Иная зима (1/1)

Надобно молвить, зима в тот год и впрямь выдалась гнилая. Студень месяц, ветреный, метельный и влажный, часто сыпал мокрыми хлопьями снега, дни стояли один к одному хмурые и какие-то по-особенному серые. Плотно укрытое тяжелыми сизыми тучами небо низко нависало над головами, казалось, вытяни руку повыше?— дотронешься. Грозное Нево так и не встало под лед, да то и недивно?— настоящих морозов мы и по сю пору еще не видали. Зато снега было вдоволь. Бывало, расторопные отроки с ног сбивались, расчищая широкий двор для воинских уроков, не поспевали ко времени убирать.Воеводе, конечно, не сиделось спокойно и он начал сам заниматься с отроками. Раны его к тому времени поджили неплохо, какие помельче?— и вовсе затянулись. Начали зудеть и понемногу сходить засохшие бурые корочки, открывая розовую молодую кожицу шрамов. Которые посерьезнее, еще потягивали, особенно та, что зашивать пришлось, на боку. Стоило ему немного потрудить себя, начинала наново точить руду. Я тревожилась, кабы не воспалилась. Просила обождать еще, поберечься. Да только спорить с ним было бестолку, разве станет он слушать, упрямый?.. Знай себе кивал да делал по-своему. Старый Хаген качал головой и разводил руками, когда я прибегала к нему жаловаться. Иной раз вздыхал, а иной и посмеивался в густые усы, похлопывал меня легонько по спине?— терпи, девонька, упрямый тебе достался… Он-то знал, как никто, что за норов был у воеводы. Уж что возьмет в голову, так тому и быть… Я сердилась и выговаривала ему, меняя окровавленные повязки, а он молча смотрел и слушал, да все руки мне целовал. И уж так это у него выходило, что весь мой гнев незаметно таял и приливала волной нестерпимая щемящая нежность, от которой сдавливало горло. Я обнимала его, утыкаясь носом в теплую широкую грудь, прижималась и обиженно бормотала, мол, пожалел бы себя, а не хочет себя?— так хоть меня, что делать-то стану, коли с ним что приключится… Кончалось это всегда одинаково?— я начинала хлюпать носом, и он принимался гладить меня по голове и успокаивать, шепча ласковые слова и целуя. Умом-то размыслить, я понимала, конечно,?— настоящей опасности для жизни его нет, минуло… Да только глубоко сидел во мне этот слепой, нерассуждающий страх его потерять, и все доводы рассудка отступали перед этим страхом. Он, мудрый, понимал это, и терпеливо ждал, пока я успокоюсь. И не отпускал меня до тех пор, покуда не улыбнусь, да так, чтобы ему понравилось. Переломанные пальцы воеводы еще не терпели работы, и он придумал привязывать Спату к ладони, чтобы не выскальзывала. Ставил по двое, а то и по трое отроков и учил сам обращаться с мечом. Допрежь такой чести редко кому перепадало, на моей памяти только Яруну да мне, летось на острове, когда гонял меня до седьмого пота, уча не всякому доверять. А ныне вот, глянь-ка, восхотел самолично молодших учить. Покуда десница болела, как раз в треть силы выходило, но уж если брал меч в левую руку?— пощады ждать не приходилось. Старшие кмети посмеивались и подмигивали желторотым?— терпите да на ус мотайте, коли такая удача выпала?— с самим вождем науку воинскую постигать. В прежние-то времена отрокам о такой чести впору было лишь мечтать. И на меня кивали?— Зиме Желановне за то благодарствуйте, кабы не она, и не было б у нас больше вождя-то…Вот так как-то выходило, что мне всё меньше времени оставалось на занятия с Твердятой. Мой рыжий оруженосец совсем задрал нос перед другими отроками, все из-за того, что вождь неизменно ставил его перед собой и спуску не давал. Я отчего-то знала?— не зря гоняет его воевода…Пальцы сломанные совсем плохо гнулись и ныли от занятий, и по вечерам я усаживала воеводу рядом с собой, устраивала тяжелую десницу себе на колени и принималась осторожно массировать каждый больной палец. Мудрый Хаген показал мне, как нужно было растирать, чтобы скорее возвращалась гибкость и сила в суставы. Воевода смотрел с улыбкой на то, как я разминала ему пальцы, а я… Я могла бы сидеть так вечно, держа его за руку. И частенько случалось?— забывалась, задумавшись, начинала легонько гладить его ладонь… Он возвращал меня из забытья легким пожатием, и я вскидывалась и краснела?— нешто опять мечтать взялась, ой мне…*** Когда не вьюжило, воевода выводил на прогулку застоявшегося Мараха. Поначалу водил его шагом, даже не беря повода, и могучий конь шел за ним, как пес, тыкаясь мордой в плечо. Потом понемногу сам стал подниматься в седло… Вскачь не пускал все же, ездил по большей части шагом, и я облегченно вздыхала?— и то благо. След обождать еще, покуда совсем не затянутся раны.Однажды он вывел коня и поманил меня подойти. Я подошла, Марах потянул ко мне морду, умные глаза глянули добро. Конь фыркнул и немедленно ткнулся мне в руки, мол, чем побаловать пришла?.. Я осторожно погладила красавца по морде, виновато проговорила:—?Прости, нечем угостить тебя…Подняла глаза на воеводу. Он улыбнулся и сказал:—?В седле-то умеешь сидеть?.. Иди, подсажу.Я вмиг заробела, но не показала виду, только сглотнула:—?Держаться-то смогу, поди… А ездить не учена…Он кивнул, подхватил меня и поднял легко в седло, я и глазом моргнуть не успела, как уже сидела на широкой конской спине. Благо, были на мне мужские порты, в женской-то одеже не так ловко вышло бы, да неумеючи, один срам… Держаться в седле я могла, если конь шел шагом, а вот ездить научиться как-то не довелось. В наших-то лесах все на лосях ручных возили, на лошадях и не ездили почти.Марах переступил с ноги на ногу и я ухватилась за луку седла. Не свалиться бы!.. Вот повернул морду, фыркая, скосил на меня блестящий черный глаз, верно, дивился?— что еще хозяин придумал.Воевода погладил коня по морде, почесал ласково между глаз, за ушами, шепнул ему что-то. Взял мою руку и положил Мараху на загривок, накрыл своей ладонью, показывая?— погладь мол, легко похлопал моей ладонью по мощной шее. Сказал негромко:—?Ты не бойся, смирно сиди. Я словлю, коли падать надумаешь.Он улыбался, и я постепенно расслабилась, выдохнула и осторожно заерзала, поудобнее усаживаясь в седле. Воевода погладил Мараха по шее, взял поводья и неспеша повел его со двора.Он поводил его так немного по берегу, давая коню привыкнуть к новому вершнику. Потом сам сел в седло позади меня и пустил коня вдоль крепости, по гладкому утоптанному снегу. С ним сидеть было всяко спокойней?— уж не свалишься ни за что. Я прижималась спиной к его теплой груди, его руки надежно обнимали меня, и я приникла к нему, опустила голову ему на плечо. Он поцеловал меня в висок и спросил на ухо:—?Ну, так-то нестрашно?Я чувствовала по голосу, что он улыбался. Повернула голову, чтобы взглянуть ему в лицо, и смущенно отмолвила:—?С тобой-то всяко лучше…Светлые глаза лукаво сощурились, и я улыбнулась ему в ответ. Послышался ласковый тихий смешок и моего виска вновь коснулись его губы, и кольцо рук стало чуть теснее. Я счастливо вздохнула, ближе прижалась к нему. Запустила пальцы в густую гриву и стала смотреть по сторонам.День выдался тихий и безветренный, и небо, прежде плотно укрытое тяжелыми облаками, немного очистилось. В белесо- голубых оконцах меж рваными краями туч проглядывало солнце, уже клонившееся к закату. Косые лучи золотили верхушки пышных сугробов, они вспыхивали и искрились мельчайшими бликами. Я любила смотреть на снег, особенно об эту пору.Воевода вложил повод мне в ладони и стал учить, как поворачивать и останавливать коня. Я робко попробовала. Вышло не сразу, и он взял мои руки в свои и всю дорогу назад показывал, как потребно.С того дня он начал все чаще сажать меня на Мараха, и вскорости я уже уверенней сидела в седле, не боясь свалиться, научилась сносно править конем, и?— диво! —?Марах слушался меня. Я разумела?— конечно, все потому, что сам воевода ни на шаг не отходил от коня. Когда шел рядом, а когда сам садился в седло рядом со мной. Я полюбила эти прогулки и была готова ездить, сколько скажет, лишь бы с ним. Я уже знала?— просто так он ничего не делал, стало быть, надобно учиться, однажды и впрямь одну посадит… Когда выучусь. А пока я наслаждалась ощущением его рук, надежно обнимавших меня сзади, и не было слаще этих объятий, и ласковых поцелуев в висок, и теплых жестких ладоней, укрывавших мои…*** Незадолго до Корочуна воротились в Нета -Дун гонцы, отправленные мудрым Хагеном к господину Рюрику. Да не одни, а с прибытком?— привели с собой еще двоих, из которых один оказался от светлого князя, посланным разузнать доподлинно, что за беда приключилась с его лучшим воеводой. Ведь как вернулась без вождя дружина, так и полетела в стольную Ладогу быстроногая тревожная весть?— ведаешь ли, светлый княже, что новогородцы утворили?— чуть на тот свет воеводу твоего не свели обманом подлым, мало не до смерти умучили… Мне сказывали, как господин Рюрик ценил обоих и по праву почитал лучшими?— и Мстивоя, и Вольгаста, и стерпеть подобной обиды от новогородцев вряд ли бы смог. Второй оказался доверенным человеком Вольгаста, давним знакомцем, да что там?— побратимом дружинным нашего воеводы. Когда –то в незапамятные времена они вместе ходили на одном корабле, и, бывало, одним щитом укрывались. Хотел воевода белозерский немедля сам к брату поехать, душа рвалась, да больно уж неспокойные времена настали?— немирье между варяжским соколом и хоробрым князем Вадимом до крови дошло, баяли… Вот и не отпустил молодого воеводу господин Рюрик.Доверенный человек сказывал, как маялся и наконец с тяжелым сердцем подчинился молодой воевода повелению светлого князя. Страшился и второго брата дорогого потерять… Помучился, да делать нечего?— послал гонца к брату, скрепя сердце, моля всех богов, лишь бы обошлось все… Ну да теперь зато как на крыльях полетит назад радостная весть?— жив брат дорогой, да на свадьбу ждет месяцем травнем!.. То-то обрадуется брат счастью брата… А там глядишь, как знать?— и сам задумается о продлении рода, долю одинокую мыкать устав… Я очень жалела молодого воеводу. Жутко было подумать о замученной молодой жене и не увидевшем свет, загубленном во чреве дитя… И верилось упрямо?— найдет еще однажды славный Вольгаст свое счастье, отогреется и его замерзшее сердце подле единственной ласковой любушки… Мне отчаянно хотелось, чтобы и для него сбылась баснь… Неистребимо жила во мне вера в чудо. И откуда взялась только?.. Видать, все оттого, что сама я наконец изведала счастье, и оттого-то так хотелось мне, чтобы и все вокруг были счастливы и любимы… Глупая девка… В жизни- то такого счастья, как мне выпало, один раз в сто лет жди?— не вдруг дождешься!.. Сколь много доблестных молодцев подобно Славомиру складывали буйны головы в битвах, не успев дать продления славному роду… Сколько молодых жен оставались в горькой вдовьей доле, да с малыми детушками, шедшие порой за первого, кто позовет, посулит защиту и достаток… А то и вовсе, как моя мать, отданные без разговоров за брата али иного родича почившего мужа… Какая уж тут любовь!.. Лишь бы не одной без мужа век вековать… А все же мне упрямо верилось. Вопреки. Не знаю, как, но я уже поняла, что воевода и брат его средний названый были особенно близки, и выходило, даже больше, чем со Славомиром. И спроси меня?— сама не ведаю, отколь взяла, а вот понятно то мне было откуда-то без слов. И сказ про то будет впереди, что не обмануло меня чутье…