4. (1/1)

КатенькаЕкатерина ТелешеваЕще рокочет голос струнный,но командир уже в седле…За окном тихо падает снег; ветер, кажется, совсем прекратился, да и шума тоже уже не слышно. Только снег.Ей больше ничего не остается, лишь стоять и смотреть, как большие пушистые хлопья липнут к оконному стеклу. В окно ничего и не разглядишь уже, но она знает: снег идет и идет, заметая все кругом.На часах без четверти час.Целый день она вздрагивает, точно от пушечного залпа, всякий раз, как раздается их бодрая трель. Целый день?— с самого утра.***—?Я вернусь к обеду, Катенька,?— улыбнулся ей граф. И уже обернувшись на пороге, чуть тише прибавил:—?Наверное. Я постараюсь.Она хотела было остановить его, почему-то ей вдруг показалось, что лучше было бы ему остаться. Ну хотя бы сегодня, не убегут же в самом-то деле от него все его неотложные, пусть и государственной важности, дела. Подождут хотя бы раз в жизни. Но Катенька и опомниться не успела, как хлопнула дверь. Граф вышел быстро, не сказав более ни слова. Это показалось несколько странным, потому что обычно граф всегда старался задержаться хотя бы на мгновение. И еще он сказал ?постараюсь?. Хотя обычно, когда он навещал ее, то, прощаясь, на постоянный вопрос Катеньки, вернется ли он в скором времени, граф всегда говорил ?обещаю?. Все время, что они были знакомы, неизменно.—?Завтра придешь? —?чмокнув его в щеку на прощание, бывало, спрашивала она.—?Право, не знаю,?— пожимал плечами граф. —?Сама понимаешь, душа моя, дела, и они, как ни прискорбно, ждать не станут.—?Ну вот! —?вздыхала она. —?Опять ты бросаешь меня совсем одну.—?Ох, Катенька… —?улыбался он, и в синих его глазах начинали плясать веселые огоньки,?— что с тобой поделаешь? Приду после обеда.—?Правда?—?Обещаю.После полудня она начинала считать минуты, ходила из угла в угол, время от времени бросая придирчивые взгляды в зеркало. Поправляла прическу, разглаживала оборки на платье, передвигала столовые приборы на столе. И сама бежала со всех ног к двери, стоило только заслышать звон шпор на лестнице.—?Думала, сегодня уже и не дождусь! —?театрально вздыхала Катенька.Она наперед знала, что ответит ей граф:—?Душа моя, но я же пообещал тебе.И говорила она ему эти слова только ради того, чтобы вновь увидеть, как ярко заблестят от гордости его глаза. И чтобы потом он прижал ее к себе и проговорил спокойно и просто, как нечто само собой разумеющиеся:—?Когда-нибудь было такое, чтобы Милорадович не сдержал своего слова?На часах десять минут второго.Она подходит к двери, берется за ручку и тут же отдергивает руку, будто дотронулась до раскаленных углей. В самом деле, куда теперь идти? На дворе глубокая ночь. На улице снег, холод и темнота. За вечер Катенька несколько раз уже одевалась, собираясь пойти… Куда? Да куда угодно, только бы узнать уж точно, наверняка! А потом стаскивала с себя шубу, бросала перчатки и шла обратно в комнату. Мало ли, успокаивала она себя, что там наболтали. Никто ведь не видел своими глазами…На улице целый день было шумно: крики, конское ржание, казалось даже, что где-то вдалеке раздавались выстрелы. В доме тоже целый день кричали да топали; Катенька слышала на лестнице чьи-то шаги и голоса: соседи, видимо, бегали друг к другу с новостями. Она бы тоже могла выйти, но почему-то… ей было безумно страшно.Он сказал: ?Приду?. А если она сейчас уйдет, то он вернется и не застанет ее дома. Ведь он обязательно вернется. Граф Милорадович всегда держал данное слово, разве не так?..Часы медленно отсчитывали минуты, и время обеда давно прошло. Неизвестность была для нее самой настоящей пыткой, и хуже всего то, что совершенно непонятно, что делать и как поступить.Горничная прибежала около восьми, бледная и встревоженная. Срывающимся голосом она рассказала Катеньке обо всем, что удалось узнать от соседей и знакомых. Восстание, мятежники на Петровской площади, выстрелы, раненые… ?Хотели государя императора убить, представляете? Покушались, говорят; что-то теперь будет!??— все это звучало как совершенная бессмыслица.Впрочем, смысл сказанных слов, а равно и всего произошедшего не дошел до Катеньки в полной мере, поскольку ее горничная произнесла еще одну фразу:—?А Михаила Андреевича, говорят, и вправду ранили тяжело. Сама слышала, барышня!Внутри словно что-то оборвалось, сердце пропустило удар, потом еще один… А потом забилось так часто, что стало трудно дышать.—?Иди,?— с трудом смогла выговорить она. —?Оставь меня.?Все равно этого не может быть!??— убеждала она себя.Еще днем, служанка Каратыгиных, живших этажом ниже, забежала на минутку, чтобы поделиться новостями: ее господам, дескать, лично довелось оказаться буквально в двух шагах от площади, и что там была давка и полная неразбериха; кто-то кричал, слышались выстрелы, и собравшиеся там зеваки говорили всякое. В том числе и о том, как генерал-губернатор граф Милорадович пытался восставших образумить, ?да тут в него и выстрелили взбунтовавшиеся солдаты и серьезно ранили, говорят?.Она не поверила, у страха, как известно, глаза велики. Выпроводив девчонку, Катенька все же не на шутку разволновалась, бродила бесцельно по комнатам, то и дело смотрела на часы. Часам к четырем она не выдержала, спустилась вниз и попросила привратника отправить кого-нибудь на квартиру к графу, дабы узнать, что с ним. Посыльный вернулся через полтора часа, сообщив, что еле-еле удалось ему пройти по улицам, потому как ?народу просто не протолкнешься, прости Господи?, везде полно солдат, все кричат, и что происходит, похоже, ?и самому Богу не ведомо?. На квартире же его высокопревосходительства вовсе и нет никого. Признаться, это немного успокоило, выходит, все хорошо. Ведь если бы он был ранен, так его бы отвезли уже домой. Возможно, уличные зеваки, как обычно, напутали что-то, а то и вовсе насочиняли небылиц. В самом деле, как вообще такое может быть: ранить боевого генерала в мирное-то время. Разве сейчас война, неприятель напал на город? Нет. И потом, ужели солдаты могли осмелиться поднять руку на своего командира? Такое и представить себе невозможно.Не так уж часто, но все же случалось, граф рассказывал о своих прошлых победах. Катенька всякий раз с неподдельным интересом слушала его, и все словно оживало перед глазами. И тогда будто наяву видела она, как храбро вел генерал своих солдат к победе, не думая о своей собственной жизни, не колеблясь ни секунды.—?Тебя могли убить,?— однажды тихо сказала она ему.—?Ну уж нет! —?рассмеялся Милорадович. —?Им бы это ни за что не удалось, потому что, видишь ли, я смерти не боюсь. Может быть, поэтому и она меня бояться стала.Катенька вновь обходит пустые комнаты; в спальне зачем-то останавливается у туалетного столика, перебирает свои расчески, шпильки, переставляет флакончики с духами и пудреницы. Зачем-то она берет в руки небольшое зеркальце в серебряной оправе, вертит его в руках и вздыхает… Она возвращается обратно в столовую и без сил опускается на стул. На часах без трех минут два.Свечи почти догорели. Интересно, перестал ли снег?.. Хотя, какое это сейчас имеет значение?Не могло, просто не могло с ним случиться никакой беды. Граф сам говорил, что никогда не боялся смерти. А еще он сказал ?вернусь?.—?Ты обещал мне… Обещал! —?шепчет она, опускает голову на руки и всхлипывает.Она стоит на сцене, и громкие овации звучат как музыка. Катенька ни минуты не сомневалась, что все пройдет прекрасно, премьера станет ее триумфом. Так бывало уже не один раз. И пусть за спиной завистливо шепчутся, что главную роль она вновь получила только благодаря протекции графа Милорадовича.—?Не стоит принимать это к сердцу, душа моя,?— постоянно твердил он ей. —?Все это обычные глупые сплетни. Так что пусть их болтают, что им в голову взбредет.Он был прав. Пусть хоть полопаются от зависти, неудачницы. А главная роль, о которой она давно уже мечтала?— все равно ее. Она ради нее работала и продолжает работать не покладая рук, все силы свои отдает. Так что успех этот она заслужила, как говорят, потом и кровью своими.Столько цветов Катенька не видела прежде никогда. Весь первый ряд ими заставлен, там даже места для публики не осталось.Почти все цветы?— красные, как кровь. Впрочем, нет, не все. Кроме алых роз есть еще и другие: почему-то черные. Она никогда прежде не видела черных, точно уголь, роз и тюльпанов. Откуда они, кто мог принести их сюда? —?думает Катенька.Да разве же бывают черные цветы? Красные ей нравятся гораздо больше. Граф всегда дарил ей именно такие?— ярко-алые. Лично приносил прямо в комнату, где она переодевалась к спектаклю. Говорил, они так же прекрасны, как она.—?Впрочем, нет, ты прекрасней! —?неизменно добавлял он.Катенька смеялась и, не стесняясь никого, бросалась ему на шею, обнимала, шептала на ухо, что его подарок, как обычно, лучший из всех.—?Приеду завтра утром,?— подмигивал он ей, и сердце только что из груди не выскакивало.—?Жду! —?одними губами шептала она.Странно, но белых роз никто не подарил. Почему? Катенька любила белые розы точно так же, как и красные. Иногда она представляла себе, как однажды ей привезут огромную корзину таких роз. Она представляла себе пышное торжество, комнаты, украшенные цветами, дорогой подвенечный наряд… Разумеется, никому и никогда об этих мечтах она не рассказывала. Что толку-то? Все равно ведь он не сможет повести ее под венец. ?Нам, знаешь ли, надеяться на хороший брачный союз не приходится?,?— случалось, говорили ей товарки по балетному училищу. ?Если только на приличное содержание,?— вторила им крестная, наставляя ее, как она сама выражалась, на путь истинный. —?Но это, Катенька, тоже неплохо. Сама поймешь со временем?. Она действительно поняла, и нельзя сказать, чтобы это обстоятельство слишком уж удручало: раз уж судьба такая, ничего тут не поделаешь. Но помечтать-то никто запретить не может, ведь правда? Иногда. Украдкой. Ну, а на самом деле, разумеется, остается смириться с тем, что есть, и изо всех сил стараться не упустить счастье из своих рук. Конечно, поначалу Катенька сомневалась, что роман с самим генерал-губернатором перерастет в нечто большее. Мало ли, в самом деле, одних только актрис у них в театре, которые, по слухам, удостаивались его благосклонности? Но если уж он выбрал именно ее, то отказываться Катенька не станет, не такая дура. Тем более, что в свое время она немало сил приложила к этому, и теперь ни за что счастья своего не упустит; ни с кем его делить станет и никому не отдаст.С того самого дня, как она впервые была представлена графу, уже довольно много воды утекло. Но несмотря ни на что, Катенька давно поняла: ей бы хотелось до конца жизни быть рядом с ним. Что ей до ссор, которые, безусловно, между ними случались, более того, ей абсолютно наплевать на все его интрижки (иной раз доброжелатели, коих всегда хватало, доносили Катеньке о том, кто еще пользуется расположением ее благодетеля). Да и она сама, к чему скрывать, вовсе не была святой. Но какая, впрочем, теперь разница! Сама не заметила, как это случилось, но… от себя не убежишь, приходится признать: она влюблена в него без памяти. И любит она графа не за какие-то там дорогие подарки, полное содержание и протекцию при театре, как судачат (и ей прекрасно о том известно) у нее за спиной злые языки. Если угодно, пусть будет так, она никого не собирается ни в чем переубеждать, достаточно того, что она сама знает правду.Откуда же в самом деле взялись эти черные розы? Катенька наклоняется, берет из корзины один цветок, но он вдруг исчезает. Тает, словно сделан был из льда; стекает по ее рукам густой, тягучей и почему-то темно-красной жидкостью. Она пытается оттереть руки, и сама не замечает, что все платье ее перепачкано темно-бурыми разводами. ?Неужели я сама не заметила, как поранилась. Это кровь???— успевает подумать она прежде, чем проснуться.***Часы бьют три. Катенька просыпается и открывает глаза. У нее вдруг разболелась голова, да так сильно, что кажется, будто в висок кто гвоздь забил. Катенька встает из-за стола (спину тоже ломит, и надо же было ей заснуть прямо тут, в столовой). Неловко повернувшись, она задевает локтем зеркало, которое принесла с собой из спальни. Звякнув тихонько, оно падает прямо на пол и разбивается вдребезги. С последним ударом часы вдруг как-то странно скрипят, будто ржавые дверные петли, и замолкают. В комнате воцаряется тишина.Катенька вздрагивает всем телом и, тихо всхлипывая, совершенно без сил опускается на колени. Ей хочется не то что кричать?— выть так громко, как только возможно. Но это уже ни к чему: ее некому больше утешить.Катенька собирает с пола зеркальные осколки и плачет.На часах ровно три.