Холод (1/1)

Неглубокая могила - памятник загубленным годам. Лёд в моих глазах,И глаза, подобно льду, не движутся. Крик на луну, очередное прошедшее время,Твоё имя - как лёд, входящий в моё сердце. Каким бы фарсом это ни казалось, Хорёк не вылезал из изолятора, по крайней мере, пока мы все не легли спать. Ой, как кому-то прилетит по заднице, когда Старшая Сестра увидит, что половине пациентов так и не выдали лекарства на ночь из-за дурацкой фобии. Надеюсь, она не переведёт Гудьонсена в нашу палату в качестве пациента. Видимо, моё желание узнать, как все вопросы будут улажены до прихода Агаты, заставило меня проснуться посреди ночи. Я открыл глаза: Лафейсон только-только миновал меня, и направлялся он определённо к выходу из палаты. Я присмотрелся изо всех сил к циферблату часов в палате: примерно без четверти пять. Было сложно что-либо разглядеть, но мне удалось. Едва ли то, что я проснулся, могло остаться незамеченным для моего соседа, но, видимо, это не имело даже самого ничтожного значения. Далее я заметил, в свете ночника на вахте, что пришла сестра Франсендоттир. Она как раз разбирала вещи из своей сумки, когда Локи подошёл к окну палаты и тихо постучал в него - через некоторое время Хельга заметила его, и подбежала к стеклу, хоть и не ожидала, что вот так начнётся её смена. Трикстер пальцем указал рыженькой на дверь, и та, стараясь не шуметь лишний раз, отперла стальное колесо. Я не видел, чтобы она использовала магию, чтобы поглотить любой скрежет или скрип, но каким-то образом знал, просто знал, что она это делает. В полумраке, отбрасываемом тусклой лампой на сестринском посту, я наконец смог разглядеть лицо Локи - чёрт, он вообще спал? Или же всю ночь поджидал Хельгу и мониторил ситуацию с Гудьонсеном?- Пришла немного раньше обычного?- Обычная предусмотрительность. Учитывая, что до меня дежурит это вот недоразумение, судя по всему, дрыхнущее в подсобке, время до дежурства уйдёт на то, чтобы привести всё в порядок. - Какая ответственная девочка...- Пр-ропусти эту часть, - прорычала асиня. - Долой все эти формулы вежливости и формальности, перейдём уже к сути. Ты явно пришёл не комплименты мне делать. - О, вовсе нет, как такое вообще могло прийти кому-нибудь на ум, - Локи ухмыльнулся и сузил глаза, всё ещё пристально глядя на медсестру. - Сигюн говорила, что от тебя может понадобиться?Хельга тяжело вздохнула и поставила руки в бока. Её накрахмаленный белый халат местами натянулся, сковывая движения, вырез на груди разошёлся чуть шире. - Тут есть варианты. - Она могла предупредить тебя об этом, - маг вытащил из кармана связанную мышку. Спящую, ушки грызуна легонько поднимались и опускались с каждым вдохом и выдохом. - Отпусти её на волю. До начала твоего дежурства время есть. Твоя напарница едва ли вообще придёт вовремя. Вытащи её из больницы и отпусти за этими стенами. Честное слово, это последняя Сиф, к которой я отношусь с таким снисхождением!Видимо, о таком варианте Ньёрддоттир тоже сообщала Хельге. Та аккуратно, может даже заботливо, взяла в руки зверька и, не проронив ни слова, направилась к выходу. Естественно, ведь благодарить бы трикстера она точно не стала. Ровно за мгновение до щелчка, оповещающего, что дверь отделения открылась и закрылась, Локи поднял руку и согнул было пару пальцев, тихо пропев "Пока~". И когда рядом с ним уже никого не было, оглянулся и осмотрел сестринский пост. Локи наклонился над письменным столом, что-то разыскивая среди бумаг. Довольно быстро откопав журнал приёма лекарств, трикстер открыл его, щёлкнул в руках пером, которому не нужна чернильница, убрал прядь волос с лица и, периодически сверяясь с предшествующими страницами, начал что-то записывать. ***Хоть Старшую Сестру и не обрадовало, что кому-то всё же хватило сил и ума выломать пульт управления и швырнуть его в окно, она выбрала тактику "не терять лицо". Весьма разумно - мы всё равно усвоили, что даже сломи мы все четыре стены вокруг, живыми отсюда не выберемся, а допрашивая нас она могла лишиться своей вечной властной физиономии. Но, мне показалось, я верно понял фразу, которой она открывала сегодняшнее собрание:- Итак, Господа, кто хочет первым облегчить свою совесть?И начала переключать свой магнетический взгляд с пациента на пациента, пока не нашла бы самого слабого стратега, или самого слабого из нас морально. Или просто слабого после вчерашнего приступа Альрика, который бы рассказал о том, кто и благодаря кому выломал пульт, несомненно, так как он был ровно в том состоянии "хуже уже не сделают", в которое Йонсон впадал после подобных истерик. Тогда он начинал действовать опрометчиво, лишь бы всё остановить, лишь бы все оставили его в покое, но уже не в состоянии здраво оценивать ситуацию. - Я! Я хотел бы поговорить сегодня! - прежде чем вынуждающий взгляд Старшей Сестры скользнул на Альрика или кого-либо ещё из слабых, Генри вытянул руку с такой энергией, что, казалось, вот-вот свалится вместе со своим креслом. Мне кажется, этот выпад разочаровал Старшую Сестру, на кону которой теперь был куш побольше, чем просто вернуть уже окончательно избежавшего ЭШТ Альтрудсона обратно на электрошок. - Я бы очень хотел рассказать сегодня свою историю!Единственное, что могло намекнуть, просто намекнуть на раздражение Мисс Гундесдоттир, так это пауза, предшествующая её ответу, ведь ни её улыбка, ни её глаза - ничего не изменилось в её лице и поведении. - Таки надумали? О чём же Вы расскажете сегодня?- О том же, о чём и всегда. О своей семье. О том, что со мной произошло, и как я, в конечном счёте, очутился здесь. Мисс Гундесдоттир пробарабанила тремя пальцами подряд по подлокотнику стула, выжидая, когда Альтрудсон начнёт свою печальную повесть. - Вы хотите вспомнить, когда у Вас случился первый приступ? - мисс Гундесдоттир всё хотелось предельно возможно подтолкнуть Альтрудсона обратно к ЭШТ, но в этот раз он держался молодцом. - Вероятно. Но, придётся начать с самого начала и вновь рассказать о том, как она погибла. Лафейсон измученно вздохнул, прижал колени к груди и закрыл глаза. После этого он ни разу не шевельнулся, никто бы не удивился, если бы Локи уснул на самом деле. Хельга тоже присутствовала на собрании. Иногда Старшая Сестра предоставляла ординаторам возможность поприсутствовать на подобных "показательных выступлениях", чтобы её ученики либо почуяли кровь и вошли во вкус, либо увидели правду и далее смирились с тем что их ждёт, ну или, в крайнем случае, исчезли. Никто никогда не рвался на эти допросы, и никто никогда не отказывал ей в своём присутствии. - Может, Вы хотели бы что-нибудь спросить у пациента Альтрудсона? - обратилась к Франсендоттир Старшая Сестра. - Не припоминаю, присутствовали ли Вы, когда мы последний раз обсуждали историю его болезни. Это было довольно давно, ваш поток мог ещё практиковаться в другом отделении. - Я читала их дела, - отозвалась Хельга, в надежде, что её отпустят легко и безболезненно. - Это другое, - возразила Агата. - Разумеется, вы все изучали истории болезни пациентов, но, чтобы анализировать состояние больного, необходимо своими глазами и ушами слышать и видеть, что об этом думает конкретный пациент. Документы сухи и беспристрастны. По ним не увидишь прогрессии. Постаравшись не выдать своего раздражения, Хельга прикрыла веками свои изумрудные глаза и спросила, словно для галочки, первый вопрос, что мог возникнуть после прочтения истории болезни Генри. - Вы любили её?- Нет. Нет, - Генри притих, задумавшись, словно не понимая, что он только что сказал. - Не всегда, - ещё пауза в поисках того, что могло оправдать его, стереть сказанное из истории и выразить то, что он пытался выразить на самом деле, только выбрав совсем не те средства. - Я полюбил её. Слишком поздно, разумеется, но это случилось не сразу. Нас не спрашивали, хотим ли мы жениться. Мы оба были отпрысками торговых фамилий, оказавшихся на грани полного краха и банкротства. Мой отец решил, что договориться о союзе его единственного сына и дочери чуть более процветающей торговой фамилии - последний шанс объединиться с более сильным финансовым партнёром. Меня, тогда ещё юного и полного надежд на счастливое будущее молодого человека, отец просто в один день поставил перед фактом: он уже позаботился о моей помолвке. В то время я верил, что семью можно создать только по любви, это обязательное условие, и я был в ярости, что отец, моя родная кровь, решил поставить крест на моей жизни, навсегда лишить меня надежды найти кого-нибудь на кого мне будет не наплевать. Всё случилось очень быстро. Уже через два дня брак был заключён. Впервые я увидел Ингрид уже на самой церемонии. Благо, несмотря на свою юность, я осознавал, что она хотела этого не больше, чем я, и её волю также запихнули куда подальше, ровно как и мою, и лишили её всего того же, чего лишили меня. У нас была одна беда, с нами поступили одинаково, нам обоим сломали жизнь, безо всякого спроса, ради укрепления финансовых отношений; мы были в одной лодке, которая шла ко дну. Поэтому я с самого начала дал себе слово не винить её ни в чём, не отыгрываться на ней, не обвинять, не вымещать свои обиду и злость. Мы ничего не могли поделать, и поэтому оставалось лишь смириться и постараться не испортить друг другу оставшуюся жизнь. По крайней мере, не испортить её ещё больше. Когда я впервые увидел Ингрид, чуда не свершилось. Да, она была красива, но точно так же, как и любая другая девушка. У меня не возникало по отношению к ней того всесильного чувства, что так воспевают поэты и трубадуры. Во время свадебной церемонии она ни разу не подняла глаза и не взглянула на меня, чтобы уже тогда не испытать отвращения. Я заметил в тот момент синяки а её коже, - видимо, оставленные родителями, которые не хотели слушать её возражения - пятна под глазами и болезненную бледность. Она тоже боролась до последнего, и ей тоже была не судьба предотвратить эту комедию. Я лишь убедился, что в данной ситуации мог выражать ненависть и ярость к кому угодно, но не к ней. Как и следовало ожидать, первые недели она не приближалась ко мне, даже шарахалась от меня. Я и не возражал против того, чтобы она проводила всё своё время в отдельных от меня комнатах. С самого начала освободил ей спальню и ночевал на диване, это казалось разумным, ведь ей наверняка было в сотни раз хуже, чем мне. С трудом представляю, что тогда творилось в душе Ингрид. Но, безусловно, так не могло продолжаться вечно. Точка невозврата давно была пройдена, надо было однажды найти в себе силы смириться и жить дальше. Прошло около двух месяцев, прежде чем Ингрид решила обмануть себя. Она постучалась ко мне, когда я принимал душ. У неё был вид идущей на смерть. Я понимал, что в тот момент от меня зависело, сможет ли Ингрид жить дальше, или же будет обречена прожить всю оставшуюся жизнь, презирая саму себя. Когда мы были близки, я изо всех сил старался действовать так, словно люблю её по-нгастоящему, словно Ингрид - особенная, словно ни с кем и никогда я не буду счастлив, как с ней. По сути, это так и было - так решили наши семьи, лишив нас выбора. Но, кажется, моя забота о ней была самой правильной линией поведения - видимо, она решила, что раз ей уже никогда не быть с тем, кого бы она полюбила, Ингрид пыталась хотя бы получить максимальное удовольствие от обстоятельств, в которых она оказалась. И постепенно её ненависть ко мне отступила. Мы всё чаще общались, всё меньше избегали друг друга. Общее несчастье нас словно сплотило, отношения, которые мы поддерживали, постепенно начинали походить на всё более крепкую дружбу, ведь нет дружбы крепче той, в которой есть общий враг, которого можно обвинить во всех своих проблемах. Это происходило мучительно медленно, и потому, что такие сдвиги в отношениях не происходят так быстро, и потому, что торопиться нам было уже некуда. Однако, ещё долго приходилось делать каждый шаг с осторожностью, чтобы не разрушить всё, что удалось построить. Я уже дорожил Ингрид, как товарищем по несчастью. Да, мы буквально объединялись перед лицом трудностей, что вставали перед нами. И когда много лет спустя Ингрид внезапно заболела, я чуть с ума не сошёл. Три дня она провела в бреду. Для Вас, Мисс Гундесдоттир, ничего существенного в этом эпизоде нет, разве что то, что в бреду она ни разу не высказала ко мне ни ненависти, ни отвращения. Всё это время я не отходил от Ингрид, и только тогда я в полной мере осознал, что могу потерять, по сути, единственного друга, дорогого мне человека, семью. В жизни ещё я не испытывал такого ужаса. А когда она очнулась, я почувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Мы сплотились с годами, Ингрид сначала была благодарна мне, затем начала испытывать ко мне симпатию, а после того, как избежала смерти, мы осознали, что по-настоящему любим друг друга. Войну с планетой Мораг мы с самого начала считали бессмысленной. Но всех способных держать оружие так или иначе обязали участвовать в ней. Военная операция пошла не так. Портал оказался нестабилен, войска противника оказались в Асгарде. Конечно, достаточно далеко от Золотого Города, правитель мог не переживать за свой дворец и так далее. Но среди воинов с Морага были чудовища из далёкого измерения - я так и не узнал, из какого. И эти звери устроили резню в нашем городе. Как только появилась возможность, я бросился домой, но опоздал: увидев Ингрид всю в крови и без дыхания, убитую с бесчеловечной и бессмысленной жестокостью, я впал в беспамятство - я всё никак не мог осознать, что потерял её. В отчаянии я кинулся в чащу, надеясь, что этот ужас отступит, сам того не осознавая, я мчался сквозь рощу несколько дней, пока в слезах я не споткнулся обо что-то, и когда посмотрел наверх, увидел, что передо мной стояла, судя по всему, ведьма, которой хватило одного взгляда, чтобы понять, кто я и что со мной. До сих пор помню, что она сказала: "У тебя отобрали всё, даже не задумавшись о том, что они делают. Теперь твоя жизнь резко изменится. Перед тобой страшный путь, и он сам тебя найдёт уже через несколько секунд." И через несколько секунд перед собой я увидел что-то вроде полупрозрачной спирали - я тогда не знал, что это аура, предвестие эпилептического припадка, и что теперь она будет соспровождать меня всю жизнь. После приступа я очнулся только через несколько часов, когда меня нашли эйнхерии, патрулировавшие окрестности Золотого города. Оказывается, мне не хватило всего-то навсего нескольких фарлонгов, чтобы добраться до обитаемой земли. Но нашедшие меня солдаты решили, что мне нужно оказать помощь. Это не заняло много времени, чтобы установить, что у меня падучая. Так меня и отправили сюда, но мне в тот момент было совершенно всё равно - Ингрид больше не было. Мне было всё равно куда идти, пусть даже в психбольницу. Генри говорил с трудом, всё медленнее, делая всё бóльшие и большие паузы. Нам всем хотелось сквозь пол провалиться, но за невозможностью так капитулировать мы все просто сидели, не шевелясь, стараясь не привлечь никакого внимания. Хельга с безысходным спокойствием листала медкарту Альтрудсона, тоже стараясь не привлечь внимания Старшей Сестры. Доктор Рагнар, может быть, посочувствовал бы пациенту, но сбоку от него сидел сгусток максимально концентрированного авторитаризма - Мисс Гундесдоттир довольно стучала пальцами по папке с историями болезней, словно ожидая, что с Генри случится то же самое, что и обычно - что рассказ о его болезни вымотает эпилептика, что Альтрудсон распереживается, что и доведёт его до нового приступа, и тогда его снова можно будет отправить в буйное. А там и на профилактическую ЭШТ, во спасение. Но, к нашему удивлению, Генри в этот раз держался молодцом. Да, он словно стал старше на несколько сотен лет, в его неунывающих глазах снова погас тот огонь, что придавал Альтрудсона юный и беззаботный вид, но, в целом, эпилептик был совершенно спокоен. Как бы мне не хотелось куда-нибудь исчезнуть, но наблюдать за этими микроскопическими изменениями в лице Агаты Гундесдоттир было незабываемо. Убедившись, что Генри уже не упадёт на пол в припадке, она улыбнулась с уже меньшей эфемерностью, взяла у Франсендоттир карту и сложила свои папки в корзину. - Кажется, время нашего собрания подошло к концу. Благодарю за ваше сотрудничество. Когда персонал покинул палату и скрылся за дверью кабинета главврача, я с облегчением выдохнул. Теперь ещё долго никто не притронется к Генри, но, с другой стороны - и овцы целы, и волки сыты. Не решись Генри окунуться в годы своей юности, что безусловно было для него крайне болезненно, Старшая Сестра давила бы дальше, и без сомнения спровоцировала бы у Альрика истерику, и он, не контролируя себя, рассказал бы ей всё, что она пожелала бы знать. А Генри - неисправимый оптимист. Прошло достаточно лет, чтобы он научился жить с болезненными воспоминаниями. Даже после последнего и особенно мучительного припадка и "весёлых" каникул в буйном отделении, Генри быстро восстановил свою жизнерадостность. И для других пациентов это имело огромное значение. Неунывающий и златовласый Альтрудсон столетиями был для нас как солнце, в отсутствие настоящего солнечного света. Всё такое холодное, как жизнь,Неужели никто не спасёт тебя?Всё такое же холодное, как тишина,И ты никогда не произнесёшь ни слова. Твоё имя, как лёд, врезающийся в моё сердце. The Cure - Cold