18. break the ice [отталкивание] (1/1)

На шестые сутки молчание становится невыносимым. Нет, мы не игнорируем друг друга. ?С добрым утром?. ?Как прошёл твой день?? ?Доброй ночи?. И ответы — мои — совсем односложные. ?Угу?, ?хорошо?, ?и тебе?. Сложно назвать это полноценным разговором. Тем более, что ответ ?хорошо? на вопрос ?как прошёл день? — откровенная ложь. Но на большее я не способна. Это разрывает изнутри. Не злюсь так, как должна бы… И я не обижена. Синяки на груди и шее сошли быстрее, чем могли бы у любой нормальной женщины — уже через сутки на коже не было и следа. И всё-таки сказать, что я в порядке, язык не поворачивается. Ощущение, что из меня разом выпили все эмоции и чувства: ничего не понимаю. Всё изнутри покрыто толстой коркой льда. Джейк то и дело бросает на меня виноватые взгляды и каждый вечер открывает рот, чтобы завести разговор. И не решается. А я на самом деле даже не могу злиться; единственное, чего хочу — понять, что произошло. Почему он повёл себя так. Чем я заслужила? Готовлюсь ко сну — от желания завершить ещё один тяжёлый, почти безмолвный день накатывает смертельная усталость. От собственных мыслей, роящихся в голове подобно назойливым жирным мухам, хочется разрыдаться. Не могу так думать — просто не имею права даже допускать мысль, что нам не стоило… Что нам вообще ничего не нужно было возвращать. Мне было плохо без него. А сейчас плохо и с ним. Видимо, дело во мне, а не в нём. Неужели это всё? После всего, что произошло — после того, что мы пережили, — мы продержались вместе только… месяц? Так не должно быть. Не с нами. Не со мной — если брать ответственность только на себя. Я любила его почти всё своё существование. А это очень, очень много лет. Сотни лет. Сотни жизней. Сотни смертей. И по-прежнему люблю так, что от этого больно. Поэтому наше молчание сводит с ума: будто потеряла что-то жизненно необходимое. Будто разучилась дышать. Но я не нахожу в себе сил заговорить. Даже обнять его ночью не могу — и он держится на расстоянии. Словно мы чужие люди на разных половинах широкой кровати, только вместо фута простыни между нами — огромная пропасть. Захожу в ванную, пока Джейк в душе; не могу даже смотреть на очертания его тела за мутным стеклом кабины. Торопливо стираю макияж — пенка для умывания попадает в глаз, щипется, сука, а потом что-то щёлкает — и я обнаруживаю, что рыдаю, вцепившись побелевшими пальцами в края раковины. В отражении зеркала лицо искажается от слёз, грудь судорожно вздымается, а я плачу — и ничего не чувствую. Будто наблюдаю за собой со стороны. Что мне делать Как правильно поступить Что дальше Что блядь дальше Почти не замечаю окружающих звуков — ни прекратившегося шума воды, ни скольжения открывающейся дверцы душевой кабины, ни шагов мокрых ног по кафелю. Но когда Джейк осторожно, будто боясь обжечься, касается моих плеч, я слышу незнакомый голос. — Не трогай меня. Через ужасно долгое мгновение — едва Джейк одёргивает ладони — понимаю, что голос принадлежал мне. И я пугаюсь. Разворачиваюсь, глядя на Джейка — и беспомощное выражение его лица добивает. Вылетаю из ванной, чуть не поскользнувшись на мокром полу, и трясущимися руками открываю бар. Что-нибудь покрепче. Джин? Откуда тут вообще джин? Ладно, сойдёт. Не утруждаюсь поисками бокала — делаю несколько глотков прямо из горла. Рот обжигает крепостью и еловым привкусом, так резко, что выпитое чуть не лезет обратно. С усилием подавив тошноту, разворачиваюсь к Джейку — он стоит в одном полотенце, обёрнутом вокруг бёдер, прислонившись к двери ванной. Неделю назад это зрелище поставило бы меня на колени — в прямом и переносном смыслах, — но сейчас — ничего. — Марикета? Качаю головой и, обняв бутылку, забираюсь с ногами в кресло. — Прости меня. Уже извинялся. В первые же минуты после того, что натворил. И позже, в тот же вечер. И дело не в том, что я не могу или не хочу прощать — я просто не знаю, как. И это самое страшное. Снова прикладываюсь к бутылке — джин не придаёт смелости. Джейк подходит ближе — даже не поднимаю взгляд — и садится на пол рядом с креслом. Напрягаюсь, вжимаясь в спинку, будто пытаюсь слиться с мебелью — собственная реакция пугает ещё сильнее. — Поговори со мной. Всё-таки смотрю на него — его затравленный взгляд почти пробивает заслоны, но я качаю головой. Не могу. Уже не могу. Что я скажу? Что он скажет? Разве можно решить что-то словами — теперь? Ещё глоток. Джейк отбирает бутылку — вздрагиваю, когда его пальцы касаются моих. Хочу возмутиться и забрать джин обратно, но слова застревают в горле; однако Джейк, сделав несколько глотков, возвращает бутылку обратно. — Тогда я сам с тобой поговорю, хочешь ты этого или нет. Марикета, — он глубоко вздыхает и тянется к лежащей на столике пачке сигарет. Даже не могу сказать ему, чтобы не смел курить в комнате. Могу только дождаться, пока он закурит, и сделать то же самое. Джейк качает головой и ставит пустую пепельницу на подлокотник кресла. — Я не знаю, что на меня нашло. Вскидываю брови. Нет, ты знаешь. Ты ревнивый идиот. И всегда был. — То есть, конечно, знаю, — исправляется поспешно, будто слышал мои мысли. — Но я действительно… Сука, я облажался, Марикета. Перегнул. Просто это… Это пиздец. Это как красная тряпка, ты понимаешь? Качаю головой, а потом киваю. Понимаю… и нет. Я могла бы выцарапать глаза любой девице, которая осмелилась бы бросить косой взгляд на моего мужчину, но я никогда не вела себя так. — Я хочу задать тебе один вопрос. И… Это будет странно. Я никогда тебя о таком не спрашивал. — Наклоняю голову, ожидая продолжения. — Ты ведь помнишь всё, что с тобой происходило… во всех вариантах нашего прошлого? — Помедлив, киваю. Так и не сумела признаться, как на самом деле это помню. Сначала говорить правду было слишком больно, потом — не до того, а после вс? стало неважно. — Скажи мне… Ты когда-нибудь… У тебя было что-то… С другими? Округляю глаза. Что за идиотский вопрос? Это всегда был ты. Я влюблялась в тебя десятки сотен раз. Я жила ради тебя и умирала ради тебя. Качаю головой, и глаза наполняются слезами. Вопреки логике, Джейк выглядит так, будто ответ его расстроил. — А вот я не помню нихрена, — жёстко говорит он. — Даже Рипли рассказывала, что ей временами снились сны с флэшбеками. Да и Малфой что-то такое упоминал. И я не понимаю, — он глубоко затягивается, и сигарета моментально прогорает до фильтра, — я, блядь, нихуя не понимаю. Я люблю тебя, Марикета. И я люблю тебя не из-за того, что мы пережили вместе. Это не остров. Не Ваану. Я, блядь, просто тебя люблю. Полюбил тогда. Когда происходил весь этот пиздец. Не в ебучей прошлой жизни и не в какой-нибудь там ещё, ты понимаешь? И я часто думаю, что, возможно… Может, если бы у тебя действительно был выбор, ты бы не выбрала меня. — Чего? — от изумления прорезается голос, и я с трудом разлепляю пересохшие губы, роняя тлеющую сигарету на подлокотник. Джейк убирает окурок и стряхивает пепел с обивки. Поднимает взгляд и слабо улыбается, видимо, восприняв единственный вопрос за тронувшийся лёд. А я не знаю. То ли лёд тронулся, то ли я. — Довольно просто не ревновать тебя к твоим друзьям. — Мои брови ползут вверх, и Джейк поспешно исправляется: — К нашим друзьям. Но… Посторонний мужчина, ошивающийся вокруг тебя? Я же, сама знаешь, не самый охуенный вариант. Что, если ты… До меня доходит. Так резко, что приходится утопить изумление в щедром глотке джина. — Ты всё ещё… боишься, что я снова исчезну? Что я опять тебя оставлю? Джейк сжимает губы и кивает. Он действительно думает, что я влюбилась в него только потому, что уже влюблялась? Помогите мне, боги, он ещё больший идиот, чем я думала. — И ты по-прежнему мне не доверяешь. Он неопределённо пожимает плечами. Тянусь к пачке сигарет и снова закуриваю. — Когда я вернулась, — тщательно, насколько позволяет выпитое, выбираю слова, — я полюбила тебя не потому, что это уже происходило. Я полюбила тебя за твоё терпение. За готовность ждать. За твоё отношение ко мне. Это уже потом, когда я вспомнила… Только тогда я поняла, что на самом деле всегда тебя любила. — Любила? — осторожно переспрашивает Джейк. Цепляется к словам, ну надо же. — Люблю, — поджимаю губы, — люблю тебя, придурок. — Он с облегчением выдыхает. — Но ты… сделал мне очень больно. — Прости, — быстро говорит он, — твои синяки… — В жопу синяки, — округляю глаза. — Я не про физическую боль. Ты ранишь меня своим недоверием. Хотя я, — вдыхаю сигаретный дым так глубоко, что лёгкие горят, — заслужила это. Нет, — тянусь к нему и накрываю ладонью приоткрывшиеся губы, — не спорь, это правда. Мы так и не поговорили об этом, но я столько раз тебя обманывала, что не должна удивляться. Но если мы действительно хотим, чтобы на этот раз у нас всё получилось, нам нужно научиться доверять друг другу. Джейк осторожно перехватывает моё запястье и чуть отстраняет руку от губ. — Я больше не позволю ничему встать между нами, — звучит торжественно и высокопарно, но почему-то верю. Хочу верить. — Ты… простишь меня? Киваю, снова еле ощутимо касаясь его губ пальцами. И понимаю, что лёд… действительно тронулся. А может, всё-таки я. Одно другому не мешает. И я понимаю: сейчас мы вдвоём стоим на перепутье. То, что между нами случилось, не должно было произойти, но всё-таки произошло. Это может стать концом всему… И это, наверное, даже более простой путь. Я могла бы попросить его уйти. И он бы ушёл. Но всё, чего я на самом деле хочу, — забыть, что это случилось. Постараться забыть. И это… Это намного сложнее. Джейк прижимается губами к кончикам моих пальцев. Так осторожно и нежно, будто боится, что вновь оттолкну. А я никогда в жизни не видела его таким беззащитным — сердце отзывается щемящей болью. Тянусь к нему, наклоняюсь, легко целую, скрепляя сделку. Доверять друг другу. Мы научимся. У нас в любом случае нет выбора. Кажется, что есть — но ведь на самом деле он уже сделан, правда?.. Когда наши губы соприкасаются, вспоминаю, как мне этого не хватало. Его поцелуев. Его рук, теперь обнимающих так осторожно, что дыхание перехватывает от нежности. Он привстаёт, углубляя поцелуй и тут же отстраняясь — заглядывая мне в глаза с безмолвным вопросом. А я отвечаю с таким пылом, какого сама от себя не ожидала. Так, что мы вдвоём оказываемся на полу — и бутылка падает с колен с глухим стуком, куда-то закатывается пепельница с подлокотника. Джейк притягивает меня ближе, и я отчего-то жутко тороплюсь — наверное, навёрстываю упущенное — оседлав его колени, стягиваю халат, завожу руки за спину и с трудом нащупываю застёжку бюстгальтера. Я так хочу забыть всё, что произошло, что старательно игнорирую шевелящееся где-то в груди беспокойство. Ну нет. На этот раз всё будет не так. А так, как было, уже не будет. — Принцесса, — шепчет Джейк, касаясь кончиками пальцев моей шеи — в точности тех мест, где были синяки. — Прости. — Не надо, — качаю головой, перехватывая его ладонь и прижимая к своему лицу. — Это… ерунда. — Это не ерунда, — Джейк хмурится. — Я не должен был. Да чёрт возьми, Марикета, я тебя чуть не изна… Не даю ему договорить, снова целую. И, чуть отстранившись, выдыхаю: — Даже думать не смей. Это было… Может, немного жёстко, — невесело усмехаюсь и исправляюсь, — ладно, без ?немного?. Но это не было изнасилованием. С… м-м… физической точки зрения, если ты понимаешь. — Но по факту… — Заткнись, а? — прикусываю его губу. — Это уже случилось. И больше не повторится, да? Не потому, что я такая наивная. А потому, что с этим нам надо как-то дальше жить. Желательно, вместе. Потому что это то, чего я хочу — быть с ним. И я на самом деле понимаю причину, по которой он так реагирует… Мне это не нравится. Но я понимаю. — Не повторится, — эхом откликается Джейк, а его руки, неторопливо стягивающие с меня трусики, никак не вяжутся с серьёзным выражением лица. Развязываю узел на его полотенце и направляю в себя член — мне так нужно это, что крыша едет. — Тебе не больно? — вдруг спрашивает Джейк, когда я замираю. — Почему мне должно быть больно? — искренне изумляюсь, приподнимая бёдра и снова опуская. От этого движения плавится мозг — так хорошо, когда он внутри. Вместо ответа Джейк качает головой и притягивает меня к себе, сцеловывая сорванный следующим движением стон. Упираюсь локтями в пол и вжимаюсь в Джейка, так сильно, будто хочу раствориться в нём. Он обнимает меня крепче, поднимает бёдра навстречу — по-прежнему словно боясь переступить какую-то черту. — Нет, — прижимаюсь губами к его уху, и от шёпота становится жарко. — Не вздумай… думать. Он хрипло смеётся — наверное, над формулировкой, но не то чтобы меня это сейчас занимало. Пальцы сжимаются на ягодице, широкая ладонь ложится на спину, притягивая ближе — вот это действительно важно. Это — и ритм, в котором двигаюсь, в котором он встречает мои движения, в котором сбивается его дыхание и срываются мои стоны. — Марикета, — Джейк почти полностью перехватывает контроль, вбиваясь в меня сильнее, отрывисто, до дрожи в кончиках пальцев, — я… люблю тебя. — Да, — выстанываю торопливо, будто если не успею ответить, момент будет испорчен, — да, да, я тебя люблю… И меня накрывает. Это уже не тронувшийся лёд — это прорвавшаяся плотина, и я дрожу от удовольствия, покрывая щёки Джейка солёными от моих слёз поцелуями. Он хрипло дышит, прижимая меня к себе трясущимися руками. А позже я рассказываю ему правду о своих воспоминаниях. Если я хочу, чтобы мы научились доверять друг другу, то начать стоит с себя.