1 часть (1/1)

Сердце человека тверже земли на кладбище; он выращивает, что может, и лелеет это.Стивен Кинг, ?Кладбище домашних животных? -1-— Поданный Синь Цзыянь выражает свое почтение государю.Цзыянь вложил в глубокий поклон все смирение и раскаяние, зная, что это не останется незамеченным.— Вот и ты, Цзыянь-сюн, — голос императора был мягким, как и его взгляд. — Я ждал тебя.Пауза, последовавшая за этими словами, открыла Цзыяню многое. Ни о чем из увиденного не хотел он думать, но не мог больше не замечать.Он знал эти лицо и голос, и легкий изгиб губ, говорящий о том, что император сочувствует замешательству собеседника, но вместе с тем, весьма доволен собой и своим умением загонять в угол.Лицо, голос и глубокие темные глаза были знакомыми, но все же Цзыянь как будто стоял перед чужаком. Это чувство не исчезало, только укреплялось с каждым прошедшим днем. Он не мог вспомнить, когда оно возникло — когда он впервые увидел государя Фэн Сяна на троне? Раньше? Когда принц Чу вышел из дворца Чэнмин в сопровождении Чжао Юаня и тот объявил о смерти старого императора? Или еще раньше, когда Нин И выплюнул страшное обвинение, эхо которого до сих пор настигало Цзыяня, особенно во мраке ночи?..Возможно, это чувство жило в Цзыяне уже давно, и ворочалось, когда принц Чу сообщил, что отправляется в Миньхай, и скребло когтями сердце, когда тот стал верховным цензором — вопреки всему, что обещал. Но прежде Цзыянь ускользал от неприятных мыслей или забалтывал их, как и любую беду в своей жизни. А теперь он стоял лицом к лицу с правдой, растеряв все навыки и слова. Смотрел в пропасть, которая была больше, чем расстояние между горой и рекой, правителем и подданным, младшим и старшим братьями.?Существовала ли эта бездна всегда? Может быть, я с самого начала ходил по воздуху, ослепленный глупыми планами и мечтами о будущем??Император первым нарушил молчание.— Будешь ругать меня? — изгиб его губ превратился в настоящую улыбку, по-детски озорную.— Что?.. Я не осмелюсь!— Жаль, — император сокрушенно вздохнул. — Никто не смеет. Меня давно никто не ругал. Надо предупреждать об этом, соблазняя человека всеми благами престолонаследия.Цзыянь невольно хмыкнул, чувствуя, как в груди теплеет.— За что же ругать правителя столь мудрого и во всех отношениях безупречного? Люди теряют все слова, сталкиваясь с воплощенным совершенством.— Ах, твои сладкие речи — бальзам для сердца, — император улыбнулся шире. — Посоветуешь что-нибудь в этой непростой ситуации?— Есть и совет, — важно кивнул Цзыянь. — Отказывайтесь от еды, налегайте на вино, забудьте о сне — и посмотрим, сколько продержится У Ин.— Он придет за тобой, не за мной, и я не сумею его остановить, — покачал головой император. — Поскольку буду валяться пьяным и ослабевшим от голода.Целое мгновение они смотрели друг на друга молча и серьезно, затем не выдержали и рассмеялись.И пропасть между ними как будто исчезла. — Раз не хочешь ругать меня, поздравляй, — император по обыкновению захватил руку Цзыяня в плен, потянул его за собой.Цзыянь сделал пару шагов рядом, пытаясь сообразить, о чем идет речь, и ругая свою память. Когда он стал таким рассеянным, когда стал упускать события, заслуживающие внимания? Потерявшая нюх лиса не протянула бы долго при дворе.То, что в последнее время он мог думать лишь об одном, было плохим оправданием. Император объяснил его молчание по-своему.— Я знаю, ты всегда считал Фэн Чживэй плохой парой для меня. Но может быть, сменишь гнев на милость и порадуешься за нас??Ах, Фэн Чживэй! Как я мог забыть... Кто был бы столь безумен, чтобы перечить судьбе и вставать между этими двумя. Остается лишь наблюдать, как исполняется то, что должно?.Цзыянь еще раз взглянул на императора — и утихший было стыд скрутил его сильнее, чем раньше. Подступил к горлу.?Он счастлив. Не стоило приходить сегодня. Почему я думал, что станет легче, если увижу его еще раз??— Я находил ее присутствие отвлекающим вас, государь. Но кто я, чтобы судить? Время все расставило по своим местам. Я ошибался, и сейчас признаю это и поздравляю вас от всего сердца.— Ты мой брат, кому, как не тебе, судить.Император был безмятежен. Нет, Цзыянь не узнавал его. Тревоги и сомнения, казалось, покинули его сердце. Чернота мести, груз сыновнего долга — все осталось в прошлом.?Как пришло время остаться в прошлом и мне. Моим ошибкам?.Император повернулся к Цзыяню, взял за плечи.— Осталось два дня, — его радость и нетерпение опаляли лицо, как близкое пламя. Откликаясь на это, вина в Цзыяне горела все ярче, все мучительнее. — Все изменится. Она просила дать ей время, и я сказал, что приду через три дня, но сейчас… кажется, не могу больше. Просыпаюсь ночью, зная, что не дождусь, что все сон и ничего не будет. Всю жизнь мне приходилось терпеть и ждать, ты знаешь это, как никто другой. И вот теперь осталось всего ничего, но. Я. Не. Могу. В Цзунчжэне было проще, скажи, почему?Цзыянь проглотил вставший в горле ком.— Всего два дня, — ответил он, сделав усилие над собой, и погладил руку на своем плече. — Конечно, вы дождетесь, вы ждали и дольше. Иногда короткий путь бывает слишком долог, но какой еще выбор есть у человека, кроме как идти вперед и помнить о своей мечте?— Я рад, что ты пришел ко мне сейчас, как приходил в Цзунчжэн. Ты всегда рядом, Цзыянь-сюн, с тобой я выдержу что угодно. Все силы Цзыяня уходили на то, чтобы сохранять соответствующее моменту выражение лица.?Почему бы вам, государь, не пытать меня каленым железом? Потому что вы знаете, как быстрее получить свое?, — подумал он и тотчас же устыдился этой мысли и зарождающегося гнева, понимая, что даже сейчас обвиняет императора в чем-то, в то время как вся вина, целиком и полностью, лежит на нем одном, принесшим черные мысли во дворец в такое счастливое время.Император не хотел замечать его молчание.— Ты знаешь мои мечты. Я хочу, чтобы каждый человек в империи жил свободно и с достоинством, наслаждался миром и процветанием. Вы оба в моем сердце, ты и Фэн Чживэй. Я уверен, вместе мы добьемся того, чего желаем. Все изменится через два дня.Цзыяню оставалось только отвести взгляд.Он помнил эти слова. Помнил, при каких обстоятельствах они были произнесены впервые. Помнил и того юношу, бесполезного принца, чье сердце было черным от гнева, а все мысли были посвящены мести.О, эти мирные, благословенные дни в Цзунчжэне, о которых Нин И потом говорил, как о чудесном времени.Он метался, как зверь в клетке. Затихал, лишь окончательно утратив силы. Молчание принца было едва ли не страшнее вспышек ярости, в такие моменты его глаза теряли всякое сходство с человеческими. И тогда, чтобы как-то заполнить пустоту, Цзыянь начинал говорить. Слова были единственным, что осталось от Нин Цяо, и он повторял их снова и снова, как будто надеясь обратить время вспять. Может быть, принц и не слушал его, но и не перебивал. Слова помогали им обоим ждать. Мечты превращали стены, обступившие бесполезного принца, в цветущие сады.Но что становится с мечтами, когда они сталкиваются с действительностью?Об этом надо было спросить самого Нин Цяо. Цзыянь помнил, как склонялся вместе с ним над картой Тяньшэна. Помнил вкус вина и смеха, как развевались одежды танцовщиц, как книга песен лилась рекой, как светлячки танцевали в траве, сливы клонили к ним свои ветви, и Нин Цяо говорил. Говорил без конца, и будущее уже протягивало к ним свою ладонь. Оставалось взять его за руку и шагнуть через порог.Самый смелый, самый честный, самый глупый и наивный принц. Солнце, луна и звезды одного ученого мужа. Не менее наивного. Не менее глупого.Когда Цзыянь приходил к Нин И в Цзунчжэне, он мог вспомнить только крупицы, отголоски того, о чем мечтал Нин Цяо. Жалкий, бессмысленный прах, который не хотел слагаться в речи. Не хотел оживать. Но даже этого было достаточно, чтобы Нин И услышал голос брата и поверил своему гостю.Не лгал ли Цзыянь от отчаяния? Не лгал ли с самого начала, в первую очередь — самому себе?— …Цзыянь-сюн, что с тобой?Цзыянь моргнул, возвращаясь к действительности. Увидел, что бесполезный принц заглядывает ему в лицо, как и бесконечное множество раз до этого, и глупая шутка чуть не слетела с его языка, чтобы поскорее успокоить Нин И и развеять все печали. Но Цзыянь тут же осознал свою ошибку.Не принц. Император.— Ничего, государь. Ничего, стоящего внимания.— Ты как будто увидел мертвецов.?Увидел, — подумал Цзыянь безнадежно. — Так и есть. Одни мертвецы и подступают все ближе. Да и сам я…?— Я знаю, что был невнимателен к тебе и твоим нуждам, — настаивал император. — И это меня гнетет. Я не допущу этого в будущем. Скажи, в чем дело, не молчи.Цзыянь заставил себя улыбнуться.— Государь, сейчас вам нужно думать о молодой и прекрасной невесте, не о старом лисе. Поговорим после вашей свадьбы. — Я думаю о каждом своем поданном. Брось, — император поморщился. — С каких пор ты такой обходительный? Раньше не упускал ни единого случая помучить меня, а теперь стал, как все они. Знал бы ты, как это утомляет.— Государь, это было бы неуместно, и я…— Не смей говорить, что не смеешь, — сказано было мягко, даже шутливо, но глаза императора сверкнули. Как будто эхо прошедших дней донеслось до Цзыяня. Он вскинул голову, вдруг приняв решение.— Государь, вы знаете, как мучительно бывает ожидание. И знаете, что измученный этим человек совершает неразумные поступки. Вот и ваш покорный слуга помешал вам готовиться к столь радостному и долгожданному событию. Прошу меня простить.— Чего же ты ждешь? — кажется, император не решил, настораживают его эти слова или забавляют, поэтому лицо и тон выбрал самые нейтральные из возможных.— Я жду, когда вы решите мою судьбу, государь, — ответил Цзыянь со спокойствием, которого не чувствовал.Видели небеса, он хотел и не хотел просить об этом. Терзаемый ожиданием и стыдом, предстал перед очами государя в надежде, что это как-то облегчит муки, а не усугубит их. ?Я должен был знать с самого начала, что не сдержусь!?Лицо императора осветилось радостью, которую Цзыянь понял не сразу.— Пост заместителя великого канцлера все еще ждет тебя, Цзыянь-сюн, и я счастлив, что ты изменил свое решение.?Вы нарочно мучаете меня или любовное томление лишило вас рассудка?! Или вы искушаете меня, чтобы проверить, действительно ли я раскаялся??В тот миг, когда заговор против старого императора был раскрыт, а Цзыянь заглянул в бездны собственного стыда, он пообещал себе, что никогда больше не обратится против государя не то что словом, даже мыслью.Кто знал, что это обещание так сложно будет выполнить.— Я не изменил решение, государь. Я преступник и не могу занимать этот пост.Император улыбнулся. Растроганно.— Ты не преступник, Цзыянь-сюн, ты раскаялся. На тебе больше нет вины. Я объявил амнистию, когда взошел на престол, разве ты забыл?— Нет, государь. Когда вы объявляли амнистию, я не считал свою месть преступлением. И сознался при свидетелях не для того, чтобы вы наградили меня высокой должностью.— А для чего же? — император отпустил Цзыяня и отступил, его лицо и голос стали совершенно нечитаемы. Он стоял, выпрямившись, и как тогда, на ступенях дворца, казался Цзыяню похожим на меч. Готовым разить и вершить правосудие.— Уверен, никто из тех, кто знает о моем преступлении, не осудит меня и не расскажет другим. В империи Дачэн Синь Цзыянь без колебаний занял бы предлагаемый пост. Но я — поданный Тяньшэна, и моя совесть не дает мне спать по ночам. Ваше правление, государь, будет справедливым и беспристрастным, и я счастлив, что ваш справедливый суд свершится надо мной и беспристрастный приговор достанется мне. Это увидят и запомнят все. Именно так мечты становятся правдой.Сказав это, Цзыянь поклонился.— Закон империи Тяньшэн гласит, что убийца должен быть убит, — император говорил тихо и очень ровно. Но Цзыяню показалось, что его взгляд полон мольбы. — Такого приговора ты требуешь от меня накануне моей свадьбы?Если бы это был бесполезный принц, Цзыянь рассмеялся бы ему в лицо. И смех был бы горьким. ?Настала моя очередь искушать вас, не так ли? Загляните в свое сердце и узнайте, насколько вы чисты и справедливы, и какова цена этому... Что бы ни происходило, кажется, мы все можем превратить в пытку, чтобы терзать друг друга. Конечно же, с самыми благими намерениями?. — Государь, ваш покорный слуга не вправе требовать чего-либо. Я могу лишь просить вас судить меня — и не мучить долгим ожиданием. Ваш покорный слуга устал за все эти годы и иногда думает, что больше не выдержит и дня.Лицо императора окаменело.— Хорошо, — сказал он. — Я выполню твою просьбу. Ты прав, чем быстрее мы покончим с этим, тем лучше. Но и ты дай мне время. Два дня.— Благодарю, государь, — Цзыянь поклонился снова.?Два дня?.. Что же вы приготовили? Еще одну амнистию, по поводу столь долгожданной свадьбы? Помилование от императрицы — милость и унижение одновременно? Даже если это будет чаша с ядом на свадебном пиру, я приму ее с радостью?.— Ступай, — голос императора снова смягчился. — Ни о чем не тревожься. Скоро все изменится.Цзыянь взглянул на него, спокойного и лишенного сомнений, будто открывшего свой путь к просветлению, и хотя тоска по бесполезному принцу все еще была глубока, вдруг понял, что хочет запомнить императора таким. В расцвете силы и славы.?Я был прав, — подумал Цзыянь. — Он был рожден, чтобы занять престол?.Он отправился домой с легким сердцем, кажется, впервые за долгое время примирившись с самим собой, уверенный, что примет любую судьбу. Даже в смирении человек оценивает себя слишком высоко. Послушание — еще одна маска гордости. Император не выполнил данное Цзыяню обещание ни через два дня, ни через четыре. В день свадьбы Фэн Чживэй покончила с собой. Предпочла смерть жизни с императором.И все действительно изменилось.-2-— …Синь Цзыянь!Голоc был столь яростным, словно принадлежал демону, который пришел за своим должником. Цзыянь едва не расплескал чай. И даже вспомнив, что злых духов не существует, не сразу смог успокоить дыхание.Дахуа возвышалась над ним, уперев руки в бока. Вся жизнь пронеслась перед глазами Цзыяня — и он не нашел в ней ничего предосудительного. Но о чем же тогда говорили эти грозно сведенные брови, совершенные, словно два птичьих крыла?— Лучше бы ты пил вино и шатался по публичным домам, чем сидел с таким задумчивым видом, — изрекла Дахуа, осмотрев его с головы до ног. — Распутство приносит меньше бед этой семье.— Женщина, — Цзыянь задохнулся от возмущения. — Как твой язык поворачивается говорить такое!— Даже такой хитрый лис, как ты, муженек, не проведет такую старую ведьму, как я, — хотя голос жены был шутливым и глаза ее снова были полны огня, Цзыяню казалось, она может рассыпаться от случайного дуновения ветра. Пламя ее духа было неугасимо, но это только быстрее истощало ослабевшее тело.— О какой старухе ты говоришь? Я вижу только летящую ласточку.— Ах, эти сладкие речи! Теперь я точно знаю, супруг мой что-то натворил, — Дахуа засмеялась, но тут же пошатнулась, и Цзыянь понял, что она еле держится на ногах.— Садись скорее, — он забыл и о своих тягостных думах, и о чае, стараясь устроить ее поудобнее и выговаривая, как ребенку. — Никого не слушаешь, а ведь тебе надо беречь силы. Не беспокойся ни о чем.Дахуа поймала его руку. Погладила.— Почему бы тебе не последовать своему же совету, мой милый?— Хорошо, — согласился он и сел рядом, накрыл ее пальцы свободной ладонью. — Видишь, я здесь. Ни о чем не беспокоюсь. Теперь твоя очередь.— Все вижу, — она с улыбкой вгляделась в его лицо. — У тебя добавилось морщин. Все будут говорить, что мой муж — глубокий старик.— Да где же?!— Вот и вот. Новые морщинки. Появились прямо здесь, пока ты сидел и тревожился неизвестно о чем. Как будто бы еще не передумал все мысли, отпущенные человеку на жизненный срок.— Не все, — Цзыянь усмехнулся. — Я слишком медленно думаю. Не волнуйся, их осталось немного.Но она не отводила взгляд, под улыбкой пряча сомнение. Ничто не могло скрыть теней под ее глазами. На ее лице тоже появились новые линии, следы пережитой боли. Никто, кроме Цзыяня, не разглядел бы их. Но Цзыянь знал это лицо слишком хорошо.?Ты стала еще прекраснее, — подумал он. — Может быть, кто-то найдет в этом несовершенство. И даже если так — именно это делает тебя неповторимой. Так отомстил бы я снова? Это не стерло бы следы с твоей кожи, не сняло бы груз с моего сердца, но не для того нужна месть. Я готов принять любое наказание. Но убил бы?..?— Я думал о Фэн Чживэй, — сказал он, погладив ее щеку.Дахуа вздохнула.— Одинокое сердце, в котором горя было не меньше, чем любви.— Может быть, — согласился Цзыянь. — Не об этом я думал. Она всегда говорила, что не очень хороша в го и отказывалась играть. И все же, сделала лучший ход из возможных и нанесла такой удар, от которого мы можем не оправиться. Я бы восхищался, если бы не был так зол.— Ты всегда находишь умысел там, где другие видят чувства.— Мой дар, — признал Цзыянь. — Таков я, и поэтому мы сейчас здесь.— Расскажи мне, — попросила Дахуа. — Может быть, я сумею снять это проклятье.— Или я передам его тебе, — Цзыянь невесело улыбнулся. — Разве твоя ноша недостаточно тяжела?— Груз, который несут двое, всегда легче, — ее ответная улыбка была едва уловима. — Горе тем, кому не с кем его разделить… Я слышала, люди сейчас слагают новые песни. Посвящают их деве, которая полюбила ткача, но мать вынудила ее поклясться, что она никогда не выйдет за него замуж. В тот день, когда ткач захотел взять деву в жены, ее сердце разорвалось на части, не в силах выбрать между долгом и любовью. Ткач хотел последовать за ней, но долг перед семьей не дал ему сделать это. Скажи мне, что плохого в этой истории, кроме того, что она очень печальна?— Я бы и сам сочинил такую песню, чтобы хоть как-то исправить ситуацию, — согласился Цзыянь. — Хорошо, что у императора и без меня есть мудрые советники.— В этот черный час сердца простых людей болят за государя и его погибшую невесту. Каждый вспоминает те страдания, что испытывал сам. Горе сближает нас. Разве госпожа Фэн не достойна сочувствия?— Что если несчастная дева была последним отпрыском старой династии? Что если преданные ей люди желают видеть ее на престоле? Что если есть люди, которым все равно, кто сидит на престоле, лишь бы не император Фэн Сян? Несчастной деве не раз говорили о том, что остатки Дачэна должны поклониться Тяньшэну, но она выбрала путь своей матери — пусть смерти и разрушения. Этот брак был мне не по душе, признаю, но он соединил бы не только сердца, но и прошлое и настоящее. Тогда у нас появилось бы будущее. Вместо этого она спрятала старейшин Дачэна, обманула государя и — завершающим ударом — убила себя прямо накануне свадьбы! Как будто бы империя Тяньшэн надругалась над ней! О чем подумают преданные ей люди, когда узнают об этом?! Да если бы она приказала им напасть, ее слова и то не имели бы такого действия! — Но разве она сделала это со зла? — Дахуа нахмурилась. — Она всю жизнь защищала человека, которого любила. Пусть даже ее разум помутился, я уверена, и ее смерть преследует ту же цель. Может быть, она хотела защитить государя от самой себя.— Может быть и так, — кивнул Цзыянь. — Мы не узнаем, и не все ли нам равно теперь? Мы стоим на пороге войны с Цзиньши. Хэлянь Чжэн был убит, находясь у нас в гостях. Великий позор для нашей державы. И рядом опять крутилась Фэн Чживэй!— Но госпожа Фэн его не убивала. Убийцу нашли, ты же сам говорил.— Верно, она его не убивала. Он был здесь из-за нее. Она была рядом, когда он умер. Она была причиной всего произошедшего, но как всегда, ее руки остались чисты. Хотел бы я знать, расправа над убийцей удовлетворит Цзиньши? Особенно теперь, когда и бывшая супруга царя Хэляня мертва? Народ Цзиньши ее любил.— Мой милый, — вздохнула Дахуа. — Ты как будто отказываешь госпоже Фэн в сострадании, потому что не любишь ее. Я давно не видела тебя таким. — У нас война на пороге и война в доме, а остальные соседи наблюдают и ждут своей очереди, чтобы ударить. Мое сострадание ничего не изменит. Я должен был остановить ее давным-давно. Мне всего-то и надо было, что не слушать принца Чу в свое время и не просить за нее императора. Не вмешиваться.Дахуа вдруг засмеялась и покачала головой.— Но в этом весь ты, муж мой! Ты всегда говоришь, что тебе не стоит поддаваться ему. А потом идешь и делаешь то, что ему нужно. — Я дал клятву и обязан делать все для его блага!— Разве дело в клятве? Дева из песни разрывалась между долгом и желанием. Но знала ли она, что было голосом долга, а что — сердца?На миг Цзыянь утратил дар речи.— Женщина! Не забывай, кто здесь ученый муж и должен изрекать подобные многозначительности, а кто — слушать и поддакивать.Она потупилась.— Мой господин, все мои слова — всего лишь отзвуки вашей сияющей мудрости. Все оттого, что вы снизошли и взяли меня в жены, мой господин.И хотя он послушно рассмеялся, Дахуа все равно разглядела тоску, спрятанную за весельем. Сдвинула брови.— Почему ты сидишь здесь, Синь Цзыянь, вместо того чтобы пойти и выполнить свой долг? Государь поймет твои сомнения гораздо лучше, чем глупая женщина.— Двери императорского дворца теперь закрыты для меня, умнейшая из женщин, — вздохнул Цзыянь. — Я пишу и не получаю ответа. Я прихожу — государь отказывается меня видеть.— Государь не желает видеть никого, не только тебя. Пусть пройдет время…— Время, которого у нас нет. Сейчас нельзя медлить.— Слова заместителя канцлера. А мне ты сказал, что отказался от поста! — Отказался. И теперь в императорских советниках другие люди. Никому из них я не вверил бы ни тебя, ни себя. Поэтому мне неспокойно.— Ах, муж мой, — прошептала она и взяла его лицо обеими ладонями. — Забудь о других, доверь свою судьбу государю. Оставь тревоги и сомнения. Так, как сделала я, вверив себя — тебе.Цзыянь попытался возразить, но она приложила палец к его губам.— Ты всегда был неудержим, как ветер. Ты был единственным человеком, который мог войти к самому императору, не ожидая приглашения. Если ты решил остановиться перед закрытой дверью — не сожалей. Если не можешь остановиться — не оборачивайся. Куда бы ты ни пошел, я буду идти за тобой, насколько мне хватит сил.Цзыянь погладил морщинки между ее бровей, коснулся складки у рта.?Убил бы снова, — понял он. — И не раз. За тебя я буду убивать, сколько потребуется. Пусть даже из-за этого мне нет места в новом мире?.— Часть меня хочет ворваться во дворец, — признал он вслух. — Эта часть говорит, что государь полон светлых мечтаний, но отчаянные времена требуют отчаянных мер. Кто-то должен делать грязную работу, неважно, какие для этого потребуются жертвы. Ах, когда я отправлялся в этот долгий поход, ивы были покрыты нежной зеленью!.. Я столько лет слушал этот голос, и где те ивы? Вокруг лишь дождь и снег. Я — такая же часть старого мира, как остатки империи Дачэн. Но я — не они, а потому должен быть мудрее и смириться. Отказаться от всего. Принять волю императора.— Наши сердца изранены горем, — прошептала Дахуа. — Но мы не знаем, как скорбеть.