1 часть (1/1)

Эрт видит его первым и, улыбаясь, бросается навстречу. Как будто они не виделись на прошлой неделе в одном из небольших укромных ресторанчиков, разбросанных по району, за чашкой кофе и шикарным десертом, и не проболтали по телефону, кажется, больше двух часов прошедшей ночью. Впрочем, Флюку все равно нравится Эрта обнимать, особенно, когда тот фыркает прямо в ухо, запуская вдоль позвоночника стаю мурашек, и трется холодным носом, совсем как кот. Эрт худой – кожа и кости, но силы в его руках достаточно, и дыхание перехватывает только от этого, а не потому, что следующие два часа придется провести максимально близко к Ому. Флюк зарывается носом в ткань чужой футболки и выдыхает – рядом с ним всегда становится легче, дышать, как минимум.– Ты как вообще? – тараторит Эрт, пытливо заглядывая в глаза, и хмурится, замечая на его лице следы недосыпа и переживаний, – просто улыбайся на все, типа я дурочка, ничего не знаю.Флюк не то хмыкает, не то носом шмыгает – а он и есть дурочка, и выглядит это со стороны, наверное, максимально жалко, но признаться, что сделал хороший глоток коньяка перед выходом как-то совсем уж беспомощно. Он судорожно кивает в ответ – словами труднее, еще не известно, получится ли перед камерами, и как потом не умереть от ужаса, смущения, миллиона других раздирающих изнутри эмоций, встречая по социальным сетям растащенную на куски запись. Поправляет рубаху, вытирая о ткань джинсов вспотевшие ладони, и мысленно цепляет на лицо одну из десятка имеющихся в запасе масок. Как будто получится спрятаться, и он не прозрачный до самой основы, не очевидный, как будто оглушительно колотящееся о ребра сердце не слышно на другом конце планеты разве что и только. Эрт сжимает пальцами его плечи и встряхивает немного, давай, мол, ты справишься, я точно знаю! Хватает за запястье и затаскивает в гримерную с оглушительным – смотрите, кого привел?Флюк приветствует всех, кого успевает охватить взглядом, взмахом руки и широченной улыбкой – не подкопаешься, и тут же безропотно подчиняется девчонке из стаффа, тянущей его в сторону, и выдыхает только, когда по лицу начинает порхать макияжная кисть. Он благодарен за передышку, старательно расслабляет плечи под накинутым поверх куртки полотенцем, чуть-чуть обмякает в кресле, вежливо кивая в ответ на бесконечную череду слов.– Пи’Ом уже приехал? – он между делом вклинивается в ее болтовню и мысленно хвалит себя – получилось достаточно безразлично, чтобы не привлечь излишнего внимания.– Видела на стоянке, наверное, шатается где-то с Као, – улыбается визажист, – поверни голову. Флюк сползает по креслу вниз, выполняя указания, и следующие пятнадцать минут разглядывает комнату в зеркальном отражении сквозь ресницы. Бессонная ночь в паре с коньяком напоминают о себе легким гулом в голове и откровенно слипающимися глазами, и он слабый – очень-очень! – чтобы бороться со всем и сразу. Ему снятся руки – крупные с длинными пальцами, перевитые венами, сильные и надежные, за такие руки не страшно держаться, что бы ни случилось, таким не страшно верить. Ему снятся глаза – очень темные, совершенно бездонные, один шаг навстречу, тот самый, первый, и он падает до сих пор. Ему снятся губы. И расставленные по поверхности кожи ожоги отзываются фантомной болью при каждом случайном воспоминании – не вытравить, не перекрыть. Флюк хнычет тихонько, но Ому всегда было достаточно единственного – тише! – шепотом в самое ухо, чтобы с головой накрыло одеялом спокойствия, и он лишь теснее жмется щекой к чужому плечу, окончательно стряхивая с себя напряжение.– Скоро начало, – голос менеджера кажется далеким, чуть искаженным, словно они в аквариуме, – надо разбудить.– Еще пять минут.Флюк силится открыть глаза, но веки пудовые, и он только крепче цепляется пальцами за ткань чужой рубахи, отказываясь просыпаться. И ластится котенком, подставляясь под сильную ладонь, и жмурится крепко-крепко, представляя, что они все там же – в его кровати в кондо, только вокруг нет стаффа, съемочной команды и направленных на них камер. Есть неплотно сомкнутые шторы, через которые просачивается и скользит по стенам серебристый свет от фар проезжающих мимо машин, распухшие от поцелуев губы и влажная разгоряченная кожа под ладонями. И тишина все такая же напряженная, едва-едва разбавленная неровным дыханием и несдержанными стонами. Ом наклоняется ближе, оставляя на щеке ожог своего дыхания, и шепчет – просыпайся! – и Флюк, как всегда, подчиняется.Он мог бы спросить: откуда ты тут взялся? Но это глупое и отчаянно отдает лукавством, когда под кожу вшиты магниты, и тянет ближе, чтобы ни сантиметра между – видимо, обоих. В Оме за это время мало что изменилось, да и что могло? Он все такой же идеальный, а сам Флюк все такой же влюбленный. Как будто было у него какое-то иное состояние с тех пор, как они встретились впервые. Он смущенно жмурится, избегая взгляда, выбирается из-под тяжелой руки и встает, чуть пошатываясь. – Ребята? Ом кивает – идем, да – перехватывает за предплечье, пресекая инстинктивную попытку сбежать и спрятаться – ну вот в туалете хотя бы, и подталкивает на выход. Ноги ватные, путаются, и Флюк спотыкается, разумеется, неловко оседает на пол и расползается лужей из мяса и костей, когда Ом помогает ему подняться, перехватывая за пояс и вливая в ухо нежное – ну же, маленький! И все происходящее вокруг теряется в туманном мареве, как будто мастихином смешали все оттенки масляных красок, нашедшихся в палитре – крики фанатов, вспышки фотоаппаратов, направленные на них камеры, вопросы ведущих – Флюк вскидывает беспомощный взгляд, и Ом, как будто чувствуя, как нарастает изнутри паника, придвигается ближе, заслоняя собой от чужих глаз. Пробегается кончиками пальцев колену, выглядывающему из прорехи, чуть разворачивается, давит свободной рукой на поясницу и, не останавливаясь, скользит ладонью к бедру, вынуждая прижаться еще ближе. Как будто есть куда, как будто ближе – это не к нему на колени – а здесь нельзя, никак нельзя! – и не хватает всего пары смешных сантиметров, чтобы объятие сомкнулось кольцом, а сердце рухнуло к чертовой матери, продрав ребра, куда-то под ноги.Кто-то иронично и явно бездумно ляпает, что смотреть друг другу в глаза более десяти секунд подряд для них обоих настоящее мучение – и Флюк смотрит. Придвигается еще чуть-чуть, когда из толпы дурным голосом выкрикивают – ближе! – и смотрит. Удерживая себя на тончайшей нити самообладания от точки падения – поцелуя.И знает прекрасно, как откровенно все происходящее будет выглядеть завтра на вырезанных с видео фрагментах, расползаясь по социальным сетям со скоростью лесного пожара в десятках разных ракурсов. Как громко, как восторженно будут визжать на фоне фанаты, полностью заглушая происходящее в студии, как ехидно будут посматривать со своей стороны ведущие, подогревая атмосферу в зале все более провокационными играми. С каким слепым обожанием он сам будет тянуться навстречу чужим рукам, и больно – невероятно! – осознавать, насколько он очевиден в своей влюбленности, а Ом в слепоте. Флюк отключается как будто и больше не следит за происходящим. Улыбается ярко-ярко, глупо-глупо, позволяя Эрту и Сэмми заполнять жизнерадостной болтовней и хохотом повисающие паузы, а Ому обжигать нечитаемым взглядом на каждом, направленном в их сторону каверзном вопросе, но послушно отвечать за них обоих, и дышать полноценно начинает лишь тогда, когда режиссер, наконец, взмахивает рукой, сигнализируя о конце трансляции. Выдирает себя из чужих рук, словно из паутины, кивает Эрту – я сейчас, на минуту только! – и прячется в туалете. Набирает полные пригоршни мерзкой едва теплой воды и трет лицо. Вода утекает в раковину, окрашенная в желтовый цвет тонального крема. Флюк раздраженно бьет по дозатору с мылом, пока не особенно беспокоящийся о сохранении чужого личного пространства Эрт, вторгнувшись в туалет, не вынуждает его выпрямиться, вручая ватные диски и бутылку чего-то косметического. Он бы и здесь поучаствовал, но Флюк делает аккуратный шаг назад и качает головой – не надо, достаточно на сегодня прикосновений.– Глаза красные, – сетует Эрт и бьет по оголенным нервам без перехода и смены интонаций, – ты его почти поцеловал. При всех.Почти, кивает Флюк, не доверяя голосу. И он слабый – очень-очень! – чтобы бороться. С самим собой, в первую очередь. Вытаскивает из кармана джинсов телефон, набирает номер Пи’Нота и делает то, что у него получается лучше всего – сбегает.***В квартире душно. Флюк распахивает настежь окно и дышит влажным, наполненным запахом прошедшего дождя воздухом. Застегнутая под горло рубаха душит, и он скребет пальцами, неловко продергивая пуговицы через петли, наверняка оставляя на шее полосы от ногтей. У него уже были такие, физическая боль глушила тоску лучше алкоголя, и Флюк рисовал – по шее, бедрам, тонким запястьям – и прятал потом свои полотна за плотной тканью одежды. Он снимает рубаху, с трудом протаскивая ладони через не расстегнутые манжеты, и небрежно отправляет в кресло, следом – джинсы, и, только натянув огромную растянутую футболку, осознает себя более или менее живым. Он справился. С чужим присутствием, внимательными, словно сканирующими его нутро взглядами, со случайными и намеренными прикосновениями, с гуляющим по коже дыханием. Справился со встречными улыбками, с ненавязчивой заботой, с тихим голосом, от которого кожу вспарывает не хуже острейшего ножа. Он справился с вопросами и ответами, с собственным голосом и с сердцем тоже. И со своей любовью.Опускает голову под струю холодной воды и долго-долго трет лицо ладонями, снимая остатки не смытого макияжа вместе с десятком надетых поверх масок. Средство для умывания дерет глаза, но Флюк не против – так проще оправдать слезы. И без косметики и масок он всего лишь прозрачное нечто, без ясных ориентиров, потерявшийся в себе и в пространстве. Вода с волос пропитывает футболку, но тянуться за полотенцем далеко, а сил на лишние движения не хватает категорически.Он плотно сдвигает шторы, прячась от шума просыпающегося к ночи города, и забирается с ногами в кресло. Коньяк в бокале выглядит расплавленным золотом, но внутренности обжигает, словно кипящая лава, выплескивающаяся из жерла вулкана. Как будто толчки крови под кожей – удар, еще удар. Только в нем от мазохиста – процентов девяносто из ста, и каждый следующий глоток смазывает реальность подобно анестетику, и становится легче – оправдывать слабости, в первую очередь. Хриплые переливы саксофона, льющиеся из спрятанных по углам комнаты колонок, скользят колкими электрическими разрядами по коже. И это почти как физическое прикосновение – пальцами вдоль горла, по груди и вниз, к впалому животу, губами, прорисовывая набросок более четкими уверенными линиями. Флюк выгибается в спине, рисуя в воображении темноволосую голову между собственных бедер, и стона, рвущегося из груди, не сдерживает, и сдается, потому что слабый – очень-очень! – чтобы бороться со всем и сразу. Экран телефона загорается и гаснет несколько раз подряд. Флюк отмечает это краем глаза, но предпочитает игнорировать, слишком многое смешалось внутри – алкоголь, желание и боль – слишком опасный коктейль, чтобы получилось удержаться в границах приличия. Уведомление всплывает поверх экрана блокировки после пятого пропущенного звонка, и там всего одно слово, ударом наотмашь – открой. Встречаться с Омом в подобном полувозбужденном состоянии – последняя из самых идиотских затей, когда-либо приходивших в голову, но у Флюка под кожей – магниты, он как будто помимо собственной воли сползает с кровати, бросает скользящий взгляд в зеркало, распахивает дверь и замирает. Ом смотрит на него таким привычным ничего не выражающим взглядом, но кипятком обливает не хуже. Флюк обнимает себя обеими руками, словно защищаясь, и с ужасом понимает, что на нем та самая футболка, утащенная под шумок с какой-то из общих рекламных съемок, уже не сохранившая ни толики чужого парфюма, но спасавшая неоднократно. И бежать – куда? – из себя разве что. Ом ловит его на половине движения – пережимает пальцами запястье и дергает на себя. Флюк охает только, когда его перехватывают под колени и спину, поднимают на руки и вносят в квартиру, ногой захлопывая дверь.– Отпусти, – спокойно и отстраненно, как будто сердце не протаранило ребра, не повисло на единственной не лопнувшей вене и не тащится теперь за ним, словно на поводке, оставляя на светлом пушистом ковре тошнотворные бурые разводы. Возможно, за все прошедшие месяцы он все-таки научился мало-мальски справляться. – Отпусти, пожалуйста.Флюк не испытывает страха, но контролировать себя в присутствии Ома практически невозможно. Ом опускает его на кровать и тут же прижимает самим собою, не позволяя вырваться. От него едва слышно пахнет алкоголем, и это почти иронично – находить в себе смелость, чтобы заглянуть друг другу в глаза только с промилле в крови. Оттягивает и без того растянутый ворот футболки, перехватывает за горло, вынуждая вывернуть шею под неудобным углом, и мажет пальцем по вспухшим царапинам. Это больно. Флюк дергается, но Ом сильнее. А дальше только искрящим красным по всем панелям, воем сирены по нервам – потому что не руками. Языком.Он всхлипывает, хватается пальцами за волосы на затылке Ома и дергает назад. И нет у него таких стен, чтобы выдержали, приливными волнами сметает в одно короткое мгновение, ударяет спиной о прибрежные скалы, переламывая сразу все кости, и вот он – распахнутый настежь, с вывернутым наизнанку нутром. И вытоптать, выпотрошить так просто, и больше не будет – его не будет. – Нонг’Ом! – начинает Флюк еще раз, добавляя в голос льда.– Нет, не начинай эту игру сейчас. Не дави на меня своим возрастом, – обрывает Ом. И в глазах его чернильные водовороты, один шаг с тропы – утащит на дно: – Я, кажется, с ума схожу.– Ты пьян, – Флюк чуть отстраняется, но руки сами собой тянут Ома ближе. Он ведет пальцами по обтянутым тканью лопаткам, по напряженной спине, задирает полы рубахи и касается гладкой горячей кожи на пояснице. Ом выворачивается, перехватывает ладонь и привычным движением прикладывает к собственной щеке – как делал не раз, во множестве невыбранных или вырезанных из сериала сцен, и чувствуется так, словно они прошли миллионы шагов вместе, выстраивая по кирпичику настоящие, не прописанные сценаристами по бумаге отношения. Но это впервые между ними, и страшно, очень страшно, что сломается, не начавшись. И нужно большее, чем разовый приправленный алкоголем секс, о котором утром будет невыносимо стыдно вспоминать, и встанет стеной между ними – так просто не пробить. Но, возможно, за эти месяцы не только он сам научился справляться, но и Ом – слышать то, что не было сказано вслух и, наконец, понимать.Пламя угасает медленно, но Ом не делает попыток распалить его снова. Целует очень нежно, едва касаясь – в висок, щеку, по линии челюсти и между рельефных ключиц.– О ком ты думал, пока я не пришел? – О тебе, – честно отвечает Флюк. Зажмуривается на мгновение, осознавая, что собственными руками ломает устоявшиеся за прошедший год отношения, и винить останется только себя самого, если выстроить что-то новое между ними не получится, – я всегда думаю о тебе. Но то, что ты делаешь сейчас… – он запинается немного, – меняет все, понимаешь?Ом наклоняется, чтобы поцеловать, но Флюк упирается обеими руками ему в грудь, не позволяя.– Я не могу сказать ?нет?, только не тебе. Но если завтра ты сделаешь вид, что ничего между нами не было, – он прикусывает губу, чувствуя, как громко, отдаваясь синхронным биением в висках, колотится за грудиной сердце. И Ом слишком близко, слишком в нем, чтобы не слышать тоже. – Я не знаю, как мне с этим жить.Ом открывает рот, чтобы ответить, но Флюк качает головой, перехватывая его слова ладонью.– Завтра. Мне нужно, чтобы ты был уверен в том, что делаешь. Иди домой, выспись и возвращайся завтра, если вот тут, – он прикладывает ладонь к груди Ома, в том самом месте, где столь же оглушительно, как и его собственное, бьется сердце, – и вот тут, – пробегается всей ладонью по темным волосам, – ничего не изменится. Ом утыкается лбом в его плечо и стонет на выдохе – хорошо, ничего не изменится, но если для тебя это так важно – хорошо! – рывком поднимается с кровати и, не оглядываясь, выходит из комнаты, и через мгновение дверь хлопает, оставляя его в одиночестве и с полным комплектом растрепанных чувств. Флюк вытаскивает подушку из-под головы, прижимает ее к лицу и кричит – громко – но внутрь себя. Потому что это или начало всего, или начало конца. Он заставляет себя подняться с кровати, когда слушать тишину становится невыносимо. Стягивает футболку, игнорируя выключатель света в туалете, но смотреть на себя в зеркало в рассеянном полумраке, едва разбавленным желтоватым светом из комнаты – еще стыднее. Он приглаживает растрепанные волосы, но распухшие от поцелуев губы и блестящие пьяные глаза так просто не спрятать. Зажимает ладонью выползающую на лицо улыбку и ругает себя – слишком рано еще, не решено, не обдумано до конца, но сердце играет против головы и бьется, рвется наружу, не слушая увещеваний разума. Флюк забирается в ванну, сдергивает с держателя смеситель и выкручивает кран. Холодная вода ударят в лицо тысячью игл, но в голове светлеет как будто, а муть утекает в слив вместе с потоками воды. Произошедшее кажется нереальным, и он скользит пальцами по щеке, вдоль шеи и меж ключиц, как будто повторяя путь, пройденный горячими губами. И это совсем иначе, не для придуманного героя, не для девчонок, помешанных на сериалах, не для требовательного режиссера, рисующего чужую любовь так, как ему видится в голове, – только для него. И только между ними. И это делает его таким счастливым, как и не было никогда. Лишь бы не думать, не представлять, не накручивать себя до состояния сжатой пружины – Флюк мотает головой, разбрызгивая капли с волос, – какими трещинами разойдется он сам и мир вокруг, если Ом не придет.Забирается в кровать, с головой прячась под одеялом, наивно надеясь провалиться в глубокий сон до самого утра, но знает точно, что встретит рассвет, так и не сомкнув глаз, слишком болезненно ожидание, слишком велико напряжение, как будто металлической расческой водят по оголенным нервам – невыносимо. Он вздрагивает всем телом, едва успев поймать ладонью подпрыгнувшее к глотке сердце, когда ночную тишину, перемешенную с приглушенным гомоном бодрствующего за окном города, раздирает резкий стук в дверь. И не сомневается ни капли, что это Ом, а вот в собственной способности добраться на негнущихся ногах до двери – очень даже.– Я выпил миллион кружек кофе, – начинает Ом без предисловий, оттесняя замершего статуей Флюка вглубь квартиры. Закрывает за собой дверь и прижимается к ней спиной: – У меня сердце колотится, как сумасшедшее. И если завтра в сети окажется куча фото из ресторана вот с этим, – он лохматит влажные волосы, – тебе объяснять, какого черта со мной случилось. Потому что это ты. Ты случился. И я трезвый теперь, видишь? Ом делает шаг вперед, приподнимая пальцами подбородок и вынуждая Флюка смотреть в глаза. Наклоняется ближе, оставляя на щеке ожог дыхания, и выливает свое первое, но такое важное ?люблю? прямо в разомкнувшиеся навстречу губы. И мир теряется в туманном мареве, как будто мастихином смешали все оттенки масляных красок, нашедшихся в палитре. Флюк выдыхает – хрипло, как будто простужено, не справляясь с застывшим дыханием, зажмуривается и кивает быстро-быстро, принимая врученное в ладони сердце, и делает то, что получается у него лучше всего – любит в ответ.