III. (1/1)

Здесь должна быть дата*** Я сплю и во сне погружаюсь в воспоминания. Пять лет назад (Боже, прошло уже пять лет!), юг Великобритании, где-то рядом Ла-Манш. Я тащу два больших и тяжёлых чемодана мисс Грей, а она идёт впереди с зонтиком (недавно пролил дождь, и с деревьев ещё капали капельки воды) на легке. Я не жалуюсь, просто выкладываю факт. Имение относительно совсем небольшое. Тут видно, что давно никто не бывал из Греев, так как прислуга тут состоит только из дворецкого, одной горничной и одной кухарки, которых успел нанять присматривающий за имением Клемент Шорт. Смотрю я на эту прислугу, и понимаю, что мисс Грей буду обслуживать я один. А у неё ещё встреча с местным дворянством. Миледи селят в довольно просторную комнату, мне находят комнату как можно ближе, но для прислуги (не гоже мне жить в хозяйской). Не успеваю до конца обсмотреть мою скромную комнатку, как уже слышу крик и визг миледи. Я бегу на крик и вижу такую картину: Мисс Грей стоит на кровати и трясёт руками, как будто чего-то боится. Я непроизвольно улыбаюсь, так как это показалось мне милым, а мисс Грей мне давно симпатична, но с другой стороны, боюсь того же, чего боится миледи Маргарита. —?Миледи, что случилось? —?спрашиваю я. —?Там мышь! Или крыса! Не знаю кто, но кто-то серый! Милый Джон, спаси меня от этого чудища! —?говорит она и показывает на серый комок на полу. Как надо спасти, так сразу ?милый?! Я снимаю ботинок и пытаюсь убить крысу (это была одна из первых моих встреч с этой тварью). Она бегает, но в последний момент перед тем как она забежала бы под кровать, я попадаю ботинком по ней. Враг повержен, миледи Маргарита ликует. —?Ура! Спасибо, мой милый Джон! Ты мой герой! —?она удерживает себя от того, чтобы броситься обнимать меня. —?Не за что, миледи,?— отвечаю я и краснею. Мисс Грей слезает с кровати и зовёт горничную. Я, спросив, нужна ли ещё моя помощь, удаляюсь. До встречи с местным дворянством оставался час, я ходил вокруг миледи и старался помочь с внешним видом. Настроение у неё было почему-то не весёлое, хотя всегда было всё как раз наоборот. Вдруг она села на кровать и заплакала. —?Миледи, что с Вами? —?Наверное, прийдётся всё отменять… —?Отчего же? —?я в шоке. Я уже час кручусь возле неё, а она решила всё отменить. —?Ну ты посмотри на меня. Курносая, рыжая и некрасивая. А что я им говорить буду? О чём с ними разговаривать? Если на любую другую я бы разозлился, то Мисс Грей мне стало жалко, и я стал её утешать. Сел рядом, хотел приобнять, но вовремя отдёрнул руку. Мне стало как-то неловко. —?Может быть это не моё дело, но Вам не следует… Нет, не так. Вы прекрасны; курносый нос Вас никак не портит, а привносит изюминку, Вы не похожи этим на других, но это ли плохо? У Вас есть всё, чего можно только желать: мама, папа, сёстры, в общем, семья, еда и крыша над головой. А говорить они будут, а не Вы. Вы их гостья, и они будут Вас развлекать. Это им надо думать, что говорить, а не Вам. Вы будете украшать их пёстрый круг,?— говорю я это всё, и понимаю, что наговорил лишнего. —?Кажется, я сказал много лишнего, но Вам всё равно не стоит плакать. А она уже не плакала. Она удивлённо смотрела на меня, абсолютно ничего не понимая. Ничего не понимал и я. Я встал с кровати и, пытаясь прекратить эту неловкую тишину и перевести дискуссию в другое русло, превращаюсь в модного кутюрье и говорю, что неплохо бы подобрать небольшую шляпку и обязательно зонтик, перчатки и чуть-чуть подправить причёску… По-видимому, она тоже хотела перевести разговор в другую тематику и с радостью подхватила тему, сначала попросив у горничной умыться. Вечер прошёл на ура. Зря только мисс Грей переживала, её красноречие и личико были в полном порядке и поразили провинциальную аристократию. Один молодой барон даже просил руку и сердце миледи, но та отказала. Когда я это видел, я страшно разозлился, а потом, когда она его послала, я страшно обрадовался. Но объяснить эти качели я не мог. Тогда.*** Сон оборвался и я вернулся в противную мне реальность. Обстрел длится на удивление долго, никто на это не рассчитывал. Значит, ганцы готовят атаку. Опять будет куча раненых и убитых, опять мы превратимся в зверей и будем яростно защищать своё жилище?— окопы. Опять всё это повторится. Мы третий день сидим под обстрелом. Новобранцы начинают сходить с ума и пытаться выбраться из блиндажа. Всем, пытающимся сбежать, мы устраиваем хорошую взбучку, после чего те на некоторое время оставляли свои попытки сбежать. Полный дурдом. Обстрел закончился на четвёртый день, мы выбежали из блиндажа и увидели первую цепочку наступающих. Мы тут же взялись за оружие и приготовились отражать атаку. Первым нарушил тишину пулемёт, потом артиллерия, а потом и стали слышны винтовочные выстрелы. Ганцы, будь они прокляты черти проклятые, теряя всё больше солдат, не переставали идти вперёд на наши окопы. Ещё немного и дело дойдёт до рукопашной. Через некоторое время, оставшиеся в живых уже прыгают к нам в окопы, и начинается мясорубка. Одному я протыкаю живот штыком, другому от меня достаётся его же лопатой. В этой рубиловке на меня прилетают чьи-то кишки, я ругаюсь и продолжаю убивать проклятых ганцев. Ох, эта треклятая война! Она вышибает из нас всё человеческое: сострадание, любовь к жизни, к людям, щедрость, доброту; мы?— звери, борющееся каждый день за выживание. Звери, что не щадят никого и не помнят, что было до того, как стали ими. Мы никому не доверяем, у нас огромные проблемы с доверием, и грубим всем кому ни попадя. Мы мстим за то, что с нами приключилось, за то, что сейчас сидим в этих проклятых сырых и грязных окопах, а не дома с жёнами и семьями, но не тем. Там, по ту сторону ничейной земли, всё то же самое. В грязных сырых окопах сидят такие же жестокие звери, что мстят нам за тоже самое, за что мы мстим им. И вся эта месть выливается сейчас в этой мясорубке. Мы мстим, яростно калеча и убивая друг друга. Понемногу мы забираем превосходство у германцев и начинаем вытеснять их из окопов. Вдруг по окопам раздаётся крик: —?Лесли! —?и причём такой отчаянный и на надрыве. Я бегу по направлению к этому звуку. Друзья прикрывают меня, и я добегаю до места. Это кричит майор Стивенсон. Я разглядываю его и понимаю: он при смерти. Скорее всего его ударили штыком в грудь, он там застрял, его пытались вытащить и забрали у Стивенсона жизнь. —?Лесли, принимайте командование над батальоном… У Вас всё получится. Я верю… Я еле успел, это были его последние слова. Смерть Стивенсона подняла боевой дух батальона. И я чувствую, что мы сможем погнать ганцев обратно. —?Вперёд! —?ору, что есть силы, я. Батальон напрягается, и ганцы уже бегут обратно. Мы вдогонку. Загоняем их обратно в свои окопы, но дальше их не гоним: сил на это нет. Мы отступаем к своим окопам. И что же этим изменилось? Мы сидим в тех же окопах, что и раньше, они сидят в тех же окопах, что и раньше. Зачем мы побили так много людей? За что умер майор Стивенсон? Да ни за что! Мы всего-то не дали ганцам захватить наши окопы, мы могли тоже самое сделать и без жертвы Стивенсона и других. Ох, эта проклятая война! Сколько напрасных жертв! Ещё один вопрос, который меня волновал, так это почему я теперь командир этого батальона и что мне теперь с этим делать? Сколько же вопросов теперь я вижу на лицах этих солдат! А я хожу между ними и не понимаю, что с ними делать. Ну, во-первых, приказываю всем отдыхать, расставив часовых. Во-вторых, назначаю командира моей роты. В-третьих, иду докладывать начальству. Слава Богу, связь у нас есть. Меня поздравили с повышением, приказали держать позиции и сказали, что сегодня должна приволочиться кухня. Наконец-то! Если б не те три гуся, Питерс и ганцы нашли бы тут только трупы, а трупы не могут держать позиции. Как можно поздравлять меня с повышением, если для этого нужна была смерть Стивенсона? Как же это цинично! На войне всюду цинизм, никто не задумывается сколько людей полегло и ещё поляжет. Когда говорят, ?батальон понёс большие потери?, никто не задумывается о смерти людей, о боли, причинённой их родственникам, а думают лишь о том, что этот батальон нужно как можно скорее пополнить новобранцами, а то он не сможет участвовать в следующей операции. А когда они задумывают операцию и рассчитывают потери, то это вообще выходит за все грани возможного. ?Потери, я думаю, будут большие, поэтому нужно согнать побольше подкрепления?,?— говорят они. Одна из многих проблем, которые у них есть, это умирают опытные солдаты, а встают на их место новобранцы, ?живое пушечное мясо?, они мрут ещё быстрее, чем опытные их однополчане. Но это-то ладно. Но он знает, что погибнет много солдат, и всё равно идёт на это наступление. Он ни на секунду не задумается, как это ужасно, как это больно для родных, как надоело это видеть другим солдатам. Почему все забывают, что солдаты это такие же люди, как и они? Почему об этом надо напоминать? Почему все вожди, лидеры, в общем, главы государств говорят перед началом войны, что это всё, только нам на благо и всё, что он делает, только ради народа? Какое же это благо? Если бы ты что-то делал ради народа, то никогда бы не допустил войну. И нет же! Пропаганда заставляет людей бросать всё и идти на эту войну с мыслью, что он ?герой?. (Не буду скрывать, что у меня было тоже самое) Но уже через два месяца этот ?герой? будет гнить в окопах, как и сотни и тысячи других ?героев?. Какая это всё-таки странная формулировка ?держать позиции?! Что тут можно держать? Мы лишь ухватились за этот клок земли, как за последнее жилище, и никому это жилище не отдадим. Вот если Питерс привезёт еду, то мы, наверняка, удержим позиции, а если нет, то мы всем батальоном уйдём в тыл искать Питерса. А пока я иду в окопы обнадёживать народ, что сегодня обещается быть Питерс. Мне очень хочется верить, что наши надежды оправдаются, а пока на боковую.