Ученица осоеда (1/1)

Предисловие от автораДорогой читатель, которого у меня нет и никогда не будет! Прежде чем я начну свой рассказ, ты должен узнать обо мне две вещи. Первое: я ненавижу старые сундуки. Мало того, что некоторые непрактичные особы хранят в них разнообразный хлам, от изумрудных ожерелий до сломанных моноклей, они еще имеют наглость запихивать в них свои первые окололитературные опыты сомнительной ценности. Ты спросишь меня, отчего мне не ненавидеть самих особ, ведь сундук не виновен в том, что в него что-то положили, и тем более в том, что его используют по прямому назначению — для хранения барахла. Все верно. Но эту особу я не в силах ненавидеть, и скоро ты узнаешь, по какой причине; и потому, согласно Фрейду, я использую принцип замещения.Второе: мои настоящие инициалы — М.М.М., но он считает, что в этой истории слишком много М., поэтому я назовусь простым английским именем Рэми, тем более он называл меня именно так.Ежели ты читал в ?Стрэнде? записки доктора Уотсона о Шерлоке Холмсе, тебе не составит труда понять, кого именно я называю ?он?. Всегда был, есть и будет только один ?он?, возвышающийся над всеми остальными, — профессор Джеймс Мориарти, о нем и пойдет мой рассказ. То есть рассказ пойдет, конечно же, главным образом обо мне, но и ему я уделю столько внимания, сколько он того заслуживает.1.Сундуки нигде и никогда не появляются сами по себе, их всегда кто-то приносит. Этот, изменивший мою жизнь, внесли в мое отсутствие — в это время мы с полковником Мораном играли в вист в Багателе, причем я была в мужской одежде, спрятав длинные черные косы под невзрачным светлым париком. Вернувшись к себе поздно ночью, я даже не заметила, как мои комнаты уменьшились из-за безобразной детали обстановки, и рухнула спать, не забыв снять парик. Утром я увидела сундук, открыла его и с отвращением закрыла, привела себя в порядок, приняла горячую ванну с лепестками бразильских роз, оделась в нежно-зеленый бархатный халат, сшитый на заказ в Индии, и, решив не тратить время на пустые препирательства с прислугой, сразу же пошла к нему. Но, как оказалось, он уже уехал в университет. Я не собиралась ждать его возвращения и была намерена немедленно ехать, как вдруг прислуга доложила мне о Фредди.— О, мисс Рэми! — только и смог он сказать при виде моей внешности: в халате индийского покроя с павлинами и черепахами я была необычайно хороша. Но, опомнившись, вручил мне записку. Я узнала почерк.?Срочно займитесь сундуком и особенно рукописями. Первый отчет утром. М.?— Он не дождался вас вечером и забыл сказать об этом утром, — извиняясь, бормотал Фредди. — Так что ему пришлось вызвать меня. И еще… простите, мисс Рэми, я просто передаю… но он просил вас не беспокоить его до вечера.?С каких это пор он стал передавать указания через бывшего секретаря?!? — бешено стучало у меня в висках, но, в конце концов, это было его право, и я более не задерживала ошеломленного моим внешним видом Фредди.Я занялась сундуком незамедлительно. Примерила изумрудное ожерелье (оно мне очень шло), разглядела через треснутую лупу мужскую изумрудную булавку для галстука, которая пошла бы ему. Взяла монокль и просмотрела через него коробку с газетными вырезками — в таком виде и застал меня Мориарти, когда вернулся домой.— Все в порядке, Рэми? — спросил он, в его глазах даже промелькнуло нечто похожее на удивление. Еще бы, ведь на мне поверх любимого халата была арабская шаль из сундука, тюрбан из сундука, на шее ожерелье, а в глазу монокль.— Сэр, я просматриваю газетные вырезки, как вы и велели, — радостно ответила я. — Я нашла для вас новую булавку! Вот она!Он едва удостоил булавку взглядом холодных серых глаз.— Она бы пошла к вашему черному сюртуку и к глазам, — продолжила я. — Что вы пили вчера в Багателе? — спросил он холодно.— То же, что и в прошлый раз. Но я не пьяна, если вы на это намекаете. К тому же мы выиграли около восьмиста фунтов за вечер. Согласно справочнику, вы в год получаете меньше.Он посмотрел на одиноко лежавший на туалетном столике светлый мужской парик, затем на мои роскошные черные волосы, не скрытые тюрбаном. Он не одобрял мой маскарад, предпочитая, чтобы я сражала его врагов своей женственностью и навыками рукопашного боя. Мои отлучки в Багатель раздражали его. Я думала, он завидует моей небывалой удачливости в карточной игре.— Скоро я уеду от вас в Индию, — добавила я. — И мне не нужно ваше высочайшее на то позволение, да-да! Я…— Вы можете взять булавку себе, — перебил он. — Для вашего мужского туалета. Уже занялись рукописями?— Они в приоритете?Он тяжело вздохнул. Он написал в записке о том, что рукописи важнее всего прочего содержимого сундука, но ничего не мог сделать с моим своеволием. Впрочем, с этой частью моей натуры никто не мог ничего поделать, даже я сама. Я словно специально злила человека, которому была бесконечно предана. Любого другого на моем месте он бы предал смерти, но со мной следовало обращаться иначе.— У меня впереди вся ночь, сэ-э-эр, — проворковала я. Он улыбнулся уголком рта и ушел к себе в спальню. Я услышала, как щелкнул замок.Вооружившись треснутой лупой, я открыла первую рукопись. Меня клонило в сон, но я все же продиралась сквозь авторский стиль, сдобренный фантастическими описаниями тех людей, о которых даже мне было известно больше при том, что я никогда их не видела. На третьей главе я вдруг резко остановилась и постановила, что с меня хватит. Похоже, профессор Мориарти абсолютно не ценит времени собственного помощника. Я могла бы и сегодня пойти в любой карточный клуб и выиграть тысячу фунтов, а вместо этого сижу, склонившись над пыльными бумагами, надев превосходное изумрудное ожерелье, и читаю водевиль, в котором пока не известный мне автор беспардонно использует факты биографии моей семьи. Ведь это я когда-то бродила по холмам Суссекса с книгою в руках, это у меня была няня-шотландка, это со мной... впрочем, довольно. Мне даже показалось, что героиня и автор истории — жалкая пародия на меня. И я поймала себя на неприятной мысли, что, если бы я писала любовные романы о себе, я бы писала точно так, как это делала она.2.Он предпочитал завтракать в одиночестве, но, поскольку у меня было письменное разрешение (по моему настоянию он составил такую бумагу и скрепил своей подписью) на то, чтобы отрывать его от важных дел в любое время дня и ночи, я никогда не уставала злоупотреблять этим правом. Я ворвалась в его кабинет и под изумленным взглядом девушки с картины Грёза швырнула на стол рукописи М.Р.Х. аккурат в миллиметре от его чашки кофе, и в сердцах воскликнула:— А вы сами-то читали этот вздор, сэр?! Почему вы поручили мне ни с чем не сравнимое неудовольствие ужасаться кошмарным легким слогом и неимоверной фантазией этой поразительно высокомерной особы — пародии на меня? О чем вы вообще думали?!— Я думал, вы мой секретарь, а не я ваш, — преспокойно ответил он, продолжая скорее бегло изучать утренние газеты, неужели поглощать пищу материальную.— Но отчего вы сочли, что эти рукописи могут быть вам полезны? — продолжала бушевать я. — Ах, дайте догадаюсь: потому что здесь упоминается несравненный мистер Холмс?Никогда прежде я не позволяла себе открыто выражать свою неприязнь к мистеру Холмсу: он был мне глубоко безразличен.Постороннему могло бы показаться, что я ревную Мориарти к Холмсу, но моему холодному уму были чужды подобные глупости. Мориарти был довольно щепетилен во всех делах, в которые совал свой нос так называемый сыщик-консультант. Он запрещал убивать этого дилетанта детективного дела и хоть как-то препятствовать его бурной деятельности, направленной против Организации. Как он говорил мне, ему было забавно наблюдать, как песчинка попадает в лупу. Я не понимала смысла этого выражения: страшно далеки были от меня метафоры и красоты слов. — Вот вы мне и расскажете, чем они были полезны, когда ознакомитесь, — отрезал он и знаком показал мне, что я могу быть свободна. Я сгребла рукописи и вылетела прочь пулей, едва не прикончив полковника Морана, который как раз входил в кабинет.— Дорогая Рэми, какой чудесный день, — сказал он, как всегда расплываясь в улыбке при виде меня. Но я была ураганом, я была безудержной стихией и я только и могла, что прошипеть:— Не сейчас, дядя Себастьян!Он закрыл дверь и нагнал меня на лестнице.— Что произошло? Он не в духе? — на его загорелом лице было написано огорчение из-за того, что я нахожусь в таком состоянии.— Он! Он заставляет меня против моей воли читать идиотские записки какой-то Мэри Рассел о своем бесподобном Шерлоке Холмсе! — воскликнула я, и злые слезы прорвались наружу неудержимым потоком. Рукописи выпали из моих ослабевших рук — рук, которыми сейчас я могла бы убивать крокодилов в индийских реках!К счастью, дядя Себастьян не стал больше ничего спрашивать, он просто подобрал с пола бумаги, проводил меня до моей комнаты и налил добрый стакан виски для успокоения, а затем решительным шагом отправился к нашему боссу. Виски мгновенно привело меня в чувство, так что я поднялась на ноги и тихонько подошла к кабинету Мориарти, за дверями которого бушевало уже две стихии.— Вы спаиваете моего секретаря! Она пьяна и не может работать! — Мориарти говорил ледяным тоном, но я услышала за ним шум водопада. Дядя Себастьян не был столь сдержан:— И потому вы дали ей вычитывать бредни этой Рассел? Чтобы она протрезвела?— Все лучше, чем шляться по игорным домам в мужской одежде!— Вы считаете, она должна шляться по игорным домам в женской одежде?— Она должна заниматься чем-то более подобающим. Пусть посидит и почитает записки своей сверстницы, раз уж сундук М.Р.Х. так удачно подвернулся под руку.— Вы могли бы поручить это мне, я писатель. Если уж вы решили открыть собственный издательский дом!..— У вас другие обязанности, и вы получаете за их исполнение неплохое жалование. На этом месте дядя Себастьян разразился непечатной руганью на хинди. Мориарти хорошо знал хинди, так же как и я, и ему не составило труда разобрать каждое слово. Похоже, что дядя Себастьян этого не знал, потому что он прервался на полуслове, после чего настала гробовая тишина и Мориарти раздельно произнес:— Мистер Моран, я не желаю выслушивать ваши претензии о том, как я организую разделение труда внутри своей Организации. Особенно за завтраком. Ваша так называемая племянница будет делать то, что нужно мне, а не то, что хочет она. В свое свободное время она, разумеется, может и дальше зарабатывать на поездку в Индию. И, разумеется, я позволю ей осуществить, как и прежде…Я не могла больше подслушивать такое! Как он смеет ?позволять? что-то мне или ?не позволять?! Да, я его секретарь, но не его вещь! Я удалилась с гордо поднятой головой, заперлась в комнате, надела тюрбан и просидела так до поздней ночи, распевая себе под нос индийские мотивы.3.Эти дети темного улья, дети общежития, сначала обнаруживают страх перед морем лазури, перед беспредельной бездной света.МетерлинкОн не всегда относился ко мне так, иначе я бы не стала его секретарем. И здесь разумно будет вспомнить некоторые обстоятельства нашего знакомства.После потери памяти в постигшей меня трагедии, унесшей жизни членов моей семьи — никто из родственников так и не сообщил мне подробности сего происшествия, считая меня слишком юной для понимания, — я осталась почти без средств к существованию. Но древний род Моранов, к которому я немного принадлежала, не оставил меня в беде. Предполагалось, что по достижении совершеннолетия я составлю счастье какого-нибудь знатного убежденного холостяка (на меня заглядывались многие убежденные холостяки, когда мне еще не минуло и четырнадцати лет), но я была иного мнения о собственном будущем. Я мечтала о военной карьере в Индии, но знала, что женщинам этот путь закрыт. Но я тренировалась со всей тщательностью и достигла недурных успехов: стреляла метко, фехтовала превосходно, получила глубокие, но беспорядочные знания — впрочем, учеба давалась мне настолько легко, что к шестнадцати годам я знала геометрию и математику на университетском уровне. В шестнадцать я приняла решение о своей дальнейшей судьбе и, переодевшись в мужчину, покинула гостеприимный дом дальних родственников, чтобы в Лондоне пройти экзамен на офицерский чин. Но того, что казалось достаточным мне, оказалось недостаточным для экзаменаторов, потому я была вынуждена прозябать до следующей попытки, и добрый старичок-профессор, который хотел помочь, посоветовал мне обратиться к репетитору. Он и рекомендовал мне бывшего профессора Даремского университета. — Все его ученики сдают стопроцентно, — уверил он меня, и я решила попытаться. Что мне было терять? Вряд ли какой-то провинциальный профессор сможет подготовить меня лучше, чем я сама, но, возможно, он придаст моим знаниям систему, и я сумею поразить этих неудачников, вознамерившихся помешать мне стать самым юным офицером Британской армии.Я написала профессору Мориарти письмо в самых изысканных выражениях, тепло отозвалась о его научных трудах, указав на пару мелких недочетов (мне пришлось бегло ознакомиться с его работами), и предложила ему договор найма. Он любезно согласился принять меня в своих лондонских апартаментах, и вот уже на следующий день я сидела в тиши его кабинета и изумленно смотрела по сторонам. Какая потрясающе красивая обстановка, какой изысканный вкус был у этого человека! Я узнала руку всех мастеров! А подлинный Грёз на стене совершенно изумил меня. Я внимательно изучила каждый корешок книги в книжном шкафу, посмотрела на собственное отражение в зеркале — я выглядела достаточно несчастно (но, признаться, моя красота смягчала это впечатление). Если у этого человека есть сердце (хотя, судя по его научным трудам, это представлялось таким же далеким, как звезды в небе), то он согласится подготовить меня за символическую плату, поскольку мои сбережения таяли, как лед от соприкосновения с жаром реальности. Вскоре появился и сам Мориарти; он выглядел весьма молодо для профессора — ему, казалось, не было и тридцати. Впрочем, оглядываясь назад, могу сказать, что я еще тогда подумала: у этого человека нет возраста, как и у бездны, — в действительности ему могло быть и тридцать, и пятьдесят. Он был бледный как смерть и черноволосый, и если бы у него были кроваво-красные губы, я бы с удовольствием угостила его отравленным яблоком, а так я всего лишь небрежным мужским отрепетированным жестом протянула ему руку. Мои собственные черные косы были надежно скрыты хорошо сидящим белокурым париком, выправка у меня была превосходная, но выглядела я чересчур женственно даже и для юноши. Однако он не подал вида, что заметил во мне что-то странное, осторожно пожал мою руку и предложил присесть, что я и сделала с величайшей радостью — мои ноги устали от ношения тяжелой мужской обуви. — Джеймс Мориарти. А вы, должно быть, мистер Рэми Селрас. Вы писали, что находитесь в дальнем родстве с Моранами. По матери, я полагаю?От изумления я потеряла дар речи и лишь молча кивнула.— Я хотел бы прояснить еще один момент, — продолжал он. — Ваш живой ум и несомненные врожденные данные, как я увидел из вашего письма, подкреплены усидчивостью и склонностью самостоятельно осваивать необходимые знания. Но отчего ваши родные разрешили вам пренебречь университетским образованием?— Они, как и я, хотят, чтобы я повидал мир, — солгала я. — Я брежу Индией и мечтаю охотиться на тигров и крокодилов! — Я заметила, что он собирается задать еще какой-то неприятный вопрос, и у меня вырвалось: — Простите, а могу ли я прояснить один момент? Ради бога, скажите, кто подарил вам этого великолепного Грёза? Благодарные офицеры, сдавшие экзамен, скинулись на столь щедрый подарок?Он вопросительно приподнял бровь. Мне пришлось пояснить ему последовательность моего стремительного мыслительного процесса.— Вы получаете семьсот фунтов в год, — терпеливо произнесла я, — то есть вы не можете себе позволить купить картину стоимостью в миллион франков. Значит, это подарок. Кстати, кресло работы Хэпплуайта, в котором я сижу, превосходно, вы, должно быть, долго экономили на себе, чтобы купить его? А стол и зеркало…Он промолчал, позволил мне перечислить все предметы обстановки. Когда я закончила, он сделал паузу и тихо сказал:— Мис... тер Селрас, я согласился встретиться с вами только потому, что меня заинтересовало ваше толкование моего трактата о биноме Ньютона. Я собирался предложить вам мою скромную помощь в поступлении в любой из наших университетов — уверен, вы бы и думать забыли об Индии и крокодилах и, возможно, превзошли бы меня в научной сфере деятельности.— Мистер Мориарти, я не нуждаюсь в вашей протекции, — холодно прервала его я. — И в ваших советах. Я собирался нанять вас в качестве репетитора, ведь именно этим вы занимаетесь в Лондоне после того, как потеряли кафедру в Дареме.— Однако в вашем случае существуют некоторые обстоятельства, которые мешают мне это сделать, — мягко заметил он. — Во-первых, вам не более пятнадцати лет, и вашу судьбу пока что должен решать ваш опекун, которому, как я полагаю, ваше местонахождение на данный момент не представляется известным. Это так?— Мне шестнадцать, — спокойно возразила я. — А моему опекуну нет до меня никакого дела.Я солгала лишь отчасти. Моей опекунше действительно не было до меня дела, но знай она, что я нахожусь в Лондоне, она бы немедленно забрала меня в сельский дом, в котором мне приходилось жить с ней после смерти родителей. Моя троюродная тетя не была злой или завистливой и не мешала мне жить, как я хочу, но сомневаюсь, что она разрешила бы мне поступить в университет или уехать в Индию. Она хотела выгодно выдать меня замуж, а поскольку ума у нее не было, то она жила старомодными представлениями о том, что любая девушка сама по себе ничего не представляет и является всего лишь мебелью в доме состоятельного мужчины (сама она таковой не стала, так как никто на нее не позарился). В остальном эта дама была ко мне совершенно безразлична и тем самым не вредила моему развитию.Мориарти видел меня впервые, но в его насмешливом взгляде я видела больше интереса к собственной персоне, чем у троюродной тетки за три года.— Во-вторых, несмотря на вашу отличную физическую форму, соответствующую вашему возрасту… — он внимательно оглядел меня. И как он сумел разглядеть мою отличную физическую форму за мешковатым мужским костюмом, скрывавшим мою роскошную женственность? — И, полагаю, некоторые успехи в фехтовании и стрельбе? — Я важно кивнула. — Вы, мисс Селрас, — он выделил ?мисс? с таким зловещим выражением лица, что я побелела от бессильной злобы, — не сможете стать британским офицером, даже если сдадите экзамен. Если вы вообразили себя Джеймсом Бэрри, то не стоило приходить ко мне.Я молча сидела и смотрела на него, подперев голову рукой, совсем как девушка Грёза. Он раздавил меня, унизил и втоптал в грязь мою светлую мечту об Индии этим гнусным актом разоблачения. То, что при этом он признал во мне равного ему специалиста в области математики, меня совершенно не обрадовало. Мое инкогнито нарушено. Он сдаст меня властям или тетке. И все из-за моего невинного вопроса о том, откуда у него…И действительно, откуда у него столько денег? Невозможно так экономить, чтобы позволить себе столько красивых дорогих вещей! Если только…— Но, впрочем, есть варианты,— сказал он, удовлетворенный моим подавленным видом, и располагающе улыбнулся. Бездна всегда располагает к себе тех, кто стоит на самом краю и уже готов в нее шагнуть.— И какие же варианты? — встрепенулась я. Не думаю, что я бы встретила с радостью любое его предложение, но он и не собирался предлагать мне ничего противного моей природе. — Вы можете работать на меня, мисс Селрас. Будете моим личным секретарем — после того, как закончите университет. Неуч, даже такой гений, как вы, с этой работой не справится. Никто не побеспокоит вас, если вы будете молчать о том, что узнаете обо мне.— Полагаю, я не могу отказаться от вашего щедрого предложения? — Полагаю, можете. Но прежде подумайте о неудобных последствиях отказа. — Он ласково, по-отечески улыбнулся мне и поведал о своих дальнейших планах относительно моей особы: — Я немедленно телеграфирую вашей семье, задержу вас здесь до их прибытия, после чего они посадят вас под замок, чтобы в дальнейшем выгодно продать замуж.Как бы моя свободолюбивая натура ни противилась столь жесткому ультиматуму, я предпочла обратиться к голосу разума: Мориарти явно вознамерился дать мне образование и оставить при себе по каким-то, пока что непонятным мне причинам. Я уже догадалась о том, что никто ему не дарил все те предметы роскоши, которыми он обставил свой кабинет, значит, он заработал их сам, своим умом, и, уж конечно же, потратил на это дополнительные источники дохода, по всей видимости незаконные. Стало быть, если я останусь, я смогу сама заработать на поездку в Индию. Я поеду туда как женщина, во всем великолепии, и мне не нужно будет изображать из себя бравого вояку и мучиться среди грязных, потных мужчин.— О, пожалуйста, располагайте мною, — с ледяной вежливостью ответила я. — Однако я должна предупредить вас о собственном своеволии, которое, возможно, станет помехой на пути к исполнению новых обязанностей.— Ну что же, тогда и я должен предупредить вас, что обратной дороги нет, — медленно произнес Мориарти. — Если вы согласны работать на меня, то это на всю жизнь, мисс Селрас. Вы сможете найти себе другую работу только в мире ином. ?Понятно, — огорченно подумала я, — значит, судьба может сложиться так, что мне когда-нибудь придется убить его. Судя по тону нашей беседы, это убийство принесет мне только облегчение. Этот человек совершенно невыносим! Но, с другой стороны, нужно отдать ему должное — он говорит все как есть и не лжет?.— Зовите меня Рэми, сэр.У Джеймса Мориарти была одна характерная черта — ему нравилось забирать себе чужую надежду. Но, отбирая одну надежду, взамен он давал другую. 4.Утром я была еще зла на Мориарти, но в то же время понимала, что он вправе ждать от меня исполнения любой придури, которая придет в его гениальную профессорскую голову. Вероятно, он решил подобным изощренным способом научить меня смирению; ну что же, Рэми Селрас, как истинная леди, примет этот вызов! Переодевшись в мое любимое темно-бордовое сари с серебряной каймой и вооружившись раздражением, я твердо решила сегодня же покончить с взваленной на мои хрупкие плечи непосильной обязанностью, дабы скорее вернуться к карточной игре. Я терпеливо читала рукопись М.Р.Х., делая выписки, которые в дальнейшем пригодились бы мне для отчета. Чем дальше я читала, тем больше проникалась человеческой драмой, скрытой за стеной нелепого текста. Отчасти я чувствовала некую общность с хорошенькой и умненькой, но одинокой девицей, для которой самыми близкими людьми стали случайно повстречавшиеся ей на пути рассеянный пчеловод, наивный врач и добрая экономка. И, конечно, я не могла не сочувствовать Мэри — как и я, она была сиротой, и ее тетка, в отличие от моей, жила за ее счет и морила бедную девушку голодом. Но более всего мне было приятно читать, как Мэри ставила на место этого выскочку Холмса. У меня были сомнения в том, что такое могло происходить на самом деле, но я безоговорочно хотела верить в подобные случаи. А места, на которых Холмс падал в обморок при виде внешности Мэри или ошибался в своих выводах, грели мое сердце как тихий огонь в камине. Несомненно, Мориарти заинтересовался сундуком из-за буквы ?Х? в инициалах автора. Что же, ему будет полезно узнать, что его обожаемый Холмс (а я даже не сомневалась, что профессор неровно дышит по поводу заурядного дилетанта, иначе к чему были его странные метафоры о сломанных механизмах?) не так умен и невосприимчив к женскому полу, как могло показаться по свидетельству доктора Уотсона, а сам Уотсон оказался и вовсе не заслуживающим внимания, хотя и милым человеком.К обеду у меня был готов первый отчет, с которым я и заявилась прямо к Мориарти в кабинет. Мориарти вел себя столь учтиво, что мне с первых же аккордов стало ясно: он знал, что вчера я подслушала лишнего, и потому старался быть ко мне более внимательным и даже распорядился подать обед на двоих. Мы весело провели время: он шутливо заметил, что сари мне к лицу больше, чем халат, я в ответ заявила, что он мог бы сменить сюртук на сутану — и ничего бы не изменилось. Наконец мы покончили с едой, и он был готов выслушать все, что я могла ему поведать. К моему удивлению, известие о том, что Холмс не так хорош, оказалось для него не новостью. Он сказал, что вполне возможно, что с точки зрения такой развитой особы, какой представляется или хочет представиться М.Р.Х., которая, судя по ее словам, наблюдательна и отчасти равна Холмсу по интеллекту, несмотря на разницу в возрасте, Холмс не делает ничего особенного. Потому он производит гораздо меньшее впечатление на нее, чем на разум более наивного и приземленного человека вроде доктора Уотсона. Мэри же его заинтриговала. Он ничего не говорил, но на его бесстрастном лице я прочитала живой интерес к ней и ее способностям. Он задал о ней несколько уточняющих вопросов, попросил повторить, как именно она проявляла ум и как оделась на свое восемнадцатилетние, и вдруг задумчиво произнес:— А ведь тебе на днях исполнилось девятнадцать, Рэми. И мы с тобой никогда не отмечали Рождество.Меня поразило не то, что он впервые сказал мне ?ты?, тем самым сократив дистанцию между нами, но то, что он спросил потом:— Какой бы ты хотела подарок от меня?Сильно смутившись и спрятавшись за покрывалом сари, я пролепетала, что была невообразимо тронута тем, как Холмс подарил Мэри скромную серебряную брошь, ранее принадлежавшую его бабушке. Мориарти был растерян: у него было столько антиквариата, но он не мог подарить мне брошь своей бабушки по причине отсутствия у него такой вещи. Он обещал что-нибудь придумать, и вскоре я стала счастливой обладательницей шкатулки с фамильными драгоценностями рода Мориарти, среди которых была скромная брошь из необычайно светлого янтаря, принадлежавшая его матери, и нежно-зеленые изумрудные серьги его прапрабабушки, которые подошли к ожерелью из сундука М.Р.Х.5.Дело с сундуком и рукописью продвигалось легко, мы с Мориарти довольно часто обсуждали нюансы и отдельные места, и мне все чаще казалось, что он совсем не благоволит к Мэри или Холмсу, хотя они оба представляли для него чисто научный интерес. Его очарование Холмсом сходило на нет по мере моих отчетов, и меня несказанно радовала эта перемена. Порой мы даже спорили с ним о том, насколько все рассказанное Мэри — правда. Я была уверена, что по большей части Мэри преувеличивает, но она никогда не врет, когда пишет о Холмсе. Он считал, что она довольно много замалчивает о себе, а когда переходит на Холмса, то заметно, что он для нее только зеркало для раскрытия себя.Однажды я в пылу спора назвала его ?Мори? по аналогии с тем, как Холмс называл Мэри ?Расс?; он замолчал и потом резко произнес:— Еще раз назовешь меня так — и станешь для меня исключительно ?Сел?!Я не поняла причину такой реакции, но больше не рисковала с новизной обращений. Через пару часов он смягчился и позволил называть его по имени, так он превратился для меня из ?профессора? и ?мистера? в просто ?Джейми?. И это стало продолжением того сокращения дистанции, начатого им после первого отчета. Я поинтересовалась, была ли у него когда-то семья, поскольку М.Р.Х. упоминала в своих записях его дочь и жену. Он спросил имя дочери и сказал: — Рэми, вот скажи. Ты давно меня знаешь. Я бы назвал свою дочь ?Патриция??— Я думаю, будь у вас дочь, вы бы назвали ее ?Констанция? как производное от ?константа?.Он пришел в совершеннейший восторг от моего ответа. Но я знала, что он не был женат по иной причине. Как Холмс страдал от кокаиновой зависимости (но бросил, когда Мэри появилась в его жизни), так у Мориарти была зависимость иного рода. К сожалению, мое присутствие не могло излечить его, но он и не испытывал никаких проблем: он все сублимировал в работу.Моя работа с сундуком подходила к концу, когда однажды ночью ко мне вернулся давно забытый сон о произошедшей со мной катастрофе. Я вскочила, накинула халат, зажгла свечу и стала лихорадочно перелистывать страницу за страницей. Слова, что жгли мое сердце огнем, всплывали одновременно с воспоминанием.У меня никогда не было сестры.Так Мэри сказала спасенной ею дочке сенатора. Это была ложь. У Мэри была сестра. Я была ее сестрой-близнецом. Мы различались только цветом волос: у нее были белокурые, у меня — черные. У нас была няня-шотландка. Нашу мать на самом деле звали Мэри Маккарти, и она была ирландкой, дальней родственницей Моранов. Почему Мэри сочинила, что ее звали иначе? Мэри написала, что у нее был гениальный брат, который в пять лет освоил комплексную геометрию. Это была я! Мы препирались, когда… Теперь я вспомнила все. Мэри просто заменила в своей памяти меня — ее одногодку — на младшего брата.Осколки зеркала сложились в целое. Опустошенная, я вышла в коридор и увидела Джейми. Он всегда спал очень чутко и реагировал на любой шум из моей комнаты. Он был в халате и с книгою в руках, но при виде меня выронил ее и сделал шаг ко мне. Я, ничего не соображая, бросилась в его объятия и разрыдалась. Он виновато гладил меня по спине и волосам и говорил:— Я хотел, чтобы ты вспомнила сама, Рэми. Ты простишь меня за то, что я выбрал такой способ? Еще три года назад я наводил справки о твоей семье и выяснил, что у тебя была сестра, но ты никогда о ней не упоминала. До меня доходили слухи о некой равной тебе по уму особе, но у меня не было времени их проверить, и когда у меня появились доказательства, я поручил это дело тебе, надеясь, что в своих записках твоя сестра упомянет такие подробности, которые известны только тебе, и ты вспомнишь. Я не знал, что у нее повреждена память и что она заменила тебя в своих воспоминаниях на кого-то другого. Что до наследства, то ты получишь свою долю, если хочешь. Я могу все устроить.— Мне все равно, — пробормотала я сквозь слезы. — Зачем мне эти деньги, я за вечер могу заработать тысячу фунтов честной игрой. Она… никогда меня не любила, и в детстве тоже! Даже братья Холмсы друг друга любят, а меня…Я снова разрыдалась, а он все утешал меня и успокаивал. Когда я наконец пришла в себя и смогла мыслить разумно, то поняла, что вместе со слезами я выплакала и свои обиды на сестру. Я не могла ненавидеть ее, но не могла и любить. Я не хотела встречаться с ней: она была на стороне Холмса, а меня устраивало то место, на которое меня привела сама судьба. Если бы нас с Мэри не разлучили после катастрофы, кто знает, где бы сейчас была я.Но ясно одно: в моей жизни не было бы Джейми. 6.Я закончила свой труд, и мы с Джейми в последний раз обсудили записи М.Р.Х.. Я делилась с ним воспоминаниями о детстве, что всплыло в моей памяти во всех подробностях, он наговорил много комплиментов моей сестре и сказал, что может устроить нашу встречу, если я захочу. Я не хотела.Я попросила его исполнить обещание, подслушанное мной: позволить мне отправиться в Индию. Он неохотно согласился, но выдвинул условие: взять с собой сопровождение в лице полковника Морана. Прощаясь, он положил руку мне на плечо, словно благословлял, отпуская меня в жестокий мир, но так ничего и не сказал. В Индии мы с дядей Себастьяном пробыли недолго, однако я успела осуществить то немногое, что мне не удалось сделать в предыдущих поездках. Но я не могла полностью погрузиться в особую атмосферу Индии, что питала мое воображение, очарование Индии больше не доставляло мне радости. Холодными ночами я много думала о своей сестре и наших странных отношениях с Джейми и вспоминала, как он утешал меня после того, как ко мне вернулась память, и то его единственное прикосновение при прощании: оно согревало мое сердце невысказанным обещанием счастья. К тому времени, как я вернулась, Мориарти уладил дела с моим наследством: половина состояния моих родителей перешла ко мне по праву, но, думаю, моя хорошенькая сестра, поглощенная собой, даже не заметила перемен.А у меня оставалось последнее дело, не разрешив которого, я не могла двигаться дальше. Никто из нас не был в силах сделать друг другу предложение, но как только мы с Мориарти встретились в тиши его кабинета, девушка с картины Грёза стала свидетелем странной сцены. Мы бросились друг к другу, но остановились и замерли буквально в миллиметре друг от друга. На мне помимо богатого женственного наряда было изумрудное ожерелье из сундука моей сестры, у него в галстуке сверкала та самая изумрудная булавка. Мы заговорили одновременно.— Я хочу стать твоим мужем, Рэми.— Я хочу стать вашей женой, Джейми. Мы ринулись в объятия друг друга и рухнули на софу. Трудно себе представить, но такой внешне холодный человек, как мой учитель, мой друг, мой возлюбленный, сумел воздействовать на мое тело и душу подобно тому, как высоковольтный электрический разряд создает магнитное поле вокруг себя. Какое влияние оказала на него я, представить и вовсе невозможно, сам он так и не раскрыл мне эту тайну.— Я хотел этого с того самого момента, как получил твое письмо, — промурлыкал Мориарти, зарываясь лицом в гущу моих черных волос. — Но, Джейми, — осторожно спросила я, — когда ты читал мое письмо, разве ты не считал меня мальчиком?— В этом все и дело, — непонятно сказал он. — Я не смел и надеяться, что…И я поняла, что, подобно тому как моя сестра излечила будущего мужа от пагубных пристрастий, я сделала для будущего супруга то же самое.Нежась на шелковых простынях восхитительно удобной кровати рядом с человеком, которого любила, я вдруг поняла, что не знаю самого главного.— Можно спросить тебя, Джейми?— Да?— Что ты думаешь о моей сестре? Ты наговорил про нее столько комплиментов. Она… лучше меня?Я ожидала всего — и того, что он найдет ее привлекательнее меня, умнее меня, рассудительнее меня, но он только усмехнулся и сказал:— У твоей сестры хорошенький ум.Послесловие о названииЯ долго думала, как назвать эти записки: ?ученица пчелоубийцы? или ?ученица осоеда?, — и выбрала последнее по нескольким причинам. Холмс в рассказах доктора Уотсона часто сравнивал Мориарти с пауком, а некоторые пауки убивают пчел (но эти пауки не плетут сетей). ?Ученица паука? — столь неблагозвучное наименование, что я даже не рассматривала его как вариант. К тому же я, столько пережившая вместе с Мориарти, жившая в его доме и имевшая возможность часто беседовать с ним, никогда не видела в нем ничего паучьего. Зато, с моей точки зрения, в нем было что-то от редкой хищной птицы из семейства ястребиных, которую я однажды видела в тропических лесах Африки. Еще тогда мне запомнились и перья, напоминающие чешую змеи, и какая-то особенная торжественность и молчаливость этого дневного хищника, разорявшего гнезда ос и диких пчел. Сложнее было определиться внутри себя с тем, считаю ли я Мориарти своим учителем или нет. Да, он многое вложил в меня, но и я не меньше вложила в него, и, конечно, он, как умный человек, признавал этот факт. Поразмыслив, я пришла к выводу, что, если бы не он, я бы прожила жизнь какого-то другого человека, не свою. Мориарти научил меня быть собой, уже в первом письме он увидел мой потенциал и сделал все, чтобы раскрыть его в полной мере. С ним я стала не просто женственной, а женщиной, не просто умной, а здравомыслящей, слабости научилась обращать в оружие, а сильные стороны умело маскировать. И самое главное, что он сделал в своей жизни, — тонко и бережно провел меня через рукопись моей сестры, вернув тем самым мне и память о семье, и то, что я так долго старалась задавить: любовь к себе.М.М.М. ака Рэми Селрас