Папа, прости... я не могу переплыть это море... (c) (1/1)

Я знаю одно: за чужие грехи время смут чаще карает тех, кто грехов не совершал. Или совершал, но совсем не те, за которые карают.?Дневной Дозор?Akira Yamaoka — Rain of Brass Petals (Three Voices Edit)На заледенелой пустоши Ётунхейма, прямо напротив хрустального дворца появились две закутанные в плащи фигуры.Не проронив ни слова, мужчины двинулись к вратам, которые по какой-то необъяснимой причине тут же покорно распахнулись перед незваными гостями. Миновав широкие ледяные коридоры, на глазах притихшей и опустившей копья стражи чужаки свернули к пиршественной зале. Один из мужчин, замерев у дверей, занес руку и три раза тихонько, даже скромно постучал о заиндевевшее дерево; его спутник тихо хмыкнул в закрывающее половину лица полотно плаща.Два великана, приоткрыв двери, с удивлением посмотрели на неуверенных гостей и мгновенно шагнули в стороны, пропуская их в залу.— О-о… — Омун, восседавший по центру огромного стола, столешница которого приходилась новоявленным воинам по шею, привстал на троне и вытаращил красные глаза. — Ты… Вы?!!— Вы не ждали, а я пришла… — из-под глухого черного капюшона зазвучал на удивление тихий и спокойный голос; голос, который не узнать было невозможно, как и посох, что мужчина аккуратно вытянул из недр своей накидки.Омун осел на место. Широкий капюшон, подчиняясь едва заметному движению тонких пальцев, соскользнул на плечи, и в йотуна вцепились два невозможно ярких изумрудных глаза. Второй мужчина нехотя стянул вниз хитрую перевязь, обнажая смуглое лицо и ленивый белозубый оскал.Перед многочисленными пирующими стоял Бог Лжи и Повелитель Девяти Миров собственной персоной. Да, он сильно изменился с их последней встречи: и без того четкие, аристократично-тонкие черты лица болезненно заострились, под покрасневшими, но оттого лишь еще более выразительными глазами залегли темные круги, сильно выделяющиеся на фоне бледной как скатерть кожи и иссиня-черных волос, среди которых виднелась одна тонкая серебряная прядь.— Друзья, не пригласите ли вы нас ко столу? — полумертвый, будто бы даже чужой голос снова сухо разрезал повисшую тишину.Владыка Ётунхейма вздрогнул, часто заморгал и с беспомощностью уставился в бесстрастное лицо Эрмета. В темных, сузившихся глазах вана полыхнули недобрые огоньки, и Омун, сглотнув, указал рукой на место во главе стола.— Спасибо! — Локи гибко склонился перед собравшимися, да так низко, что густые волосы Бога полоснули по ледяным плитам пола; кто-то едва слышно хохотнул.— Мой Бог, Вы… — начал было удивленный Изенре, но продолжить вопрос воин не успел.Лофт, так же изящно выпрямившись, отбросил на пол посох, дружелюбно раскинул руки в стороны и, приподняв брови всем знакомым ?домиком?, подарил пирующим самую нежную и ослепительную улыбку.— Я так рад, что все вы здесь сегодня собрались, — обретший блеклые оттенки прежней веселости голос Лофта пронесся над облегченно выдохнувшей залой; Омун неслышно перевел дыхание и снова, но куда более радушно указал своему Хозяину на место за столом. — Было бы лениво вылавливать вас, мразей, по всему Ётунхейму! — вмиг изменившийся тембр божьего гласа загрохотал по огромной зале так, словно в ней одновременно происходило извержение вулкана, цунами и землетрясение.Эрмет молниеносно шагнул за спину аса, пригнулся к полу, накрыв голову прочным плащом. В ту же секунду Локи с дикой скоростью свел разведенные руки, и от тонких ладоней взбешенного Бога понеслась в сторону стола, с его многочисленными завсегдатаями, безумная по мощи снежная лавина. Затрещали кресла, стулья, столешница, кости, полетели в разные стороны еще живые тела великанов, пытающихся наколдовать себе защиту от родного льда. Только вот лед перестал быть им роднёй — обратившаяся в сотни искрящихся кинжалов лавина взорвалась прямо по центру залы, разбрасывая по периметру и припечатывая к каменным стенам громоздкие тела йотунов, решетя их несчетными ударами ледяных лезвий, выбивая глаза и зубы, заливая потеплевший от крови пол новыми ее потоками. Почему-то оставшийся целым Омун бросился к огромному окну, но уже у спасительного проема начал панически тормозить, скользя по липкому полу, — перед ним стояла иллюзия Лофта, такая же опасная, как и оригинал… — Локи… Локи! — Владыка умоляюще выставил перед собой руки, не понимая даже, насколько нелепо, даже смехотворно выглядит он, большой и мощный, перед тонкой, стройной фигуркой безоружного Бога.— Ты же хотел мою дочь… — ?Локи? сделал шаг вперед. — А с папкой поговорить для начала? Или передумал?— Я не хотел! То есть… — осознав, что и тут ляпнул лишнего, йотун затрясся. — Я пошутил, я думал ее рассмешить! Поддержать!— Где твой сын? — Что?.. — Омун шатнулся.— Где. Твой. Сын.Эрмет, уже поднявшийся с пола, кое-как сбросивший с себя снег, не мигая уставился на Лафейсона и… не узнал его… Если еще два часа назад он позволил себе, до смерти напугав стражей, выломать двери в покои Верховного Бога и в прямом смысле за шкирку поднять его, едва живого, с постели, то теперь, глядя в ставшее по-настоящему страшным лицо аса, Изенре бы не сделал к нему и шага без очень и очень веской на то причины.Йотун, зарычав, бросился прочь от иллюзии, от самого Лофта, застывшего у прибитого к стене трупа первой жены Владыки Ётунхейма и задумчиво гладящего пальцами ее остановившееся сердце. Кинувшись к дверям, великан как-то позабыл о стоящем у дверей Ванахеймском Короле…Воевать с таким совершенным и крупным противником вану, что ростом уступал ему почти в три раза, было бы очень опасно, но и выхода не оставалось. Эрмет, разбежавшись навстречу врагу, вскочил на разбитый кусок огромного стола, взлетел в воздух, на лету доставая один из своих ятаганов. В два прыжка оказавшись на плечах Омуна, воин ловко накинул ему на голову свой плащ, стянул перевязи на шее и покатился по крутой спине взвывшего йотуна вниз, крепче затягивая удавку, умудряясь на излете рассечь сухожилия правой ноги исполина.Локи, лениво обернувшись на упавшего ледяного Владыку, стоящего одной ногой на его груди Изенре, с неохотой оставил женское тело и мягким, неторопливым шагом направился ко все еще сопротивляющемуся йотуну. Подобрав по дороге свой посох, Лофт присел на корточки и неспешно стянул с головы врага пропитавшуюся кровью ткань.— Говори… и умрешь быстро… — синий камень, венчавший страшное оружие, коснулся раненой ноги Омуна, и великан заорал от боли: крутые мышцы поджарого гиганта, подчиняясь пытке, стали, словно лепестки чудовищного цветка, распускаться вверх, в стороны, обнажая кости. — Не слышу… — ?цветок? расцветал по голени все выше и выше, пока не достиг коленного сустава несчастного, покорно склоняясь благоухающими кровью широкими лепестками на лежащий под ним снег.— Десятый… этаж… покои… кормилицы! — прохрипел заливающийся слезами Омун.Эрмет не успел моргнуть, как из разбитой, обращенной в труху залы исчезли и Владыка Ётунхейма, и сам Локи. Чертыхнувшись, Изенре подхватил с полу свой грязный плащ и бросился в коридор — к лестнице первого этажа.Gothika — Child's playОказавшись в покоях, Лафейсон, уставший от постоянного трепыхания Омуна в своей левой руке, с силой вскинул колено, одновременно резко опуская йотуна вниз. Получив тяжеленный удар в лицо, Владыка Ледяного Мира застонал и повис в пальцах, беспощадно сжимающих его горло. Лофт, оглядев обстановку, выхватив взглядом красивую, с любовью выполненную ледяную колыбель, замер и не мигая смотрел, как из уютной кроватки тянутся тонкие синенькие ручки к подвешенной над люлькой игрушке. Пальчики ребенка коснулись, наконец, сонма ледяных снежинок, и над небольшими покоями понесся мелодичный, едва ощутимый, волшебный звон. Из колыбели послышалось довольное агуканье.Губы Бога дрогнули, Локи заторможенно пошел к кроватке, не чувствуя под ногами пола, не чувствуя веса вцепившегося в его руку Омуна.— Не надо, Локи! Локи, прошу тебя!!! — йотун, опираясь на здоровую ногу, попытался вывернуться из цепкого захвата.А Локи не слышал, Локи все шел и шел, холодея с каждым шагом, все яснее и яснее видя младенца в ледяных одеяльцах, его заинтересованные, глупейшие глаза — два сияющих кровавых блюдца, что только сейчас всколыхнули в памяти Бога загнанные в дальний уголок воспоминания.?Запоминай пример своего отца, Локи. Вот что бывает, когда восстаешь против Одина!?И на него, такого же маленького и испуганного, течет что-то вязкое, горячее, соленое. И он захлебывается этим жидким и вязким, пытается плакать, пытается кричать, звать маму. А над лицом — танцующие по кругу серебрящиеся льдом снежинки, распоротое горло Лафея и его мудрые красные глаза:?Никогда не сдавайся, слышишь, Локи??Омун дернулся еще сильнее и правой рукой ударил по застывшему убитой маской лицу аса. Лофт, будто очнувшись от жуткого сна, медленно повернул голову к Владыке, и тот замер, пораженный выражением зеленых глаз Бога, стоящими в них слезами.— Прости меня! Спасибо… Спасибо! — по-своему истолковав эту эмоцию Лофта, превозмогая разрушительную боль в ноге, Омун попытался улыбнуться, потянул благодарную ладонь к Верховному.Почему-то потемнело в глазах, а по шее со странным звуком прошлось чем-то обжигающе холодным.— Запоминай пример своего отца, Вардан… — под Омуном вдруг оказалась люлька и хрупкое тело его сына в ней, огромные, напуганные до смерти глаза со слипшимися от слез и крика ресницами. — Вот что бывает, когда восстаешь против Локи!Эрмет, влетевший в покои, поскользнулся на мерзлом полу и застыл, как парализованный: перед ним над колыбелью стоял Бог, удерживая в одной руке мертвое тело Омуна; пальцами второй руки Лафейсон как-то заторможенно-завороженно изредка щелкал по ледяному хрусталю снежинок, будто мог слышать сквозь истошный вой ребенка их нежный, звенящий напев.— Эрмет? — пришедший в чувство Лофт повернулся к вану, плавно выпуская из оцепеневшего захвата труп Царя Ётунхейма, даже не замечая, что руки воина сами собою поднялись к оружию и сжали рукояти ятаганов. — Идем?— Да… — Изенре громко сглотнул, отводя странно-тяжелый взгляд от Верховного. — А он? — ван с трудом кивнул на кроватку.— Заберем к себе, — Локи поморщился, перешагивая тело. — Быть может, когда-нибудь он убьет меня, — сказав это так, будто Бог и сам искренне надеялся на подобный исход, не проронив больше ни слова, ас вышел из покоев.Эрмет остекленевшими глазами уставился на колыбель, побагровевшие снежинки-погремушки и едва не плавающего в крови своего отца малыша.***Я виноват во всём, я виноват заочно, в каждой войне и бойне, в каждой чужой беде. В том, что палящий день зябкой сменился ночью, в том, что колючий свитер, в том, что просрочен хлеб. Это из-за меня слякоть и непогода, пробки в час пик, простуда — всё по моей вине, падают самолеты с синего небосвода, сходят составы с рельсов, люди горят в огне.Я виноват во всём, так повелось с рожденья, призраком, тварью, тенью, я приносил беду; мать покидала дом, хлопнув с досадой дверью, брат расшибал колени, мрак оживал в углу. В каждой пропавшей книжке, в каждом пятне на платье, в треснувшей каждой чашке был виноват лишь я. Я умерщвлял цветы, даже не смея рвать их, словно бы источая кожею самой яд.Я виноват во всём: в том, что тебе не спится, в том, что твой чай с корицей в чашке давно остыл. Это из-за меня у златокудрых принцев сломаны колесницы и сожжены мосты. Это моя вина — что ты сломала ноготь, и порвала колготки, и провалила тест. Брось меня и ступай, в церковь, молиться Богу. Не приближайся если не надеваешь крест. Я навредил тебе и заразил несчастьем, я превратил в кошмары светлые прежде сны.Сгинь, погаси свечу, (свет для меня опасен),дай же мне захлебнуться в чувстве своей вины.Джио Россо