IV (1/2)

Ясно да привольно светит солнце яркое на голубом безоблачном небосводе. Всё Белогорье оно щедро осыпает теплом да лаской.

Греет солнышко пригожее каждый камешек и каждую гору, каждую речушку и каждое море, греет оно одинаково, различия не делая, и тружениц, что в полях уж спозаранку траву с песнею бойкой косят, и ребятишек, что, смеясь, шутки ради, сбегаются к главному колодцу, подражая взрослым.

Греет светило также и крылья голубя белого, что над колодцем кружит да на руки шершавые Василия Петровича садится, позволяя старику снять с лапки своей записку берестяную.

В миг, когда дедушка Василь печать сургучную княжескую ломает да разворачивает скрученную бересту, все горожане, собравшиеся поутру у колодца самим велением судьбы, замирают– перестают женщины переговариваться о своих заботах да о слухах новых, девушки, что украдкой, краснея, шептались друг с другом о тех, кто сердцу их люб был, вздрогнув, замирают бессловно. И даже ребятишки, поднимавшие шум и гам, благоговея, умолкают, с дрожью ожидая вестей.

Щурится Василь, в буквы вчитываясь, хмурятся брови седые его с каждым движением глаз. Читает он не спеша, вдумчиво, рукой бороду свою длинную оправляя да умом о новости помышляя. С момента, как дружина в княжество Нарция на выручку отправилась, много времени прошло – шутка ли, уж четыре Луны полных – а весточек никаких и не было. Оттого сейчас все жители на голубя белёсого насмотреться не могли, в душе своей хоть его появлению радуясь, да тревогу неотступную за судьбу неизвестную богатырей чувствуя.

С замиранием, неотрывно на голубя и дедушку Василя и Ольга смотрела. Стояла девушка прямо у самого каменного бортика колодца, только зачерпнув в нём водицы хладной во второе ведро. Десница её, краски, уголь да меч знавшая, крепко рукоятку ведра сжала, сердце выжидающе замерло, узлом волнение в груди заклокотало. Но от души в тот же миг тепло по всему телу разошлось – будто ветра дуновение шепнуло ей, будто солнца лучик ласково подсказал, будто плеск воды колодезной прошептал – жив, сдюжил, будь покойна…– Живы наши добры молодцы, без потерь, но с трудом победили Аспида и с песнею в края родные выдвигаются! – Огласил наконец Василь, громко для голоса своего старческого, твёрдо, будто бы воля вся его в слова перешла. Радостно дети завизжали, женщины, счастливо улыбаясь, вновь начали переговариваться в голос, поздравляя да гадая, о ком и как былину сложат, а девушки быстрее ветра к дедушке Василию подбежали да лист выпросили, зоркий глаз видел, что там более трех строк на бересте есть. Василий передал им записку, смеясь тихо в свою густую бороду, – Много здесь ещё писано, чай то писаря нашего, Стасия, дело… читайте, глазки молодые… Ольга радостно вздохнула глубоко, счастливо улыбаясь – душа её пела, будто бы физически восторженно ощущая, каксчастливое упоение её нежно окутывает, теплом по всему телу разливаясь. От избытка чувств, на глазах её слёзы появились, переполнившись, по ланитам покатились, холодя, и Ольга, не стыдясь их вовсе, улыбаясь радостно, утёрла их. Встретилась взглядом в этот миг она с дедушкой Василем, что улыбнулся ей сердечно добро да кивнул коротко. Кивнула и мастерица ему в ответ.Вокруг стоял шум и гам – каждый говорил с соседкой, а дети дергали своих сестриц юных за подол юбок, прося читать им берестяное послание громче – во всеуслышание. Девицы на это смехом заливались, береста ходила из рук в руки и каждая по строчке читала:– Посмотри, посмотри,– Груня, румянясь, говорила звонко Тате, – Пишет, что тьма этого воинства тёмного была – целая тьма!..– Ты лучше читай, где про трубный глас писано, – Отзывалась ей Татьяна, перехватывая бересту. – “Страшен глас поднялся, будто бы горы да сама сыра земля сотряслись, что зверь окаянный словно уму-разуму лишился, загорелись его очи огнём, полыхнули, обжигая всяк…”Лист передался дальше из рук девичьих. Глаша, глазами быстрыми дальше читая, руками всплеснула:– Так Аспида победить Кощей помог! Вот дела, не думала, не гадала…– Обожди ты,– Рассмеялась ей другая красна девица, Маша, дочка купеческая. – Ты лучше читай здесь, где про возвращения князя Нарция говорится… “Как рассеялись тучи тёмные да над княжеством, как развеяли добры молодцы над землёю, ядом Аспида отравленными, пепел чудища – тайное явным вмиг сделалось, развеялись чары зверя и солнце яркое, тьму сгоняющее, воссияло стойко… С гор высоких, лесами богатыми славящимися, в терем свой вернулся князь Нарций с красой-женой да со своими тремя дочерьми…”– А ведь дочери княжеские такой красы неписанной, что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать! – Замечает Глаша, по-девичьи томно вздыхая – сердце её будто бы чует, предрекает. В волнении она косу свою, как смоль чёрную, в руках сжимает да внимательнее к словам рассказа берестяного прислушивается.

– “С благодарностью князь Нарций к дружине обратился, дары богатые им за помощь посулил, ибо знал, что змея побороть – задача непосильно трудная да сложная была… Самого бравого богатыря, доблесть которого сравнима со светом солнечным, а удаль – с ветром ретивым, у князя Ильи Муромца спросил, да назвал тот самым бравым богатырём дружины своей Финиста, Сокола Ясного…”– А я говорила! Говорила, когда цветы собирали! – Разрумянилась окончательно Татьяна. – Самый храбрый он да пригожий!– Да обожди голосить-то, Тата, дослушай! – В сердцах топнула ножкой в красном сапожке Маша, бересту ещё более разворачивая. – “Князь Нарций улыбнулся ему благосклонно да дарами его озолотил и в знак благодарности предложил выдать ему в жены одну из дочерей своих пригожих…”– Как? – Разом удивлённо вскричали девицы у колодца да так громко, что женщины на них шикнули.

– Как? – Завторили ребятишки, что вокруг девушек бегали.– Так писано… – Растерянно пробормотала Маша, дочерь купеческая, потерянно по сторонам на лица, её окружавшие, печальные глядя, да вдруг сама собой приметила она Ольгу, что рядом совсем была, у колодца с Марфой стояла спокойно, воду той помогая зачерпнуть. Счастливо глаза девушки-мастерицы светились, улыбка милая, кроткая, неизменна была, что аж досадно Маше на неё стало – слышала мастерица слова её, а в лице не изменилась – и с досады дальше читать она начала. – “Но отвечал ему богатырь…”– Что, что отвечал? – В нетерпении запрыгали дети, воспринимавшие бересту будто сказку. Вновь вокруг поднялся шум да гам. – Что отвечал? Василий бороду свою огладил, на палочку опираясь, к колодцу ближе подошёл, на Ольгу смотря да с Марфой, женой кузнеца, здороваясь.– Вижу по глазам твоим, Олюшка, что сердце твоё счастьем полнится, – Осторожно приметил он ей, останавливаясь.

– Как не радоваться, ежели они Аспида побороть смогли? Счастье великое, что людям пособили да сами живы остались – вот и радостно на душе мне. – Рассмеялась Ольга в ответ, прилаживая к полным вёдрам своим гнутое коромысло дубовое да поднимая его привольно. Волосы её короткие русые от дуновения ветерка всколыхнулись.– Отчего ж ты с девушками бересту не читаешь? – Вопросил старичок, с улыбкой спокойной, отческой.

Мастерица едва на девушек взглянула украдкой, что бересту из рук в руки передавали да пытались ребятишек галдящих успокоить:– Написать многое дозволено, да правду лишь при встрече узнать можно – по глазам да по голосу. – Улыбнулась она кротко.

– Любопытство порой тяготит силою темною – то верно. – Откашлявшись старчески, заметил Василь. – А береста всякое стерпит – и ложь чёрную, и правду чистую… Кивнула ему Ольга благодарно, напутствие в его словах чувствуя. Разминулись они – каждый поутру своей дорогой пошёл – Ольга к избушке своей маленькой, чтобы воду снести, Василь – город проверить. И у каждого на душе спокойно было.

Но не успела мастерица и двух шагов от колодца сделать, как слух её невзначай уловил громкие выкрики девичьи:– “Отвечал ему богатырь: благодарствую тебе, князь, за предложение твоё. Дочери твои взаправду красы неписанной, что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать… Да сердце моё уж суженной отдано, ладе моей, что сердцу моему люба…” Замерла Ольга, слыша, как от этого вода в ведрах хладная всплеснулась да чуть за край ведер не перелилась. Вздохнула она глубоко, глаза прикрыла на миг короткий, да в то же время нескончаемый, сладостно длинный. Что-то глубоко в душе её затрепетало счастливо от слов этих, что-то подсказывало, что правда в словах сих, на бересте писаных, заключена.

Улыбнулась она радостно, искренне, да перехватив коромысло удобнее по пыльной тропке дальше пошла, на мир сущий взирая. Солнце ввысь поднималось с каждой минутой, по-утреннему со стуком звонким отворяли окна во всех избах, птицы, перекликаясь, по небу летели – благодатно да счастливо на душе Ольге от этого сделалось, но чего-то всё же чувствовалась нехватка – будто картина полная, да без одной детали малой.Примечает мастерица, ближе к избе своей уж подходя в небесах светлых сокола летящего – птицу свободную да бравую. Болью колкой, короткой в сердце это отдаётся, и осознаёт Ольга явственно эту “малую деталь недостающую” – мысли её вмиг к образу любому взметнулись аки птица увиденная, к Финисту, Соколу Ясному.

Улыбнулась она чувству своему, что в сердце мягко покоится полно, любовно, всепоглощающе сглаживая волнение, с тропки в траву по-утреннему росистую сошла, чтоб соседок своих пропустить. Кивнули они друг другу – Настасья да Дарья спокойно, дружелюбно, Ольга привольно да счастливо, искренне, коромысло держа ровно, чтоб водицы колодезной не расплескать даром на траву и без того мокрую.И Дарья Филипповна, и Настасья Демидова с месяц назад к ней в шатёр-мастерскую хаживали, портреты деток своих заказывали – помнила это Ольга ясно, ибо каждого, с кого картину писала – в сердце свое помещала, не чужими уже считала.

Улыбнулись да и разминулись они на тропке. Ольга к избе своей уж почти подошла, да вдруг слух её, хоть и от природы не самый острый, будто нарочно, фразу позади небрежно вслед оброненную заслышал:– Была краса, а ныне – позорница, одна стыдоба…

– Ох, Дарьюшка, и не говори. Что гутарить – теперича всё, до старых лет ей с кошкой да у окошка сидеть, милости судьбы ждать, что сжалится кто…

Оглянулась она резко на два силуэта, что по тропке шли спокойно. Горько сердце её сжалось, словно ударили её, а не слово простое сказали. Больно было ей даже не столь от слов, сколько от того, что сказаны были они в спину, а не в глаза, сказаны вполголоса, но не тихо, сказаны резко да обыденно и вдобавок ещё и людьми не чужими.Плотно губы сжала Ольга, боль в душе унимая, в избу зашла да вёдра с коромыслом по местам сложила. Вздохнула она глубоко, зарок себе давая – по мелочам не обижаться – всяк человек слабости подвержен, нельзя его за то судить. У окошек открытых – чему честным людям, за богатствами не гонящимся, боятся – шорох застенчивый послышался, детские голоски друг на друга зашептались вполшепота.

– Тише, не шуми, Ярка!

– Сам ты шумишь, я не шумлю… – Обидчиво прошептал в ответ голосок девчачий. – И сам ты тише, а то ходишь как медведь!Ольга рассмеялась серебряно, к окну подходя да вниз выглядывая.

– Отчего крадётесь, люди добрые? – С улыбкой мягко спросила она, видя двух соседских ребятишек – Ярославу, девочку-озорницу, младшую дочь купеческую, да её соратника и спутника верного Алешу. Обоим им минуло седьмое лето отроду, славились они всем любознательностью безмерной и энергией неиссякаемой, словно родник в лесу.

На голос Ольгин они воровато вздрогнули, на неё глаза поднимая робко, но от улыбки мягкой, спокойнее им стало. И Ярослава и Алёшка выпрямились, что по росту почти до края окошка доставали, и тоже улыбнулись в ответ.

– Мы не крадёмся, мы тренируемся. – Осмелев, деловито уточнила девочка, оправляя свою ярко-красную юбку.

– Да. – Вторит ей Алёша, руки на груди сложив. – Подрастём – в дружину пойдём…– Ну, тогда я спокойна, раз у нас такие защитники будут. – Улыбнулась им Ольга, опираясь на подоконник. – Не зайдёте в гости? Я могу самовар затопить, леденцы вам дать…Мальчик с девочкой переглянулись, смущенные. Алеша носком сапожка чуть землю ковырнул, головой мотнув:

– Спасибо Вам, за доброту да гостеприимство, но токмо мы это… не на чай пришли…– Мы вопрос задать хотели! – Радостно продолжила Ярка, смущение свое вмиг забывая и снова смеясь вольно.

Ольга поощряюще улыбнулась – любопытство праздное до добра не доводит, а вот любознательность – всегда в почёте, оттого дети, что знания приобрести всяк стараются, добрые чувства в ней вызывали:– Что ж, коль вопрос – так задавайте.

Воцарилось молчание – доселе бойкие, Ярка да Алеша, замялись. Дети поочерёдно толкнули друг друга, сердито хмуря бровки. Наконец Ярослава, вздохнула, заговорив:– Мы это вчера услышали, да прийти побоялись – поздно. Услышали, а сами-то не знаем. Вот отчего… – Она запнулась, смущенно опуская взгляд с Ольги на траву у избушки, – Отчего ткачиха, что с земель западных вчерашнего дня явилась, Мира, кажется? – Ярослава обернулась на друга, но тут же махнула рукой. – Пустое, как её зовут, она мне не нравится…– Ярка, ты словно не говоришь, а рубишь – не серчай на людей понапрасну, всяк ещё исправиться может. – Осторожно заметила ей мастерица, поудобнее на подоконник опираясь. Волосы ныне короткие да волнистые вперёд, ланиты приятно щекотя, спадают, Ольга прядку за ухо заправляет.

Ярослава тем временем, ножкой топнув сердито, продолжает:– Всё равно мне она не по нраву… Но дело в другом – вчерашнего дня, вечером, мы с Алёшкой слышали, Мира эта взяла да спросила у Антонины Саввишны – верно ль я слышала, будто мастерица эта, что портретами славилась, опростоволосилась да позором себя покрыла… – Ольга внутренне вздрогнула, дыхание задержав. Ожидала она вопроса простого, как раньше – куда птицы по небу летят, отчего дождь на землю капает, а не наоборот… Сердце её снова тиски боли да горечи сжали сильно, глубоко её себя заставить вздохнуть вынуждая. – Я у кого не спрошу, почему она так грубо говорит да что это означает, отчего это – все молчат аки рыбы да смеются, Алёшка спрашивать пробовал – его гонят… Вот мы и надумали, Вас спросить, ежели за большую дерзость не сочтёте…Девочка умолкла, стыдливо румянясь да в глаза погрустневшие ореховые смотря. Больно Ольге было осознавать, что всяк теперь на её волосы обрезанные смотрел да грех в том и позор подмечал, будто судья самый высший. Дума эта сердце её захватила, что молчание короткое вокруг неё да детишек повисло, будто туман густой, в который войти легко, а вот выйти – задача сложная, почти нерешимая. Как только вопрос свой Ярослава задала, невмоготу девушке стало в глаза ей смотреть, оттого смотрела Ольга на траву ярко вокруг избушки её маленькой зеленеющую, к солнцу ввысь тянущуюся день ото дня, смотрела да сердце свое вновь бушующее унимала.

Силы в себе нашла – кроха к крохе волю собрав, подняла дружелюбно глаза она на детей, улыбнувшись им мягко, как каждый день делала, в голос нежность и понимание вкладывая, заговорила:– Это означает, что часто люди поверьям больше души своей верят и оттого страдают, в лабиринт ветвистый заблуждения входя да в ловушку его попадая…

– Значит… – Медленно проговорил Алёша, почесав задумчиво затылок. – Так говорят только от того, что Вы волосы тогда остригли? – На кивок Ольги, он даже подпрыгнул от негодования. Ярослава сердито свела бровки, глаза её янтарные блеснули в лучах солнечных, будто бы огонь. – Но ведь это глупо!

– Не сердитесь вы на тех, кто в ловушке заблуждения страдает. – Спохватившись, Ольга наклонилась ниже, мягко касаясь Яркиных волос пшеничных и каштановых, коротко остриженных волос Алеши. – Пожалейте вы людей таких, ведь не ведают, что душа им сказывает, а только говором чужим да мыслями не своими слова заветные заглушают… – Она улыбнулась детям, с радостью замечая, что выражения лиц их смягчались, хоть искры негодования ещё и виднелись в глазах. – Огодите момент… Быстро к столу она метнулась – благо избушка маленькая, шага три сделать и всё – достала из коробочки два леденца-петушка да к окну вернулась, к детям наклонившись.

– Вот, возьмите, соловушки, да добрее к людям впредь будьте…Ярка досадливо заслезилась, хотела было что-то сказать, да леденец молча взяла, лишь кивком поблагодарив. Алешка улыбнулся с грустью малой, да всё же голос его бодрей звучал, чем с минуту назад.

– Спасибо Вам, Ольга Микулишна. – Мальчик легонько толкнул локтём Ярославу, и та едва слышно проговорила то же самое. – Вы только на нас не серчайте, мы не знали, не хотели…– Алёша, пустое, не беспокойтесь и не грустите. – Улыбнулась она, ещё раз наклоняясь и легко, заботливо ероша им волосы. – Ступайте, пусть день ваш будет счастливым да пригожим…Дети кивнули, тепло улыбнувшись ей в ответ и побежали вниз по пыльной дорожке. Сначала бежали просто, потом – Ярка, кажется, задумала догонялки, и они пустились во всю прыть вниз, к колодцу, что стоял посреди городка. Ольга улыбнулась, смотря им вслед. Но сердце её, как она ни старалась, бушевало горестью. День ото дня всё сложнее ей оставаться меж людей было, что вслед ей шептали суждения свои.

Всё также стоя у окна, оперевшись на деревянный подоконник, Ольга глаза прикрыла. Не могла она так более – значит, настало время перемену устроить какую. Быстро обернувшись, избушку свою взглядом знающим окинув, подошла она к сундуку да достала суму льняную. Сложила в ту немного бересты да угольков, в листья кленовые большие завернутые да осокой перетянутые, да и вылетела быстрее ветра на улицу, по тропке к лесу направляясь, лучам утренним, ласковым, теплым радуясь. Лес прохладой Ольгу встретил, лучами изредка на тропке играющими. Звонко птицы, на ветвях сидящие, меж собой перекликивались на одном им известном языке, славно листья шелестели от ветра утреннего, да спокойно на душе вдруг девушке здесь сделалось.

Вдохнула она полной грудью воздух бодрящий да пошла неспешно по тропке витой, полузаросшей, к месту, что не каждому ведомо, о котором ей отец в детстве сказывал – озеро Затишья называется. По приданиям, что из поколения в поколение сказывались, озеро это название своё получило, от того, что все звуки около него стихают, едва слышными становятся, благодатно на берегу его сидеть, в тихий звон да птиц пения вслушиваясь. Отец ей сказывал, что сам часто к озеро тому ходил после кончины матушки её, Марфы Святославовны. Сядет на береге да глядит на гладь затихшую, коей конца и края нет – глаз человеческий не свидит, сядет да думу свою передумает – прошлое вспомнит, сердце тем успокоит, о настоящем задумается – как ему теперь одному дочку воспитывать, да будущее прикинет – легко, будто на песке палочкой выведя, ибо наперёд загадать означает прогадать, истина одному Богу известна.

Поплутав меж берёзок пригожих, пушистых, да сосен высоких, вышла Ольга наконец к большой водной глади. Душа её в миг этот замерла, а опосля – затрепетала, благоговением наполняясь. Всё здесь было, как отец ей сказывал: деревья почти к самому краю берега подходили, у иных берёзок ветви в воду уходили, маленькая-премаленькая полянка зелёная перед гладью водной была, а вглубь, над самой водой, шёл помост коротенький, дубовый.Видно было глазом даже не знавшим, что место это людей мало видало в года последние – бортик, что помост с одной стороны украшал, весь витиеватыми растениями порос, что не видно бортик сам было, только одно очертание его и осталось. Но дивно плющ да виноград дикий его обвили – любо взглянуть, на сказку похоже. Но озеро, людьми долго не тревожимое, застывшее, всё ж живо было, не зарастало, не заболачивалось.Вздохнула Ольга глубоко, скинула сапожки свои маленькие с ног, босыми стопами по траве колкой ступая к помосту, рукой, едва касаясь, по лозе провела. Пригоже, тихо было. Дошла она до самого края, тут и села, ноги свесив – кончиками пальцев почти воды касаясь.

На небе солнце ясно светило, пригревая. Спокойно сердце её улеглось, Ольга бересту достала да начала углем на ней узоры выводить, только в мыслях её не движения рукой с угольком были, мысли её вдалеке находились.

По совету отца, думу здесь она свою вновь передумала – об односельчанах, что почти что все разом её в распутницы записали, о мастерской своей – сколько портретов ещё нужно доделать, о родителях своих, светлую память о которых в душе её теплилась, перекрестилась она, за души их вдумчиво помолилась, а затем мысли сами собой к Финисту метнулись.

Но к её же удивлению, спокойно сердце её было, чуть дрожало от общей неизвестности да ожидания тяжкого, долгого, но не бушевало вовсе, билось скорее, но тихо, словно пело оно, а не металось. Ольге странным то показалось – будто и не взволновало её письмо берестяное, что недавно она слышала. Вновь к думе она обратилась, в сердце ответ найти пытаясь, все уголки светом освещая, тайное открывая.Замерла рука её в миг этот над берестой, когда все тени души своей на свет она подняла. Ольга вдруг улыбнулась, ответ столь простым ей показался, да таким верным. Подняла она глаза на гладь водную, что до самого горизонта простиралась, и не видно было берега дальнего, словно не озеро это было, а целое море, океан. Вода была кристально чистая, что аж силуэты рыб при желании на глубине большой можно было разглядеть, а на мелководье песчаном мальки привольно стайками плавали. Не волновалось сердце её в миг, когда предложения князя Нарция читали, потому как смерилось оно в любви своей – Ольга вдруг явственно поняла, что любя, желала Финисту только счастья и была бы рада, даже если бы он обрел его с кем-то другим. Дивно это ей показалось, но мысль верная была. Оттого слова, что на бересте писарем за Финистом были записаны, о том, что сердце его уже ладе, суженой принадлежит, особым счастьем в ней отозвались.Ольга радостно рассмеялась звонко, чисто, бересту с коленей отложив, да голову к небу подняла, за игрой облаков наблюдая. Дивен ещё более мир этот необъятный ей показался от радости её. Прикрыв глаза, в звуки она вслушалась, что тихи её окружали.

Вот шелест листвы – будто шепот деревьев, едва различить можно, что где-то на береге один сук при сильном порыве ветерка постукивает глухо о соседнюю ветку. Шелестит и лоза, покрывающая щедро помост, тонко скользит ветер по глади водной, беззвучно. Изредка слышится всплеск водицы – рыбка какая играется, али, наоборот, птица к воде подлетит. Всплеск повторился, на этот раз громче да звонче, близко к помосту. Странным это Ольге показалось, открыла она глаза, да оглядеться ещё не успела – голос её опередил, голос тихий, оттого, что озеро Затишья здесь всем управляло, голос тягучий да низкий, будто глубины водные:– Что сидишь, дева, грустна да невесела – думу думаешь али по сердцу чужому тоскуешь? – На расстоянии в один сажень от помоста из водной глади появлялся Водяной. Гладкая его кожа чешуёй изредка, крапинами покрытая на солнце блестела, глаза как у рыбы, да длинна борода, что по воде тиной рядом плывёт.

Ольга улыбнулась, не испугавшись того нисколько:– И вам дня доброго, Водяной…

– Правильнее не Водяной, девушка-краса, а Водяной, хозяин всех вод, великий повелитель рек, озер да морей, всяких – широких да узких, глубоких да мелких… – Водяной запнулся, так как рядом с ним из воды речной, следом, как и он явился, вынырнули три русалки.

Выглядели они почти как люди, только кожа была их непомерно бледна, призрачно светилась в лучах падающих, волосы искрились сказочно, чешуйки тело их вкраплениями мелкими покрывали, уши да руки с перепонками мерцающими были да глаза больно на глаза Водяного походили, что спутать с людьми их можно было лишь издалека. Рассмеялись они тихо, на девушку смотря, голос их музыкален был, будто струны играли.