1 часть (1/1)

And, o, you mortal engines, whose rude throats th' immortal Jove's dread clamors counterfeit, farewell!Shakespeare, “Othello”/Ропот пробежал по неровным крышам накренившихся домиков на нижних ярусах, пересёк несколько средних уровней по подъёмным лифтам и ловко добрался прямиком до сбитых верхушек огромного полуразрушенного амфитеатра. Предки нынешних его посетителей в своих маленьких разноцветных книжечках называли это здание Колизеем, ?величественным сооружением? древнейших времён. Италии, матери этого знаменитого творения, не существовало уже более полутора века, а потому её дитя по праву считалось ценнейшим достоянием лиги storico, которая единственная из всех пяти лиг Нового Рима любила засиживаться в пыльных библиотеках и перебирать рыхлую землю в поисках артефактов прошедших эпох (лига ingegnere в земле копалась тоже, но только лишь за тем, чтобы раздобыть ошмётки полезных моторных запчастей). Амфитеатр был одним из тех немногочисленных наследий древности, которым удалось пережить Великую Шестидесятиминутную войну и эпоху, предшествовавшую Эре Движения. По выцветшим картинкам в музейных витринах ещё можно было разглядеть, почему он считался жемчужиной старой Италии: огромное сооружение с несколькими этажами, смотровыми платформами и трибунами, украшенными золотыми росписями и мраморными статуями, завораживало. Всё это было сотворено искусной рукой человека и таило в себе утраченные быт и историю нескольких поколений старых римлян.Сейчас Колизей являл собой лишь тень своей давно минувшей славы, терявшейся в остатках некогда величественной Арены, на которой, как удалось расшифровать storico, проводились зрелищные и безжалостные игры с участием рабов. Всё пространство было усыпано мраморной крошкой и остатками верхних этажей и колонн, трепыхающихся от малейшего шага ?живого? города. Здание рассыпалось — многочисленные балки и подпорные механизмы с течением времени всё хуже и хуже справлялись с поддержанием достойного вида сооружения. Старики с тоской смотрели на Колизей; немногому было дано пережить господство нового века.Верхние площадки задрожали от вибрации, которая усиливалась с глухими оборотами громоздких гусеничных цепей и отдавалась грузным эхом в каждом уголке движущегося города. Ход усиливался, и главные смотровые платформы напротив ворот Колизея после очередной пройденной Римом мили наполнились новой порцией зевак с любопытными растопыренными глазами. В разных частях Верхнего яруса то и дело раздавались возбуждённые вопли вперемешку с победными вскриками. Город на всех парах мчался за небольшим рабочим посёлком, оставляя за собой глубокие следы траншей на Поверхности и стремительно настигая свою обречённую добычу..... О ней не сохранилось практически никаких записей, но историки рассказывают, что Великая Шестидесятиминутная Война перечеркнула тысячелетия человеческого развития и привела к практически полному уничтожению цивилизаций. Перестройка континентов предшествовала растворению крупных массивов суши; на её остатках, среди выжженных проплешин, которые обросли горными хребтами, и шрамов от столкновения литосферных плит, которые затопили моря и реки, начали один за другим ютиться вросшие в землю племена, города и провинции. Для сегодняшних людей ?оседлые? поселения представляются дикими и неестественными выродками, неспособными к выживанию и спасению перед вставшими на колёса хищниками. Никогда ещё на человеческой памяти естественный отбор не был настолько реален: гигантские мегаполисы, словно гиены, разбрелись по континенту и цеплялись металлическими зубами за города поменьше, пока те переваривали съеденные ими города ещё меньше, пока те....... Они [хищные города] появились в первые послевоенные десятилетия. Старейшие свидетельства о них уходят далеко за высохший Перешеек, на край континента, где когда-то господствовала несокрушимая Британия. Да, первым из них [городов] стал Лондон. Он пожирал толстые и богатые фермерские деревушки и стационарные посёлки; он расхаживал по быстро истощавшимся землям Европы, как лорд расхаживал бы по своим законным владениям, доходя до задворок Ледяных Пустошей на севере и берегов Средиземного моря на юге. Вскоре движущиеся города начали плодиться, подобно личинкам червей в свежей пшенице; каждый вгрызался своими массивными гидравлическими челюстями в редеющие остатки жирной пищи, пока та не стала редким кормом настолько, что хищники начали бросать свои голодные взгляды друг на друга.Разъезжая по Большим Охотничьим Угодьям — тому, что осталось от бывшей вкусной Европы — Рим чувствовал себя у своей тарелки. Вдоволь наевшись шахтёрскими городками среднего достоинства на ближнем севере, он решил направиться в сторону родных земель на побережье. Там всегда стыковались и обменивались ресурсами мелкие городишки, ярмарки и пиратские посёлки, так что пища ненасытному итальянскому зверю на короткое лето была обеспечена. И он не прогадал: прямо на подступах к новообразовавшейся горной гряде, что отделяла сушу от Среднего океана, в тени расщелин прятался небольшой Мелтдон — городок, который среди своих собратьев имел славу переплавщика металлов.Гранд-президент в командной рубке скучающе повёл плечом, согнав с увитых золотым лавром плеч несуществующую пыль, и в той же манере отдал приказ на преследование, стоило наблюдателям на дозорных башнях заметить в нескольких милях впереди рабочий городок. Добыча, почувствовав, казалось, приближение хищника, бросилась тяжело пыхтеть разогретыми моторами и живо удирать в сторону ухабистых склонов горных массивов, но огромные шестерни внутри Рима уже закрутились, обещая недолгую погоню. Гора металла лениво шевельнулась, точно потягивающийся зверь после пробуждения, и гусеничные траки-лапы заскрежетали, пускаясь в погоню. Сытная тяжесть в стальном брюхе после плотного завтрака и возросшие цифры в статистике ресурсов и населения на экранах рубки говорили о том, что Рим питался неплохо и в обеде при ином раскладе и не нуждался бы, не будь он, как и его гранд-президент Кавалли, непомерно жадным на дичь. В этом угадывалось родство Нового Рима с его давним предком — Римской империей, которая в своём великом прошлом голодной вшивой собакой перегрызала глотки другим народам, отчаянно трясясь над своим неоспоримым превосходством.Охотничий инстинкт приятно раззадоривал наблюдателей за погоней с Верхних и Средних ярусов (оба яруса заслоняли нижние платформы, для жителей которых охота передавалась лишь радиовещателем и гулом их соседей сверху). Они заворожено смотрели, как спотыкается о камни и овраги несчастный Мелтдон, как нагреваются и лопаются от давления дымовые трубы, как они обламываются и падают на Поверхность и улицы, по которым бегают напуганные люди. Следующим захватывающим для толпы зрелищем стало то, как несколько жителей городка начали в отчаянии спрыгивать с его платформ, пока тот продолжал в безумии нестись на пределе мощностей своих двигателей. Люди ломали в кровь головы, руки и ноги, то разбиваясь о твёрдую каменистую почву Поверхности, то попадая под боковые колёса города. Воздух наполнили визги агонии и неподдельного ужаса, сопровождавшимися громким хлопаньем рук с Рима, пока рабочий городок, наконец, не накренило вбок, и он не остановился. Когда хищник нагнал его и гранд-президент повёл рукой в знак захвата, дичь затащили в зловещую ржавую пасть несколько металлических тросов и тяг; к тому моменту Мелтдон почти развалился от яростной погони, а оставшиеся люди, которых не успело похоронить под его колёсами, обняли друг друга и начали молиться. Они узнали Рим по башням собора Святого Петра и отблеску мраморных колонн Колизея и поняли, что обречены. Среди мелких городов было хорошо известно, как хищники расправляются со своей добычей; Мелтдон ждала переплавка для топлива и новых запчастей, этим лично и с большим удовольствием займётся лига ingegnere. Что до граждан... Рим смиренно чтил свои традиции, и для съеденных лига fondatore уже любезно приготовила свинцовые ошейники на толстых и тяжёлых цепях.Рим, как-никак, был рабовладельческим городом.