Часть 6. (1/1)

***Это тянется и тянется, словно бесконечный моток нитей. Тонких, скользких, но прочных нитей, что медленно опутывают нас по рукам и ногам, словно тенета, сплетенные ядовитым пауком. Ночами я мучаюсь кошмарами и просыпаюсь с криком и в холодном поту, как бывало в первые годы после моего похищения из Темплстоу. Он ведет себя как чужой. Его глаза постоянно блестят лихорадочным блеском, черты заострились, а кожа бледная, словно после тяжелой болезни. Он все уезжает, не спит ночами?— я не знаю, спит ли он вообще, ест ли, замечает ли что-то вокруг себя на самом деле. Мне страшно. Мне невыносимо душно, тошно и страшно. Я боюсь за него, за сыновей, за себя. Я вздрагиваю от каждого звука. Любая наша случайная встреча в замковых переходах теперь кончается громкой отвратительной ссорой. Он кидается на меня с такой яростью, словно это я виновата во всех его бедах, а я отвечаю ему той же злобой, невзирая на все попытки Йоланда и Савиньена меня урезонить. Нет, я не стерплю этого, как не терпела его выходок и до того, как он начал стремительно терять разум и человеческий облик. Мне пришлось уступить ему во всем, чего он желал добиться против моей воли, и противостоять ему в мелочах?— мое единственное спасение. Способ доказать себе, что я могу сделать хоть что-то. Последняя жалкая попытка отстоять хотя бы память о том, какой когда-то была Ребекка из Йорка. Мне кажется, в следующий раз он непременно выхватит меч или кинжал и изуродует меня до неузнаваемости, а потом прикончит, и моя кровь расплывется вокруг жалкого тела, окрасив в красный каменный пол. Все здесь рано или поздно становится красным.Красные сполохи ревущего пламени в раскаленных докрасна очагах. Красные волосы, лица, одежды оруженосцев, сгрудившихся у огня и тянущих к нему окоченевшие руки, словно язычники. Красные знамена, развевающиеся в переходах. Красное на белом, проклятый кумач на самом чистом первом снегу. Красные следы на моих запястьях?— меня приволокли сюда против моей воли и усадили за стол. Багровые пятна злости на щеках Агнессы?— это даже забавно, и я улыбаюсь своим мыслям?— скоротечные минуты унизительного торжества, вина с привкусом полынной горечи. Они вошли в залу одновременно. Две фигуры в красных плащах. Проклятье. Этот цвет запятнал собой все, что я ищу жадным и тревожным взором, отравил меня, лишив способности здраво рассуждать. Они оба в красном, плечом к плечу, высокие?— одного роста. Воины, гордецы, господа, победители. Алое марево искажает очертания, заставляет клубиться и плавиться самый воздух, и я уже не различаю ни волос?— черных кудрей одного и белых тяжелых прядей другого, ни лиц?— словно хозяин замка и его двойник вошли в залу, но кто из них кто? Не с добром пришел в твой дом Жоффруа де Лузиньян, сэр рыцарь, и не по доброй воле он его покинет.Сегодня, к счастью для меня, вина выпито не так много, как обычно, и за столом идет громкая, но учтивая беседа. Он сохраняет хладнокровный и высокомерный вид, уверенно и прямо высказывая свои суждения. Он здесь хозяин?— и Лузиньян легкими кивками признает это, тешит его непомерное тщеславие. Я смотрю на гостя исподтишка, пряча лицо за краем покрывала, не в силах побороть любопытство. Победивший или обманувший смерть?— как? Какие грехи надо было совершить, какую плату принести, чтобы вернуться и снова жить, зная, что таится там, за краем бездны? Кто ты такой, Жоффруа де Лузиньян? Зачем ты пришел в наш дом?***Робер нехорошо, жутко улыбнулся и снова отложил пергамент.—?Любопытство… Оно сгубило Еву и матушку тоже не довело до добра.—?Ты о чем говоришь, брат? —?отозвался Савиньен, напуганный выражением лица Робера.—?Ты знаешь не хуже меня, о чем. О ее бесчестии. О поганой, подлой измене. О предательстве. О том, что он простил ей, а я не прощу. Даже теперь, когда она умерла.Савиньен устало взялся за виски. Кровь застучала в голове, затуманивая взгляд, не давая расслышать отрывистые слова, срывавшиеся с закушенных губ брата. Позор, которым покрыли имя их матери после этой истории, больно ударил по Роберу. Он был слишком далеко, чтобы узнать или заподозрить правду, и все оскорбления, все ядовитые шепотки и насмешки сносил в одиночестве, не имея того утешения, что было у самого Савиньена. Правда. Они должны были сказать правду.***Он дожидался меня у лестницы. Я боялась этого, но знала, что он будет там или за углом, в темноте галереи. Мертвец, не доживший своего века и выбравшийся из могилы, чтобы свершить месть.—?Вы решили покинуть нас, госпожа? —?его голос был совершенно обычным. Ничего, напоминающего о выходцах с того света, вызывающего дрожь или наводящего оторопь. Обычный голос. Обычные слова. Обычный мягкий акцент южных земель. —?О, не нужно меня пугаться. Я всего лишь полночный гость.Лузиньян делает еще один шаг и оказывается совсем близко. Он высок, одного роста с Буагильбером. У него светлые волосы, отросшие и спутанные. У него голубые глаза с длинными белыми ресницами. Черты его лица крупные и резкие, но они гармоничны и придают ему выражение благородства и нерушимого спокойствия. Ему хочется доверять. Он совсем не похож на того, кем долгие годы заняты мои мысли. Я вижу морщинки возле уголков глаз, горькие глубокие складки у рта, вертикальную бороздку между бровями. Я вижу отражение собственной усталости.—?Вы боитесь, Ребекка? Чего же? Никто не причинит вам вреда в вашем доме.Я не могу сдержать горькой усмешки. Всего лишь на секунду, но это становится смертельной ошибкой. Он все понял.—?Сколько горечи, прекрасная Ребекка, дочь Исаака из Йорка. Горечь, страх и сомнения?— вот что выпало здесь на вашу долю с избытком, правда? Сколько оскорблений вы выслушали в этих стенах? Сколько слез пролили, думая, что никто вас не слышит?—?Уже поздно, и мне следует вернуться к себе, сэр рыцарь,?— стараясь сохранить видимость уверенности, говорю я, но сердце мое громко колотится от стыда и страха. Я могу закричать, позвать на помощь, но даже если кто-то меня услышит, к чему это приведет? Он, пожалуй, вообразит себе невесть что, а я не хочу снова быть избитой до полусмерти. И даже если он мне поверит, что тогда? Никто из нас не знает, чего ожидать от Лузиньяна и зачем Лузиньяну на самом деле понадобилось заводить дружбу с сыном своего убийцы. Никто из нас…—?Я задел ваши чувства, Ребекка? Полно, моя прекрасная госпожа. Вы ведь знаете, кто я, и не думаю, что мне нужно говорить вам о том, как глупы и пусты законы и представления людей.—?Дело не в предрассудках и ложном смущении, сэр рыцарь,?— набравшись смелости, отвечаю я. —?Мне ведомо, как искажают они самые светлые умы и загрязняют чистейшие побуждения и порывы.—?Вы думали, что я сохранил эти предрассудки? —?улыбается Лузиньян и протягивает мне руку. —?Благоволите пройти со мной в верхние галереи. Я провожу вас в ваши покои, а вы расскажете мне о замке и боевых трофеях, украшающих его стены.Это звучит грубой насмешкой?— я ведь и сама нечто вроде боевого трофея. Но я молча следую за ним: это шанс узнать, что на самом деле ему от нас понадобилось. Мне страшно, но меня мучает любопытство, и он замечает это, ловит мои острожные быстрые взгляды. Луна перечеркивает галереи крест-накрест черными и белыми полосами. Его силуэт то тонет в глубочайшем мраке, то приобретает бледный сияющий ореол.—?Я не Буагильбер, Ребекка,?— тихо говорит он, глядя себе под ноги. —?Не Буагильбер, не его высокомерные сыновья, рожденные и вскормленные вами и отказавшиеся от вас. Я не Исаак из Йорка. Каково вам жить в полном одиночестве, проклятой собственным народом, вычеркнутой из числа живых из-за чьей-то грубой похоти, животного влечения? Каково вам быть игрушкой, надоевшей и забытой?—?Вы и сами знаете, каково,?— коротко отвечаю я, отводя взгляд. Мне трудно удерживать свои чувства в повиновении. Он безошибочно находит старые незажившие раны и бьет по ним, не зная жалости.—?Вам горько слышать мои слова, Ребекка. В ваших прекрасных глазах блестят слезы, а щеки вспыхнули от стыда и гнева, но вы ничего не пытаетесь противопоставить?— унижение стало вам привычно или постоянный страх лишил вас былой смелости и прямодушия?Я останавливаюсь. Луна освещает мое лицо, а Лузиньян остается в тени, и я слышу его дыхание, хотя не могу различить черт. Дыхание. Дыхание. Дыхание мертвеца.—?И то, и другое, сэр рыцарь.—?Неужели вы не сожалеете о том, что остановились тогда, послушались его и подали ему руку? В тот день в Торкилстоне?—?Не проходит и часа, чтобы я не проклинала себя за эту ошибку,?— отвечаю я, и дрожь пробегает у меня по всему телу.—?Тогда почему вы влачите это жалкое существование? Вы истинная дочь своего народа, звезда, упавшая с его перевернутых небес, сияющий бриллиант в его разбитой короне. Неужели вам не хватило духа освободиться? Даже падшие женщины из числа римлян шли на смерть без колебаний, чтобы сохранить лучшее, что было в их душах. Зачем же вы дали безвозвратно себя погубить?Он прямо, грубо озвучивает мне все мои самые страшные мысли, отравляющие мое существование долгие годы. Он выворачивает наизнанку мой разум, пытается добраться до моего сердца. Я знаю ответ на ваши вопросы, сэр рыцарь. Каждый день я задаю себе их, просыпаюсь ночами, чтобы вспомнить о своем позоре и ожидающих меня за гробом карах. Но вы не узнаете правды. Никто и никогда не узнает ее. Только мне ведома настоящая глубина моего падения. Моего бесчестья.—?Всякая живая тварь боится смерти, сэр рыцарь. Не мне говорить вам об этом,?— отвечаю я, и моя уловка удается. Он отворачивается и продолжает медленно мерить шагами галерею.—?Смерть пугает и будоражит всех, не стану спорить, моя госпожа. Вы хорошо скрываете свои чувства, но даже вам не побороть любопытства, верно?—?Верно.—?И что именно вы хотите знать? —?вкрадчиво говорит он, приближаясь ко мне так, что я чувствую на лице его дыхание. —?Как именно я выбрался из когтей смерти? Почему мое тело не подверглось тлению? Каково там, за призрачной чертой, отделяющей бренный мир живых от вечного мира? А может, вас интересует, для чего я вернулся и что делаю в этом замке, Ребекка?Эта близость пугает до дрожи. Я инстинктивно отступаю на шаг и закрываю лицо. Дело не в Лузиньяне и не в его таинственном воскрешении, о нет. Я безумна. Мысль о живом мертвеце меня мало тревожит. Я боюсь другого. Если он увидит нас, если ему скажут хоть слово?— мне конец. Он ревнив и недоверчив, тем более в отношении меня, и в его нынешнем душевном состоянии ничто не удержит его от жестокой расправы.—?Не тревожьтесь понапрасну, Ребекка, мы здесь одни. Он не узнает о нашей беседе, если вы сами не расскажете ему. И меня вам тоже бояться нечего?— я не посягну на то, что мне не принадлежит. Я ведь уже сказал вам, что я?— не Буагильбер.—?Чего вы хотите от меня, сэр рыцарь? —?решаюсь я. Он выпрямляется во весь рост, и на его лице я вижу довольную улыбку.—?Вы столь же умны, сколь и прекрасны, и я в вас ничуть не ошибся. Ребекка, выслушайте меня спокойно и хорошо обдумайте то, что я собираюсь вам предложить. Ваш ум лишен предрассудков, держащих в рабских оковах тех, кто считает себя лучше вас. Вы свободны от них по праву рождения?— всю жизнь вы терпели поношения и скрывались от ничтожных людишек, тех, кто лизал вам руки, словно псы, когда требовалась ваша помощь. О да, вашу душу терзает тот же огонь, что и мою. Буагильбер уничтожил вас, растоптал вашу жизнь, лишил гордости, храбрости и чести, но благодаря ему вы стали свободны духовно. А я могу сделать вашу свободу полной, Ребекка. Послушайте меня. Я могу освободить вас.Он говорил с горячностью и страстью, и я поневоле перенимала их. Волнение, почти забытое, разгоралось в моей груди. Глаза наполнились слезами, так что я снова перестала различать его лицо. Свобода?— разве не об этом я мечтала, не об этом молила молчаливые Небеса? Свобода. Одно короткое слово. Один глоток настоящей жизни. Жизни за этими стенами из позора и горя, из всеобщего презрения! Моей жизни. Моей свободы от него…***—?Неужто ты и теперь станешь убеждать меня в том, что она ни в чем не повинна? Неужели ты не прочел между строк и не увидел того, о чем она боялась упоминать? Она была с ним в ту ночь, как и во все последующие, пока этот негодяй не вернулся обратно в свою вонючую могилу! Все эти глупые слова лишь жалкое оправдание, Савиньен.—?Читай дальше. Ты обещал прочесть до конца. Не нарушай данного тобою слова, брат, и не суди ее раньше времени.По комнате носился холодный ветер, всегда налетавший с приближением рассвета, и небо на востоке стало неуклонно светлеть. Угли в очаге давно рассыпались. Савиньен с трудом поднялся на ноги и принялся раздувать очаг. Он знал, что убедить брата в невиновности матери будет нелегкой задачей, но не думал, что настолько. Боль и обида за сотни несправедливых слов и оскорбительных выходок Робера смешивалась с болью потери, ложась свинцовой тяжестью на его душу.—?Она так сокрушается о своей участи. Все время ноет о поруганной чести, о загубленной жизни. Чем она так кичится, Савиньен, и на что жалуется? Ее гордыня и горе не пойми о чем отравили жизнь отцу, тебе, мне, Жеану?— да всем, кто ее видел. Разве отец не любил ее? Разве не оказывал ей незаслуженного почтения и уважения? Ей, поганой еврейке, дочери жалкого ростовщика? Он защитил ее от всех врагов, желавших разлучить их, поселил ее в замке, где она была полновластной хозяйкой, хотя место ей было на кухне, терпел ее гордыню и злой нрав столько лет. Даже история с Лузиньяном сошла ей с рук, хотя я бы ее прикончил, едва только появились эти сплетни! —?говорил Робер, расхаживая по комнате и то и дело запинаясь о сломанные вещи. У Савиньена уже не хватало сил на то, чтобы ему отвечать, и он молча сидел у разгоравшегося очага, наблюдая за языками пламени, жадно лизавшего сухие дрова.