Часть первая. (1/1)
Тихий стук колес смешивался с прочими мыслями в моей голове. Хотя я и жутко не любил поезда, но я не мог пожаловаться, что этот шум мне мешал. Мы ехали час, а может уже и два. Этот шум, мысли, свист, прочие звуки, словно краски, образовывали вместе белый цвет. Цвет тишины, спокойствия, гармонии и невинности души. Ха, невинности и моей души, скажите вы? Да, бывает и такое.Я снова посмотрел на Россию, сидевшего напротив меня. Казалось, он даже не замечает моего присутствия. За всю нашу поездку мы не обмолвились ни словом, хотя я говорил ему достаточно много, но он не ответил ни на один мой вопрос. Брагинский сидел слегка по-домашнему, "расплывшись" на сидении, и прислонившись лбом об оконное стекло купе.Он был холоден во всем довольно приличное количество времени, и мне уже начало казаться, что мне не хватает его улыбки. Его пепельно-русые волосы беспорядочно всклочены, глаза непривычно мутны и темны, а под ними приличные мешки. Он уже долго не спал, недель восемь точно, может быть он только по этому и согласился на мое предложение?Несмотря на то, что Иван был хорошенько "помятым", он был красив и величав, как всегда. Он действительно не замечал меня, как бы я не старался обратить его внимание на себя. Да уже все, все, даже песчинки на этой гребанной Земле, знают, кто такой Альфред Ф. Джонс, только Он не хочет меня замечать! Когда я понял, что он не обращает внимания на мои достижения, в то время как я грызу локти, наблюдая за его успехами, я стал дерзить. Я выливал всю свою злость, которая накапливалась у меня после моих неудач, неудавшихся акций, кризисов, на него. Все, до единой капли. В первые разы он реагировал на это, но не совсем так, как я ожидал. Он нахмурился и поджал губы, и, одарив меня своим
мимолетным умерщвляющим взглядом, снова стал разбирать свои документы по папкам. А потом он вообще перестал реагировать. Как бы я ни старался, ни злился, ни язвил, он оставался спокойным, лишь иногда бросая мне: "Смотри не надорви свою задницу, Джонс". Это злило меня так, будто я получил себе в ответ не какую-то тупую бессмысленную фразу, а все мои подколки, клевету и ругательства, которыми я посыпал его.И я даже не знаю, что породило эту мою заинтересованность и что закрепляло ее все эти годы - его непосредственность или эта недоступность. Он всегда был разным, и слишком таинственным. Вскоре я начал понимать, почему им восхищаются. Пишут песни, картины, посвящают стихи. Его русская душа.. она.. завораживает. Слишком дурманит. Стоит ему хоть на миллиметр открыться, поманить пальчиком - и все, ты уже в ловушке. Иногда мне кажется, что он не из нашего мира, что он этакий ловец душ. На все эти предрассудки он отвечает своей кроткой улыбкой. Многие его боятся за это, многие сторонятся и покрывают грязью за спиной. А я серьезно заинтересовался. И, похоже, не смогу нормально жить, пока не узнаю, кто же он.Кажется, он очнулся. Лениво потянулся, выпрямился, и перевел взгляд своих аметистовых глаз с бесконечных лесов за окном на меня. Холодный и строгий, и порой мне кажется, что я забываю, что умел дышать, когда встречаюсь с ним взглядом. Похоже, он явно не в духе. Пауза затянулась, и я уже не слышал ни стука колес, ни стука своего собственного сердца. Все будто попало под вакуум, и мне стало тяжело думать. Настолько неуютно и долго, будто я сижу так в беспамятстве уже не одну сотню лет, хотя мы переглянулись всего две минуты назад. И ведь он и не собирается прекращать смотреть на меня, и, вроде, ему даже нравится наблюдать за изменениями цвета моего лица. Я вздрогнул и решил сменить объект для лицезрения, выбрав для этого чертовы бордовые шторки на окнах поезда, которыми я так возмущался в начале пути. И ведь серьезно, как можно вешать эту хрень в месте, где находятся люди?! Брагинский еще тот любитель старой школы...Стараясь не морщиться от этого пыльного, грязного, заляпанного предмета местного русского интерьера, я пытался еще более старательно делать вид, будто серьезно увлечен этими шторками, апогеем, черт дери, мирового пост-модернизма.Я не заметил, как на лице русского появилась легкая улыбка, больше похожая на усмешку.- Ну что, скучаешь, Джонс? - его вид выражал полное спокойствие и уверенность в своей правоте, он вальяжно расположился на своем месте, наблюдая за мной, как кот за мышью.
Нет, я не скучаю! Черт возьми, кто еще из нас скучает и проспал почти весь путь?! Если бы мне было скучно, я бы не подошел тогда к тебе после собрания и не попросился к тебе на территории, посмотреть на леса, озера и поля. Да, мне действительно стало интересно, какой ты и за что тебя любят, Russia. Ты был удивлен, скажу я, ха-ха! Видел бы свое лицо ты тогда, когда чуть не выронил все свои бумажки и обернулся. Я наконец-то смог застать тебя врасплох.
- No. - из всего моего скопа мыслей я смог выдавить только это. Я замолк, не решая продолжать разговор, да и Иван, видимо, тоже не особо горел желанием. Я посмотрел в окно.
Удивительно, но я не смотрел в него ни разу за последние полтора часа. Мы проехали достаточно много, и пейзаж изменился. Деревьев стало значительно больше, они стали зеленее, выше, массивнее. Небо тоже будто значительно посинело, а огромные, белые, тучные облака напоминали огромных белых кроликов. А трава наверняка достанет мне до колен! Красиво. Чем дальше мы отдалялись от центра, где довольно грязно и серо, тем шире разворачивалась природа. Из размышлений меня выдернул голос России:- Нравится? - это прозвучало так безмятежно и по-детски, что я не нашел, что ему ответить. Его глаза казались такими большими, действительно как у ребенка, что я наверное мог бы разглядеть в них весь этот чертов грязный мир, который казался на его фоне таким паршивым. Он был расслаблен, и от его холодности и пафоса не осталось ни следа. В голосе не чувствовалось ни нотки возвышения, он явно не хвастался... Как бы на его месте сделал я.- Д-да... Красиво. - как всегда, Джонс. Молодцом! Он и так считает меня идиотом.Да еще я и в придачу ко всему застыл с рожей лопатой.- Я рад. - он улыбнулся и прищурился, когда ему в глаза попали солнечные лучи. Потрясающе. Черт дери, Раша, делай так почаще.Мне кажется, или я стал дышать чуть чаще?...