Слова, что остались не сказаны (Words Unspoken) (1/1)

Всё начинается с четырёх слов.Эскал и Лоренцо вновь сидят в библиотеке палаццо: изначально они собирались разбирать очередной старинный трактат, о котором ни один из собратьев монаха и не слыхивал?— но герцог что-то не расположен к обсуждению. Да и вообще ни к чему не расположен?— от него буквально исходят волны напряжения и усталости, он никак не может сконцентрироваться; и даже когда он предпринимает отважные попытки сосредоточиться на теме разговора, его мысли явно бродят где-то далеко.Так проходит какое-то время; но наконец Лоренцо, не выдержав, резко захлопывает книгу и встаёт. Герцог вздрагивает, вырванный из глубины своих размышлений, и поднимает на собеседника озадаченный взгляд. Впервые за вечер внимание Бартоломео принадлежит священнику безраздельно?— и он спешит этим воспользоваться:—?Вам нужен отдых, мой герцог. На вас лица нет. Я вижу, вас что-то тревожит; но что бы это ни было, вы утомлены, вам нужно в первую очередь отдохнуть.—?Нет,?— правитель слегка качает головой, словно бы отметая предложение Лоренцо как совершенную чепуху; но его бледность и лихорадочный румянец на скулах говорят об обратном. —?Я в порядке, я лишь немного отвлёкся.—?И всё же,?— настаивает Лоренцо. —?Вы себя в гроб загоните, если так продолжится дальше!Герцог тяжело вздыхает.—?Друг мой, я знаю пределы своих возможностей.—?Так что же вы так упорно пытаетесь их нарушить? —?священник подступает ближе. —?У вас так болит голова, что это даже книги в комнате чуют, не то что я! Вам нужно отдохнуть.Эскал закрывает глаза и стискивает зубы, чувствуя очередную волну боли, от которой черепная коробка, кажется, раскалывается на части, и крепче вцепляется в подлокотники. Лоренцо,?— отец Лоренцо, одёргивает он сам себя,?— разумеется, прав: последнее время он совсем себя загнал. Но что ещё остаётся делать, если днём ему не даёт покоя город, раздираемый в клочья враждой, а ночью все оставшиеся силы забирает безжалостная потусторонняя жуть, чьё имя испокон веков вселяет в людей страх? Герцог может лишь стискивать зубы и двигаться дальше?— и именно это он и делает.Он вновь поднимает глаза. Видно, все его мысли написаны у него на лбу крупными буквами, раз Лоренцо так пристально наблюдает за ним со странной тяжестью во взгляде?— не разберёшь, страх ли то или беспокойство...—?Бартоломео…Герцог вздрагивает: это звучит непривычно. Лоренцо так редко обращается к нему по имени… а ведь он давно уже единственный в Вероне, кто обладает таким правом, если, конечно, не считать Меркуцио и Валентина.Видимо, всё же беспокоится.—?Я правда в порядке, мой друг,?— вздыхает Эскал, тщетно пытаясь улыбнуться; но Лоренцо продолжает хмуриться. Герцог отводит взгляд, не желая казаться слабым?— и менее всего в глазах единственного человека во всем городе, которого он… которого он может назвать другом.И всё же…—?Да если бы это и было не так… —?еле слышно выдыхает он. —?До этого никому нет дела, друг мой.Эти слова будто сами срываются с губ, и Эскал обречённо закрывает глаза, ругая себя. Всё это гораздо лучше оставить для безрадостных и бесплодных размышлений в глухой ночи, когда вокруг нет ни души… Но даже и тогда герцог предпочитает отгонять подобные мысли прочь?— ведь они ничего не изменят.В кабинете повисает напряжённая тишина, полная невысказанных слов и непрошеных признаний; и наверняка на выразительном лице священника написано пренебрежение, а то и ещё хуже?— жалость… разве может быть иначе? Бартоломео не в силах вынести даже мысли о том, чтобы показаться слабым и уязвимым в глазах того, кем он так дорожит; он не смеет даже поднять на Лоренцо взгляда и упорно и отчаянно жмурится, отворачиваясь.Но даже лишив себя зрения, герцог не может перестать ни слышать, ни чувствовать. И поэтому внезапный шорох ткани подсказывает ему, что Лоренцо уже не сидит в кресле напротив; и он невольно вздрагивает всем телом, когда священник мягко, но уверенно берёт его холодные руки в свои?— тёплые, почти горячие даже… А когда он наконец открывает глаза, не в силах больше выносить пытку неизвестностью, то от улыбки Лоренцо?— невероятно светлой и ласковой?— у него перехватывает дыхание.Во взгляде монаха нет ни жалости, ни презрения. В нём есть лишь нечто совершенно иное: то чувство, которое Эскал не может не узнать?— но пока ещё не смеет назвать по имени, боясь ошибиться… то же самое чувство, что переполняет и его собственную душу, грозя захлестнуть с головой.Бартоломео судорожно сглатывает?— головная боль давно забыта, её заглушила боль сердечная?— и пытается вернуть мысли в привычное русло……но его прерывает до боли знакомый, родным уже ставший голос:—?Мне не всё равно.Лоренцо смотрит по-прежнему спокойно и уверенно, чуть улыбается, не оставляя места для страха и сомнений; и герцогу на долю секунды чудится, будто тот не руки его сжимает?— самое сердце в ладонях держит бережно, будто живую птицу. А потом Лоренцо медленно подаётся ближе?— так близко, что Эскал чувствует тепло его дыхания на собственной коже.Но этого недостаточно.И пускай ещё остались слова, которые нужно бы сказать,?— их, кажется, ровно три,?— неважно.Эскал наклоняется навстречу и пока неуверенно, всё ещё боясь поверить в происходящее, касается губами губ Лоренцо. И когда тот с готовностью отвечает на поцелуй, вплетая пальцы в волосы герцога и притягивая того ближе… им обоим уже не до слов, что остались не сказаны.Да и так ли уж это важно, успевает подумать Эскал, когда они отстраняются, переводя безнадёжно сбившееся дыхание?— чтобы секундой позже вновь приникнуть друг к другу; так ли уж это и важно? Ведь не зря говорят, что иной раз дела бывают красноречивее слов……и значит, слова подождут.