Единение (Инь/Гуннар) (1/1)

У них нет секретов от команды, во всяком случае – насчет таких вещей. В конце концов, если кто-нибудь назовет Гуннара пидорасом, то сможет рассмотреть собственные внутренности со всех сторон, пока будет пытаться их поднять. Поэтому когда Гуннар и Инь уходят с общей попойки вместе, никто даже особо не смотрит на них, разве что Толл отпускает дежурную шуточку насчет воображаемой жены Иня, которая придет в ярость, узнав о такой супружеской измене мало того, что регулярной, так еще и с огромным шведом. Им подходит любая кровать или любая комната с чистым полом. Лишь бы дверь запиралась. Прежде, чем спустить штаны и встать на четвереньки, Гуннар треплет Иня по волосам, а тот перехватывает его запястья и сжимает, будто угрожая сломать. Они не целуются. Дело не в принципах, вроде какого-нибудь идиотского ?это не по-мужски? – просто обычно ни одному из них это не приходит в голову.Инь нашаривает в кармане гондон, плюет себе на пальцы, прежде, чем расстегнуть ширинку. Он становится на колени и обеими руками гладит зад Гуннара, развозя собственные слюни по длинному бледному шраму; иногда Иню хочется спросить, кто умудрился попортить Гуннару шкуру именно здесь – но он предпочитает не нарываться.– Знаешь, по-моему, Цезарь всерьез считает, что я для этого залезаю на лестницу.Инь хватает Гуннара под ребра, пытаясь пристроиться сзади, но тот некстати вскидывается, и Иню приходится отступить. Пожалуй, ему действительно стоило бы найти себе дружка ростом поудобнее, но теперь уже как-то поздно. – Цезарь на всю башку больной. – Да. Именно поэтому он – твой лучший друг, – говорит Инь и больше не произносит ни слова.Он обеими руками стискивает берда Гуннара и приподнимается – почти подпрыгивает – при каждом движении вперед. Гуннар остается неподвижным, не издает ни звука, даже не дотрагивается до собственного члена, только стискивает челюсти и чуть запрокидывает голову, когда Инь ускоряет темп. В такие моменты им обоим всегда кажется, что они не расстанутся никогда.