2. (1/1)

— Ну что, Энтони, добился чего хотел? — Задумчиво спросил мужчина лет сорока, из окна наблюдая за тем, как Стайлз неаккуратно вваливается в такси. Послышалось довольное угуканье, протестующе скрипнула кровать. Мужчина поморщился — не от чужой фамильярности, а от скрипа мебели, добротной, но старой, как и во всей квартире. Тут царила атмосфера былого богатства, теперь уже ощутимо потрёпанного. Настоящее дерево, медные ручки, ручной работы ковры — истёртые, с невыводимыми пятнами грязи. Для района, в котором они находились, подобная обстановка всё равно была шиком: окраина Города, самое дно. Квартиру никогда не грабили, что казалось удивительным для всех, кто не знал о её владельце. Те же, кто знали, в большинстве своём относились к нему с уважением, если не с назойливым благоговением.— Доволен, дядя, — мягко, по-кошачьи протянул Тони, похлопав ладонью по свободному месту рядом с собой, — Он уехал? Теперь вы присоединитесь ко мне? — Сколько раз тебе говорить, не называй меня... дядей, — чуть запнулся мужчина, задёрнул шторы и повернулся к юноше, — Зови меня Генрих, понятно? Ген-рих, ну, это не так уж и сложно запомнить. — Конечно, дядя, — продолжая манерно вытягивать гласные, ответил Тони, и ласково, хищно улыбнулся. Генрих обожал эту улыбку. — Не понимаю, что именно смущает вас в вашей семейной роли: невольное напоминание о том, что у вас есть брат, или то, что мы с вами трахаемся? Периодически.— Гадёныш, — Генрих ответил ему не менее хищной и белоснежной улыбкой, подошел и с размаху шлепнул его по заду, — Ни слова о моём брате. Я о нём сегодня говорил уже достаточно. Твой приятель обработан и уже готов идти на баррикады, как в старые добрые времена. Понятия не имею, зачем тебе нужно, чтобы он снова наточил перо против мэра, но — изволь, дело твоё. Тони застонал, когда шлепок обжёг его, и выгнулся, подставляясь для следующих ударов, которых не последовало. — Считайте это моим подарком; еще одна пешка в вашей безумной борьбе. Зато какая! Настоящий лидер мнений. Он умудрился разочаровать всю свою публику, но теперь, вдохновлённый, снова готов вести её за собой — за вами. Он, как и все, не знает о том, что победа вам не нужна. — Ну, мальчик мой, — размышлял вслух Генрих, снимая с себя футболку, — я реалист. Я осознаю, что революция не даст ничего, кроме временно удовлетворенных рабочих, зализывающих раны. Их желание повоевать утихнет еще лет на пятьдесят, а что нам, старикам, ещё нужно, как не мирно дожить остаток дней?— Вы — реалист? — Тони перевернулся на спину, оперевшись на локти, с ожиданием глядя на раздевающегося мужчину, — Вы поссорились с моим отцом сто лет назад из-за какой-то ерунды, ушли в подполье, возглавили оппозицию — это вы называете реалистичным ходом событий?!— Это была не ерунда, - сказал Генрих, злобно отшвыривая вынутый из штанов ремень, — И хватит уже. Ты прекрасно знаешь, что лучше на этом месте быть мне, чем кому-то, кто действительно думает, что способен сокрушить мэра. Выбирая между лжецом и безумцем, а, мальчик, кого ты выберешь?— Вас, — Не задумываясь, ответил Тони, приподнялся и утянул Генриха за собой, на кровать, — Вас и только вас, кого же ещё? Мужчина довольно улыбнулся, буркнул что-то одобрительное и сжал тело под собой в объятиях. Энтони довольно застонал, потом, не выдержав, схватил мужчину за предплечье правой руки.Чёрно-белые лилии на запястьях будто слились в один цветок, единый, цельный, двигающийся вместе с его носителями.