечтательная улыбка. Завершал картину аккуратный мольберт, который парень нес подмышкой.Однако, Патрик Дэнвилл не далее как вчера отпраздновал свое двадцатипятилетие и был живым подтверждением того, насколько внешний вид бывает обманчив. ?Все это гены?, — любила поговаривать его матушка, а после непременно хвасталась, как в ее почти сорок продавцы до сих пор спрашивают удостоверение личности перед тем, как отпустить алкоголь. Соня Дэнвилл была уверена, что также будет и когда ей стукнет пятьдесят, да вот только рак яичника решил иначе, и до пятидесяти она не дотянула ровно семь лет.Все тем же прогулочным шагом Патрик достиг места, где городская дорога поворачивала на шоссе и свернул по едва приметной тропинке вглубь поля. Он поднялся на самый высокий холм и осмотрелся. Это было его любимое место, откуда открывался просто замечательный вид. По правую руку раскинулся Дерри, весь как на ладони, такой тихий, сонный и родной. Город, в котором Патрик родился, вырос, прожил большую часть своей жизни и в котором надеялся благополучно окончить свои дни. Впереди несла свои воды речка Кендаскиг. Она бывала полноводной, глубокой и громкой, но теперь, в середине этого жаркого лета, сильно обмелела и издавала, казалось, едва слышный шелест. По левую руку вилось шоссе. Оно убегало вдаль, круто поворачивало и скрывалось из виду, огибая группу холмов, в том числе и тот, на вершине которого стоял Патрик, словно бы обнимая их. Затем появлялось вновь, перекидывалось мостом через Кендаскиг и окончательно исчезало за горизонтом.Патрик прошелся по вершине холма из стороны в сторону, одновременно разминая руки, словно музыкант перед выступлением. По сути, он и был музыкантом, только вместо звуков из-под его пальцев рождались образы. Выбрав необходимый ракурс, Патрик установил мольберт, закрепил на нем холст так, чтобы было удобно рисовать сидя, и расположился прямо на траве, нисколько не заботясь о чистоте своей одежды. Такие мелочи его вообще редко волновали. Обычно Патрик рисовал красками, но сегодня интуиция подсказала ему обойтись самым простым набором цветных карандашей с ластиком в комплекте и не менее обычным куском ватмана в качестве холста. А уж если интуиция что-то подсказывала, то Патрик просто делал, как было нужно. Он знал, каждая картина требует соблюдения определенных правил, своих собственных, только тогда она может стать действительно особенной.Только тогда сила, дарованная ему с рождения, невероятная, могучая, способная менять саму реальность, проявится по-настоящему.Патрик на секунду помедлил, выбирая карандаш, а затем всмотрелся в холст. Он уже видел там картину, целиком, до самых мельчайших деталей, и теперь осталось только освободить ее из девственной белизны ватмана. Движения Патрика были плавными и мягкими, но при этом быстрыми и уверенными. Он никогда не прилагал усилий, рисуя, как люди не прилагают усилий, чтобы дышать, настолько естественным для него был этот процесс. И вот уже на холсте появились очертания моста через Кендаскиг, шоссе, самой реки, холмов, и растительности, которая виднелась на противоположном берегу.Полоска неба над горизонтом начала светлеть, постепенно наполняя мир яркостью и цветом. Тем временем набросок продолжил обрастать деталями, превращаясь в полноценную картину. Патрик замер с выражением абсолютной безмятежности, лишь руки его двигались в своем непостижимом танце, да глаза то смотрели на мост, выхватывая все новые подробности, то на холст.Ненадолго прикрыв глаза, словно бы сверяясь с чем-то, что было видимо только ему, Патрик уверенными движениями нарисовал над рекой три воздушных шарика. И тут же раскрасил их, создав первый цветной элемент на всей картине. Красный, желтый и голубой. А вновь взглянув на мост, нисколько не удивился, действительно увидев три воздушных шара, больших, ярких и красивых. Они вылетели из-под моста, накрепко спутавшись своими нитями, а потом зацепились за ближайшую прибрежную корягу. И в тот же миг за спиной Патрика раздались шаги, сопровождаемые мягким перезвоном бубенцов, и высокий, хрипловатый мужской голос произнес нараспев:—?Привет, малыш Патрик! Если тебе хотелось воздушных шариков, ты мог просто попросить старину Пеннивайза!Патрик расслабился, когда на его плечо легла затянутая в белую перчатку, и оттого имеющая несколько мультяшный вид, рука. Пальцы гостя сжались стальной хваткой, из которой при всем желании не было никакой возможности вывернуться и удрать. Впрочем, никто и не собирался этого делать. Помедлив пару секунд и полюбовавшись на появившийся над горизонтом ослепительный край солнечного диска, Патрик закрыл глаза и накрыл чужую, холодную руку своей ладонью, сосредоточившись на нужном образе.Он никогда ничего не имел против старины Боба Грея, печально известного в некоторых узких кругах, как Пеннивайз, Танцующий Клоун. Но слишком уж он напоминал того, другого…Рука под пальцами Патрика заметно потеплела и начала изменять форму, уменьшаясь в размере и становясь более изящной. Последней исчезла перчатка, втянувшись в кожу, словно ткани и не было никогда. В тот самый момент, когда хватка гостя ослабла, Патрик, не убирая ладони с чужой руки, открыл глаза и обернулся.—?Привет, Бобби.Этот образ никогда не вызывал у Патрика страха, поэтому принимать его было сложнее любого другого, приходилось прилагать усилия. Часто даже этого оказывалось мало, и тогда, как сегодня, требовалось немного помощи. Но никто из них не выказывал недовольства по этому поводу. Вслух, по крайней мере. Когда-то давно, когда Патрику еще не исполнилось пяти лет, его мать и отец крепко поругалась. Это была не первая крупная ссора, но она стала последней, именно после нее Соня собрала свои вещи и вещи своего сына и ушла в ближайший филиал ?Женского попечения? [1]. Тогда мать в исступлении кричала полупьяному мужу, что уже потеряла по его вине дочь, и не хочет потерять еще и сына. Патрик позже спросил Соню — отчего бы им не поискать его сестру, раз она потерялась? Может быть, получится ее найти? Но мать внезапно расплакалась, и из ее не совсем связной речи тот понял только, что его сестра теперь с ангелами и больше не надо поднимать эту тему. Он и не стал. Лишь несколько лет спустя пришло понимание произошедшего. До того, как сам Патрик появился на свет, его мать была беременна его старшей сестрой. Но муж в пьяном угаре избил Соню, и та родила ребенка раньше срока на несколько месяцев. Девочка, конечно же, не выжила. С тех самых пор Патрик постоянно задавался вопросом — а как выглядела бы его сестра, если бы ее все же выходили? Какой бы она была? И по мере того, как мальчик рос, превращаясь в мужчину, вырастал в его воображении и образ его сестры.А теперь она стояла рядом, такая же невысокая и миниатюрная, как и сам Патрик, чуть склонив голову и улыбаясь. Прохладный ветер трепал огненно-рыжие пряди ее волос и подол длинного приталенного платья из серебристой ткани, украшенного небольшими, аккуратными оранжевыми помпонами. Именно такой во снах он видел свою погибшую сестру. За исключением, конечно, острых зубов, которые виднелись из-под верхней губы, и глаз яркого, насыщенного, серебряного цвета. Кроме того, воображаемая сестра была идеальной, с чистой кожей без единого шрама. У той, которая сейчас смотрела на него, шрамы были, но, по мнению Патрика, это несовершенство делало ее еще прекраснее, показывая, что она живая и настоящая. Один обвивался вокруг правой руки, охватывая ее над самым локтем, словно когда-то конечность едва не оторвало.Одну лапу почти оторвало, и она висела на тонкой полоске мяса. Лапа так и не прижилась, загнила, и Ей пришлось отгрызть ту, чтобы гниение не распространялось на все тело. Другой широкой размытой чертой пересекал левую бровь, глаз и скулу, загибаясь и заканчиваясь около уха. Как будто в лицо плеснули кислотой.Не плеснули, а распылили из баллончика. Такие обычно носят с собой астматики. Патрик знал, что на ее теле есть еще много шрамов, и самый большой пересекал левый бок под ребрами, переходил на живот и далее тянулся вверх на грудную клетку. Даже сейчас можно было различить его очертания под платьем, если слегка присмотреться. Словно какой-то сумасшедший хирург-маньяк пытался добраться до сердца, да только долго не мог найти, где оно находится.Но в итоге он все-таки добрался… Вот только не учел, что сердечная трубка состояла из нескольких узлов, а вовсе не была идентична человеческому сердцу, как ему представлялось. Патрик знал, откуда взялись эти шрамы, знал, где они расположены, наизусть помнил, как выглядит каждая отметина. И также не мог забыть, какими они были, когда он впервые увидел их: гораздо более глубокие и грубые, уродовавшие тело, искажающие его и причиняющие сильную боль при каждом движении. На месте части из них зияли незаживающие язвы, сочащиеся гноем, а левого глаза и вовсе не было. Патрик, наверно, добрую сотню раз рисовал их, снова и снова, а затем стирал. Точнее, пытался стереть. Как правило, он очень редко пользовался ластиком во время рисования, подсознательно понимая, что этого делать не стоит, а дефекты, если они и возникали, просто встраивал в картину. Но тогда он извел больше дюжины больших стирательных резинок и до крови натер пальцы, пока с каждым новым рисунком язвы и шрамы понемногу поддавались, исчезая. Постепенно вместе с этим проходила боль, восстанавливались движения, а ослепший глаз вновь стал видеть. Возможно, находись они у подножия Башни, Патрику бы хватило лишь одного рисунка и маленького огрызка ластика, чтобы полностью убрать все последствия травм, но они были в Дерри, а правила здесь действовали совсем иные.Впрочем, со временем, он мог бы заставить исчезнуть все шрамы до последнего, если бы продолжил, но Она не пожелала этого. Она хотела запомнить то, что пережила из-за собственной самоуверенности и уже никогда не быть более столь беспечной.—?Ты каждый раз смотришь на мои шрамы так, словно видишь их впервые, малыш Патрик. Будь я человеком, давно заработала бы комплекс неполноценности.Голос девушки звучал недовольно, но в глазах искрилась насмешка без капли раздражения.—?Но ты не человек, Бобби. Нам обоим повезло в этом, да?—?Ага, еще как.Патрик улыбнулся, слегка виновато, а потом покрепче ухватил Бобби за запястье и потянул к себе, вынуждая сесть рядом. Впрочем, она не противились и охотно приобняла его, устроившись под боком и склонив голову к его плечу. Патрик умиротворенно улыбнулся и возвратился к работе над картиной.Он прекрасно отдавал себе отчет, что существо, находящееся с ним рядом, вовсе не его сестра. Оно чуждо каким-либо по-настоящему теплым чувствам и сильным привязанностям — это только искусная имитация. Все люди на планете для нее не более, чем еда, и сам Патрик всего лишь отчасти являлся исключением из правил. Впрочем, ему было все равно, хорошо к нему относятся, или только делают вид, его собственного отношения это уже никак не изменит.—?Фи, как грубо, малыш Патрик! —?Бобби сморщила нос, без труда уловив его мысли, а в голосе ее прозвучала наигранная обида. —?К твоему сведению я вовсе не бесчувственна, хоть и не в восторге от этого, пора бы запомнить. Испытав эмоцию, уже не забудешь ее, даже когда очень хочется. А еще я умею быть благодарной, хоть по мне этого и не скажешь. Ты очень сильно помог мне, малыш, и не один раз, и Бобби этого не забудет. К тому же считать великого Разрушителя, того, кто видел саму Темную Башню, стоял в тени ее подножия и вернулся живым простой едой под стать обычным людишкам — это величайшая глупость.—?Твой первенец посчитал иначе, — упрека в голосе Патрика, тем не менее, не прозвучало, лишь спокойная констатация факта. —?И он плохо кончил. Туда и дорога, раз моя метка для него ничего не значила. Конечно, ты тогда еще не осуществил свое предназначение, но сути это не меняет. Только слепец не увидел бы линию твоей судьбы и только глупец проигнорировал бы ее. Лично мне уже надоело ощущать себя недалекой и тупой. Поверь, я умею отличать золото от глины.—?Какая ты сегодня самокритичная, Бобби. Сама знаешь, я давно уже все забыл, простил и отпустил. Это было ка, а с ним не поспоришь. Если начну сетовать на него сам буду последним дураком. Да и ты, к тому же, здорово выручила меня после всех передряг, через которые я прошел, моя прекрасная паучья королева.Патрик обернулся и поглядел без всякого укора или неприязни в бездонные серебряные глаза. Бобби несколько секунд смотрела на него пристально, словно бы заглядывала в самую душу. Собственно, так оно и было. А потом закрыла глаза и легонько потерлась об его шею и плечо лбом, словно кошка. Разве что мурлыканья не хватало.—?Паучья королева. Мне нравится, малыш Патрик.Патрик удовлетворенно выдохнул, а затем одной рукой обнял Бобби за плечи, теснее прижав к себе, и вернулся к работе над картиной. Постепенно черно-белый набросок начал наполняться цветом.По правде говоря, Патрик не помнил большую часть из произошедшего с ним по ту сторону его родного мира и полагал это высшим благом. Сохранившиеся же фрагменты воспоминаний останутся на всю жизнь источником его ночных кошмаров. В основном это были эмоции: ужас, отчаяние, безысходность, боль, восхищение, благодарность и тоска. Именно в такой последовательности. Иногда из глубин памяти выплывали обрывки событий, чьи-то лица, фразы, но они отступали так же быстро, как и появлялись, не сливаясь воедино. Четче всего он помнил Дандело, первое дитя той, кого он сейчас обнимал. Ужасающего монстра, который сломил волю и разум Патрика, изувечил его тело и долгое время использовал его эмоции в качестве пищи. А еще он помнил Башню и две пары глаз, сошедшихся в противостоянии: решительные, холодные голубые и полные неизмеримой злобы и глубочайшего безумия кроваво-алые.И сейчас эти жуткие нечеловеческие глаза снова всплыли в памяти, глядящие в самую душу, сияющие ненавистью и обещанием отомстить… Они были единственным, что не сумел стереть ластик, и навечно остались там, в Башне. Полные жизни и вечного голода. Бобби сильнее прижалась к Патрику и слегка повернула голову, уткнувшись носом в его шею. Ее дыхание жаром обдало кожу, отчего мурашки побежали по спине. Она говорила, что не рассматривает Патрика в качестве еды, и на самом деле никогда не пыталась намерено воплотить его страхи. Даже милостиво принимала тот облик, находиться рядом с которым ему было наиболее комфортно. Но ведь крайне трудно удержаться от искушения, когда страх пахнет так вкусно.Тем не менее, не возникло ни малейшего желания винить ее. Не все инстинкты можно легко удержать в узде.Патрик отложил карандаш в сторону, а затем закрыл глаза и слегка откинул голову вверх и чуть в бок в немом приглашении. И тут же почувствовал, как ловкие пальцы расстегивают две верхние пуговицы рубашки и сдвигают мешающую ткань в сторону, и чуть поморщился, ощутив жгучую, но вполне терпимую боль, когда острейшие клыки с легкостью вспороли нежную кожу шеи и пространства над ключицей. Ранки мгновенно заполнились горячей кровью, заставляя все плечо пульсировать жаром, а влажный язык, торопливо слизывающий бесценную жидкость, то и дело тревожил повреждения. Патрик постарался выровнять дыхание и расслабиться. Одновременно с болью его наполнило чувство глубокого удовлетворения и покоя. Так происходило почти всякий раз, и он знал, что это не здоровая реакция. Но Патрику было все равно.Он доверял ей всего себя, отдавал без остатка, позволяя вершить над собой суд. Жизнь или смерть? Все только в ее руках. Она могла бы за один укус лишить его головы или вырвать горло, ничто не мешало ей поступить так теперь, когда Патрик уже сыграл свою роль в судьбе мироздания. И каждый раз, вверяя себя в Ее руки, он был готов к подобному исходу. Но никогда она не наносила ему повреждений больших, чем несколько неглубоких ран — даже не укусов, а скорее царапин, оставленных клыками, которые всегда бесследно заживали к следующему утру — и виртуозно избегала травмирования крупных сосудов. Новой боли так и не пришло, а старая стихла. Жизнь. Ему вновь дарована жизнь. Суд свершен, и он получил спасение. И вновь ощутил себя как никогда целым. Те страхи, которые недавно владели им, начали отступать, а жуткие образы быстро стерлись из памяти. Нет в Дерри никакого Алого Короля и никакого Дандело, лишь один паук властвует здесь. Точнее, Паучиха. Вечная, нарекшая себя Пожирательницей Миров, а на деле и не пожравшая ни одного мира целиком, обходясь всегда намного меньшим. Та, которая в обличье приятном сердцу и глазу Патрика, довольно и сыто урча, улеглась на траву рядом с ним и удобно устроила голову на его коленях.Патрик осторожно поправил рубашку и снова слегка поморщился, когда ткань потревожила свежие ранки. Он открыл глаза и принялся смотреть вдаль, на речку и мост, на леса, которые раскинулись по ту сторону воды. Его то и дело тянуло опустить взгляд вниз, и каждый раз приходилось одергивать себя. Слишком хорошо Патрик знал, что непременно захочет коснуться волос Бобби, зарыться пальцами и пропускать сквозь них огненно-рыжие пряди. И гадать про себя, не усилится ли урчание, не перейдет ли в откровенное мурлыканье? Такой фамильярности, при всем своем явном расположении и благосклонности, Пожирательница точно не спустит ему с рук. Патрик давно уже уяснил, что это существо может делать абсолютно все, что захочет в данный конкретный момент, но другим такого права не дано. В свое время ему пришлось дорого платить за это знание. Сейчас он ни о чем не жалел, но когда-то все было совершенно иначе.Их первая встреча произошла в далеком девяносто четвертом году, ровно двадцать лет назад. —?Так вот зачем ты позвал меня сюда, малыш Патрик. Я-то думала, ты просто хочешь встретить рассвет в моей скромной компании, а тут у нас оказывается целый юбилей. Надо было захватить шампанское… —?голос Бобби звучал немного невнятно, словно она вот-вот заснет. Так частенько бывало после подобных кормлений, и сама Пожирательница как-то призналась, что это связано с особой и невероятно огромной силой Патрика. Для Нее его кровь разительно отличалась от крови обычных людей. Хватало всего нескольких глотков, приправленных страхом или любой другой сильной эмоцией и отданных добровольно, чтобы насытиться и даже слегка опьянеть. Впрочем, о зависимости речи не шло, Патрик мог годами не делиться своей кровью, и Бобби даже не заикалась о подобном и совсем не поэтому Она раз за разом оставляла его в живых. Более того, не оставалось сомнений — как только Пожирательница ощутит незаменимость Патрика для себя и потребность питаться от него снова и снова, и снова, то попросту убьет его в тот же момент. Зависеть от простого смертного, пусть и такого необычного?— большего унижения Она и представить себе не могла.Патрик все также смотрел на пейзаж и более не сдерживал теплой улыбки.—?Это только одна из причин, Бобби. Есть и другая, думаю, ты уже сама знаешь. Мы еще поговорим о ней. Позже. К слову, шампанское не такая уж и плохая идея.Пожирательница только едва слышно хмыкнула в ответ и затихла. Патрик сидел неподвижно, давая ей немного подремать. Они оба знали, что впереди нелегкий разговор, а также необходимость принять непростое решение. Но сейчас пока не время. Можно отдохнуть, расслабиться и предаться воспоминаниям. Патрик чувствовал, что сейчас это тоже важно, более того, просто необходимо для них обоих.Разделить кхеф.Нужно собрать всю свою жизнь воедино, не утаивая и не скрывая ничего от самого себя же. Именно теперь, когда Она с ним рядом, расслабленная и с открытым как никогда разумом. Все та же интуиция подсказывала это.Тогда, двадцать лет назад, лето было таким же жарким, как и это. Патрик с матерью отмечал свой пятый день рождения, как и положено с тортом и гостями. Половину из них малыш не знал, но Соня считала, что ребенку будет приятна компания сверстников, и потому слезно упросила соседских детишек прийти. Она очень хотела быть хорошей матерью, а Патрик — не менее хорошим сыном. Весь день он старательно делал вид, что ему интересно в шумной компании ровесников, хотя на самом деле тяготился ею и больше всего мечтал пойти и порисовать в тишине. Его желание исполнилось лишь утром следующего дня, когда Патрик вышел на крыльцо своего дома с подаренным матерью красивым альбомом для рисования и набором цветных карандашей с ластиком в комплекте. Он уже закончил один рисунок — Клото, кота пожилой миссис Робертс, которая жила по соседству — и собирался начать новый набросок, когда услышал странное шуршание в кустах, росших через дорогу. Патрик был довольно любознательным и ни разу не пугливым мальчиком, к тому же сейчас только-только перевалило за середину дня, вокруг то и дело ходили люди, а за спиной, совсем близко, находился родной дом. В таких обстоятельствах, и Патрик был точно в этом уверен, с ним абсолютно ничего не могло случиться. А потому он отложил свой набор для рисования и направился к тем самым кустам. Именно тогда он впервые увидел клоуна.И в первый момент подумал, что тот вот-вот умрет.