1 часть (1/1)

Иногда Альбрехту кажется, что стены этого места говорят с ним. В последнее время он даже слышит голоса?— они воют, манят, царапают черепную коробку. Призраки тысячи загубленных душ неумолимо зовут Штайна к себе и он почти поддался, собираясь уйти ко дну навсегда. Поддался, но оказался на холодном снегу практически в самый последний момент. И то, что увидел?— мальчика с глазами самого синего неба, мальчика-весну, мальчика с обворажительной улыбкой, мальчика, что таит в себе огромную силу. А если говорить уж совсем просто, то этот мальчик?— Фридрих Ваймер.Фридрих Ваймер, не понимающий математику, Фридрих Ваймер, сдающий за хилого Альбрехта нормативы, Фридрих Ваймер, который никогда не писал некрологи, но видел, как это делает Штайн.?— Зачем?.. —?блондин минут двадцать назад готов был биться в истерике, а сейчас только выдыхает устало, касаясь рукой хрупкого плеча. Альбрехт, завернутый в одеяло, даже не повернулся, более того?— не дрогнул. —?Альбрехт, скажи, зачем??— Потому что я не могу,?— тонкие губы начинают дрожать и юный эсэсовец чувствует на своих губах соль. Наверное, боль на вкус именно такая. —?Я так не могу, Фридрих. Худое тело дрожит, но Альбрехт не позволяет ни единому всхлипу вырваться из груди. Так нельзя. Так нельзя. Отец всегда говорил, что мужчина должен быть сильным.?— Альбрехт, мы должны,?— Ваймер наклоняется совсем низко, шепчет почти в самое ухо, гладит чужое предплечье и чувствует, как тело друга пробирает крупная дрожь. —?Это наш шанс принести обществу пользу. Наш шанс, чтобы хорошо жить.?— Да какой от него прок? —?бесцветным голосом отзывается мальчик, в чьих волосах затерялась смоль, а в глазах?— Млечный Путь. —?Я не хочу жить, убивая людей. Это не жизнь.Штайн аккуратно садится, кутаясь в одеяло. В комнате холодно-холодно-холодно, а полумрак давит на искалеченное сознание. Альбрехт кусает и без того травмированные за последнее время губы, сжимает пальцами-тростинками темно-серое одеяло и дышит тяжело.Фридрих наблюдает с молчаливым понимаем. Фридриху тоже тяжело.Альбрехт не чувствует ничего, Фридрих?— боль.Штайну кажется, что Алленштайн говорит с ним. Но на самом деле он давно сошёл с ума. Тут все сошли с ума.?— Нас отправят на фронт,?— роняет темноволосый, разрушая противную тишину. —?И мы умрём.?— Почему ты так решил??— Потому что оттуда живыми не возвращаются.И Ваймеру страшно-страшно-страшно. Страшно думать о том, что он никогда не услышит смех Альбрехта. Страшно думать о том, что никогда не посмотрит в светло-голубые (там будто иней поселился) глаза, страшно подумать о том, что не прочитает больше ни одной написанной им строчки.А потому когда Альбрехт смотрит на него так извиняющеся-виновато, светловолосый совсем немного подаётся вперёд и целует аккуратно так, осторожно, будто сломать боится.Альбрехт в растерянности пару секунд находится, затем двигается ближе, хватает Ваймера за затылок, сжимает волосы бледными пальцами и поцелуй углубляет, делая его сильнее, напористее, пропитывая горечью всех грядущих событий.И они ещё не знают, что через пару недель Штайн отправится на Восточный фронт.Не знают, что письма, которые тот будет писать Фридриху, в один момент прекратятся.Не знают, что от выстрела точно в грудь такого мальчишки как Альбрехт Штайн с инеем на глубине синих глаз больше не будет существовать.Они ничего не знают, а пока только целуются в своей комнате: уставшие, разбитые, сломанные.И двери Алленштайна хранят в тайне многое, и об этом поцелуе будут знать только двое?— Альбрехт, Фридрих, ну и, конечно же, призраки тех самых загубленных, чьи души нашли здесь свой приют.