Часть 1 (1/1)

В тихой *** губернии далеко от города стоит высокий и статный дом из посеревшего от времени мрамора. Дом окружает сад с яблоневыми деревьями, которые не цвели ни разу с той поры, как их семена превратились в моложавые деревца. Птицы никогда не садились на эти деревья, не строили поблизости гнёзд… Может потому, что сад окружал чугунный и острый забор, чьи прутья находились так высоко, что казалось, будто голубой небосвод окрашен в полоску? Никто не знал. Вокруг здания всегда было тихо, как на кладбище. Ни трепетанье ветерка, запутавшегося в зелёных листьях яблонь, ни пения птиц или хотя бы звона колоколов из церквушки неподалёку. Ничего не было. Крестьяне, принадлежавшие к губернии, обходили величественный дом стороной, называя его ?Пропащий?. Дом был ничем иным, как психологической лечебницей для тех, кто уже был не в состоянии когда-либо вернуться к нормальной жизни в рассудке и пугал собою мирных граждан. Сюда ссылали выживших из ума военных, завравшихся дипломатов, проклятых дьяволом священников, разочаровавшихся в бытие пьяниц и лиц ещё хуже. Покосившаяся вывеска на здании гласила: ?Безнадёга?. А под вывеской мелкими буквами было выгравировано: ?Обуховская психиатрическая больница, лечебница, дом для забредших душ и для них же кладбище?. Позади дома и вправду было раскинуто маленькое кладбище. Такое маленькое, что поместить туда всех больных и умирающих в этом доме было просто невозможно…На втором этаже в небольшой палате №17, где было одно единственное в доме маленькое окошко, на смятой койке лежал темноволосый мужчина. Его лицо заросло щетиной, волосы были спутаны и давно немыты, тёмные глаза метали взгляд по потолку и, ничего там для успокоения не находя, начинали обшаривать комнату. Одинокий приземистый стул, крепкий стол, потрёпанное перо и простая чернильница, несколько чистых листов на столе и грязные скомканные бумаги на полу, гора чего-то искорёженного и погнутого. Вместо раковины где-то в углу комнаты висела верёвка. Стоит потянуть за неё, как сверху из ведра льётся вода, но чаще всего там пусто… Забывают принести из колодца, который далече от больницы. Вместо туалета ведро, которое тоже забирают нечасто. Вся комната жутко пропахла, и запах прочно впитался в пожелтевшие пол и стены. Маленькое окошко, куда едва помещается голова, — единственный источник воздуха и света. Вот послышались шорохи, и в небольшое отверстие в двери просунули поднос из погнутого железа. На подносе миска с жидкой похлёбкой, стакан воды и корка чёрствого чёрного хлеба. Человек на кровати вздрогнул от того, как хлопнула железная решётка. Спустя пару секунд клацнули ключи, и работник больницы ушёл восвояси. Мужчина приподнялся на локтях, равнодушно посмотрел на поднос и, закутавшись в скудное покрывало, отвернулся к стене. — На подносе написана ?тройка?… ха-ха… На дне стакана — ?семёрка?, а в тарелке каши наверняка есть ?туз?! Ха-ха! — темноволосый мужчина расплылся в сумасшедшей улыбке. — Или же вновь предательство! Будет ?дама?, ?дама пик?! Чёртова старуха! Она во всём виновата! Ведьма! — больной со всей силы ударил в стену. Он рывком подскочил с кровати и, подбежав к подносу, со злость опрокинул его. Поднос полетел в стену и, жалобно звякнув, упал за кровать; тарелка в руках мужчины погнулась и вскоре присоединилась к груде погнутой посуды в углу, та же участь ждала алюминиевый стакан. Жидкая похлёбка и вода расплескались по полу комнаты. Лишь корку хлеба больной мужчина схватил и начал жадно откусывать от неё куски. Ложку темноволосый прижал к своей груди, продолжая шептать какой-то бред, жевать чёрствый хлеб и рыдать. Больного звали Германн. Он был молодым офицером, сыном обрусевшего немца. Расчётливый молодой человек имел небольшой капитал, а потому был скуповат, не позволял себе тратить лишнего. Так был он скрытен и честолюбив, что мало кто из друзей имел случай посмеяться над его ?излишней бережливостью?. В душе игрок, он не мог позволить себе самому сесть за стол, ибо не считал нужным ?жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее?. Но сам по себе Германн был человеком страстным, несдержанным и пылким, что его и сгубило. Однажды, зацепившись в разговоре игроков, за коими наблюдал часто и помногу, за некий ?секрет трёх карт?, он уже не смог успокоиться и решил во что бы то ни стало разгадать этот a’ l’insudesecret*. Судьба завела его к тропинке в дом *** графини и остановила его там, под окнами. Тогда-то и повстречал он молодую барышню Лизавету Ивановну, что окончательно решило его судьбу… Уже мёртвая графиня позже явилась к нему во сне и поведала свою lemysteredela**, будто обрекая молодого человека, что так страстно возжелал того, чего не следовало, на ужасную погибель, увы, не смерть. Человек с внешностью Наполеона и душой Мефистофеля, он был обречён на успех… Однако теперь Германн здесь, в психической больнице, без денег, без звания, без друзей, без общения. Всеми забытый, оставленный умирать в безнадёжном месте, на самом дне общества и, наверное, мира… Мужчина до сих пор одержим теперь уже своим ?секретом трёх карт?, то проклиная, то пряча его ото всех, жадно и необузданно. Прошло вот уже 4 года с того рокового дня, дня ?Пиковой дамы? в памяти Германна, Лизаветы Ивановны, Томского, Чекалинского и всех, кто присутствовал в тот самый злополучный день. Лизавета Ивановна теперь замужняя женщина, и не пристало бы ей писать писем в сумасшедший дом… Но она пишет, пишет, потом рвёт их и плачет на кровати. И так все 4 года.Томский каждый год в этот день напивается, как чёрт, лишь бы забыть о том, что случилось. Его жена Полина всегда уезжает к подругам и не возвращается до самого утра. И так все 4 года.Чекалинский и его свита откладывают карты в этот злополучный день и проводят его в обычных делах своих, выпевая под вечер и ложась в постель раньше обычного. И так все 4 года. Проклятье ?Пиковой дамы? распространилось на всех этих людей, хотя они и не знали ?секрета трёх карт?. Каждый из них всё ещё помнит всё это, лицо Германна всё ещё преследует их, где бы они ни были… как и лик мёртвой уродливой графини, что усмехается ему прямо в глаза. И так все четыре года.Но на пятый год, в тот самый день и час, молодой мужчина вдруг просыпается от этого кошмарного сна. Германн просыпается не у себя дома, а в неизвестном ему месте, где омерзительно пахнет, а с потолка капает вода; где в углу гора мятой алюминиевой посуды, а на столе в ряд разложены ложки и мелкие крошки чёрного хлеба; где пол усыпан сгнившей соломой, укрыт скомканными исписанными бумажками и облит чернилами, водой, какой-то похлёбкой… Из окна виден белый кусочек неба в полоску решётки комнаты. Таким ослепительно белым небосвод бывает только после дождя… и эти решётки в его свете кажутся по-настоящему чёрными и острыми.Германн трёт заспанные веки и смотрит в окно. Мужчина ничего не понимает и почти ничего не помнит… Чем дольше он лежит на этой кровати, тем больше начинает проясняться в его голове. Проходит время, и небо начинает приобретать нежно-голубой оттенок. ?Узник? встаёт на кровать и пытается дёргать руками железные прутья, однако всё без толку. Они слишком твёрдые и ржавые… У мужчины ни мысли, кроме одной: вырваться отсюда. На улицу, на волю, в тот сад, что видно меж решётками. Он не привык сидеть, сложа руки, быть пленником этой безнадёжности! Ему нужно успокоиться, посидеть… Но нет, Германн подбегает к верёвке, со всей силы дёргает за неё руками. Вода из ведра хлынула на мужчину, застилая глаза и затыкая уши. Брюнет откинул со лба волосы, с которых мелкими капельками капала вода. Тёмные очи офицера лихорадочно блеснули из-под ресниц, он хватается за верёвку и как по канату лезет вверх. Натренированные во время службы руки ещё помнят, как цепляться за жёсткую верёвку… И вот голова Германна сильным рывком выбивает лист железа, коим закрывают отверстие в крыше. Светло-голубое небо и слабый ветерок — первое, что видит и чувствует мужчина, проведший четыре года в заточении. От радости, пьянящей ?почти? свободы руки чуть не выпустили канат, но офицер крепко держится ногами и не даёт себе упасть. Глубоко вдохнув холодный с дождя воздух, Германн выбирается на крышу. Руки скользят по черепице, пальцы судорожно хватаются за глиняные кусочки, что осыпаются в руках. Ноги соскальзывают, узник катится к самому краю крыши, и ему совершенно не за что зацепиться…Падение с крыши второго этажа прямо на одну из яблонь смягчает приземление Германна, но не так уж и сильно. Мужчина больно ударяется о сырую землю и почти теряет осязание, на некоторое время ему кажется, что он ослеп и оглох. Начинающийся дождь вновь возрождает офицера, освежая своими каплями и даря блаженный холод. Опираясь на ствол яблони, брюнету удаётся встать на ноги. Спина всё ещё отчаянно болит, в глазах пляшут яркие вспышки, а где-то в груди поселился щемящий холод. Однако человек улыбается… Свобода, совсем немного и свобода.Собравшись с духом, офицер пересекает яблоневый сад, оказываясь у высокой ограды. Кутаясь в рваное покрывало, в которое Германн завернулся, словно Юлий Цезарь, мужчина откашлялся и опёрся на ограду. Сквозь железные прутья едва пролезала рука, не говоря уже о том, чтобы пролезть всему остальному. На несколько секунд брюнета вновь захлестнуло всепоглощающие отчаяние… Но, собрав всю волю в кулак, Германн судорожно начал думать.Офицеру повезло: из хлева за поводья вели лошадь. Мужик в синей шапке смотрел перед собой и странно покачивался на ходу. Похоже, что крестьянин был пьян, поэтому заметить мужчину он вряд ли мог. За лошадью показалась повозка с каким-то тряпьём, Германн перепрыгнул через ограду и вскочил на неё. Колёса под ним жалобно скрипнули, но тотчас же затихли. Брюнет попытался как можно глубже зарыться в тряпьё для тепла и незаметности. Повозка выехала за пределы больницы. Мужик снял шапку с головы и помахал ею закрывшимся воротам, раскачиваясь, как маятник. Он точно был пьян, мертвецки пьян. Взобравшись на лошадь с пятой попытки, чертыхаясь и бранясь на чём свет стоит, крестьянин устроился на краю повозки, гикнул, и повозка двинулась по ухабистой дороге. Германн попытался зарыться ещё больше, так как дождь и ветер всё усиливались, но вещей было ужасно мало. К вечеру офицер весь промёрз и проголодался. А мужик продолжал гнать телегу без остановки, кажется, почти не различая дороги перед собой. По обе стороны телеги мелькали деревья, до города было ещё очень далеко — он это понимал. Прикусив губу, мужчина закутался в тряпьё сильнее и попытался заснуть. Но в течение нескольких часов ему так и не удалось этого сделать. Желудок предательски сжимался от голода, а зубы начали выстукивать чечётку. ?Тройка, семёрка, туз. Тройка, семёрка, дама?,— тихо-тихо шептал Германн и вскоре смог задремать. Наутро города всё ещё не было видно, а проспать офицеру удалось не так долго. Брюнет жевал кусочек какого-то пальто, и, казалось, голод потихоньку отходил. Дождь закончился, Германн вместе с кучей тряпья промок насквозь. Но выбраться из этих ?мокрых объятий? означало неминуемую гибель от лютого ветра, завывающего в ушах. Однако кое-что более важное теперь начало тревожить мужчину… Голод и холод можно было ещё какое-то время обманывать, кутаясь в промокшее сверху тряпьё и покусывая кусочек куртки, а вот собственные муки душевные обманывать не получалось. Офицера вновь начала мучить безысходность. Куда идти и что теперь делать? Кому на этом белом свете теперь он нужен? Со службы его наверняка сняли, никто не беспокоился о нём и не присылал ему писем, значит, для всех он мёртв. ?А может… может, Лизавета Ивановна?! Может, хоть она, добрая душа, поможет мне?!? — промелькнула почти безумная мысль.Эта надежда тёплым лучиком скользнула в сознании и согрела замерзающего душевно офицера. *с франц. Неведомый секрет **с франц. Тайна