1 часть (1/1)

Попробуй не закричать, смотря себе в след;Только всё до конца потеряв ты находишь ответ. Я вышел на крыльцо выделенного мне дома и огляделся: вокруг стелилась холодная ночь, а редкие звёзды блистали где-то вдали. В голову мою закралась мысль, что даже они были ближе к людям тем, что сейчас волновали моё истерзанное разлуками сердце. Какой день я оставался без крепкого сна, то лишая себя того непреднамеренно, то в душевном изнеможении не давая себе сомкнуть и глаза. Савельич же, отличаясь от меня, наверняка видел десятый сон, похрапывая на застеленной лавке. Не решался я сообщить старику о своей бессоннице, боясь вовсе быть неотпущенным на вынужденные экспедиции, отправлялся в которые я скорее из долга, чем из искреннего желания. В душе же моей царили пустоты, и сердечной теплоты вкус больше был мне неведом. Лишь спустя такой длительный промежуток времени в голову мою начало приходить осознание величины потерь, что повлекла за собой первая на моих глазах Пугачёвская осада. Не мог я думать даже о Марье Ивановне, образ которой всплывал в голове всё реже из-за сверкающих вновь воспоминаний о полюбившейся мне квартире, разрушенной дружбе и будто совсем родных людях, чьи искалеченные горем и страданием души сейчас были у Господа и наверняка с разочарованием глядели на меня – настолько поступки свои отказывался я воспринимать положительно. Отсутствующую радость о скором нашем свидании оправдывал я тем, что искренне не мог поверить в правдивость происходящего, но было это лишь частью правды.Рассуждения о прошлом хуже картечи врезались в мое тело, изнутри рубя его на кровоточащие куски, что вынуждало меня не чувствовать по отношению к нему прошлой зависти. Упорно скидывал я это состояние на хандру с непривычки и приближения зимнего периода, что обычно приходилось мне проводить в уютном доме, общаясь с родными отцом и матерью. Сейчас их лица казались мне ещё более тёплыми, чем в обычной жизни, и по телу невольно прошла прохладная дрожь. Стыдом отзывались во мне желания по щелчку пальца отправиться обратно к ним, но я знал, как разочарую тогда батюшку, поэтому единственное, что мне оставалось – продолжать свой путь, полный тернистых испытаний. Смелость, что так упорно видели во мне другие, обязана была моей безбоязнью к смерти, и в моменты задумчивости это меня смущало, но ничего поделать тут не мог, а обратиться к Савельичу не позволяла гордость. Для него я казался наверняка одержимым сорванцом, нипочём которому и смерти вокруг, и летящие ядра из пушек, но в душе моей была совсем обратная обстановка. И как бы не хотела моя голова быть достойным продолжением отца своего, вся грудь сжималась только от одной мысли о том, что предстоит мне минуть столько же бед. Холод цепкими лапами обвил мою спину, и я заметил, что выскочил на улицу, не накинув на плечи даже полушубка. Возвращаться в выделенную усадьбу мне не хотелось – я мог разбудить Савельича, да и перспектива сидеть у небольшого оконца мне была не особо приятна. Как озарением настигло меня воспоминание, что меховую свою жилетку оставил я у загона доверенной лошади. В своем побеге из избы я рисковал быть замеченным, но решив, что идти туда совсем недолго, отправился всё же по пыльной дорожке, ведущей к другой кучке деревянных строений. Стремясь сделать свою фигуру незаметнее руками обхватил я плечи и сгорбился. Благо, луна уже давно шла на убыль, и сейчас лишь маячила тонкой косой, давая на землю совсем немного света. На востоке густая синева сходила на нет, и с радостью вздумалось мне, что скоро избавительный рассвет. Совсем быстро добрался я до нужной калитки, сцепив со столба меховой предмет. Ни души, кроме отдыхающего моего коня, рядом не виднелось. С самодовольным спокойствием я заулыбался и уж совсем рассредоточился – уж очень красивым показался этот момент, а тело моё наконец оказалось в приятном тепле. Животинка смерила меня таким же довольным взглядом, возможно обрадовавшись образовавшейся компании. Я потрепал её блестящую шкурку и оглянулся в поиске сена, но на глаза мне попалось совсем другое. Признаться, в начале даже не поверил им, но присмотревшись всё-таки признал собственную правоту. По направлению к загону шел Пугачёв.Со звонко бьющимся сердцем я почти заполз за обратную сторону забора, прислонившись к худым доскам. Произошло это под чувством искреннего изумления – никогда не представлялось мне, что Пугачёв среди ночи выйти в народ, избегая своих преданных головорезов, двигающихся за ним постоянно, будто тени. В полном одиночестве мужчина шагал по дороге, и мне оставалось лишь молиться о том, что он не успел меня заметитьУверенность, что Пугачёв свернёт раньше или вовсе пройдет мимо с каждым глухим шагом всё угасала, а мысли мои всё не могли собраться воедино. В самой щёлке увидел я барские сапоги, а потом соседняя калитка тихо завыла, скрипом намекая жителям о чьём-то незримом присутствии. С духовной силой я сдерживал свою любопытность, но молодая моя резвость взяла верх, и с трепетом выглянул я за старый забор, щуря глаз от прямого тусклого свечения.Пугачёв (под моим тайным шпионством) провёл рукой по загривку своей кобылки, за узду потянув вверх, дабы та поднялась. Он оглядел её, должно быть, подивившись блеску шелковистой шерстки, а после снова приласкал, почёсывая морду обеими руками. Был Пугачёв одет почти так же легко, как и я, что позволило ему без труда запрыгнуть в седло. Некоторые минуты он спокойно сидел на лошади, не делая ни единых движений, а взгляд его показался мне совсем не искристым, каким являлся он мне и окружающим обычно. Благородную печаль выражал Пугачёвский лик, необычно расслабленный и простой. Но будто по дуновению ветра сменился его образ, и он бодро засмеялся, на лошади выехав из загона. Поражённо я упал наземь, пытаясь детально вспомнить последние секунды – тенью от ушанки был скрыт взгляд мужчины, что навевало мысли о моём обнаружении. Я распластался под забором, цепляя на бледные волосы дорожную пыль. – Ваше благородие! – улавливал я знакомые интонации.И хоть смущение одолело меня, ршением было гордо подняться, вздёрнув подбородок. Так и поступив я отряхнулся и кивнул головой, стараясь не выдавать во взгляде свою взволнованность. – Что же вы тут делаете, Ваше благородие? – снова спросил Пугачёв с напускной серьёзностью.Совсем растерявшись я решил, что хуже всего сейчас будет трусливо молчать, поэтому выпалил первое, что пришло на мой уж совсем разьеденённый ум:– Коня... Выгуливаю! – прозвучало громче, чем хотелось бы.– Коня... Выгуливаете. – повторил за мной мужчина, одарив оценивающим взглядом. Оба мы замерли на местах, не решаясь и пошевелиться. Осознание собственных слов настигло меня стремительно, из-за чего мне хотелось ежесекундно провалиться под землю. Чувствовал я себя жалко, а ещё сильнее меня доводила неловкая ситуация, в которую поставить довелось себя самолично. Боялся я показаться Пугачёву немощным, нарушить его мнение обо мне, признание. Я ослушался его веления и был пойман за уши им же, а с нелепым оправданием счастливая судьба моя снова висела на волоске. Как тонущий младенец я был не в силах позвать других на помощь и хватался разве что за взгляд Пугачёва, кой смотрел на меня с привычными искрами и любопытством. И был бы рад, не знай я, что за такими простыми эмоциями в голове Пугачёва скрываться может новая волна.– Эге... – протянул он, – поедем тогда вместе, выгуливать то. Предложение его показалось мне ехидной насмешкой, и в нерешительности я залез на коня, готовясь получить опровержение. Однако Пугачёв молчал, теперь переглядываясь со мной с одной позиции. Но не смотря на наше одинаковое положение он всё равно выглядел куда крупнее меня. Неважно, кем был Пугачёв – орлом или вороном – ведь в сравнении с ним я оставался мелким воробъём, что не смотря на свои размеры всё равно получал доверие крупного охотника. Признаться, это всегда влияло на мою и без того развитую самолюбчивость.Мужчина тем временем развернул своего коня и выехал на дорогу, оглянувшись на меня с озорством.– Поехали, али так и будешь смотреть? Глядишь, в этот раз не помилу?ю, – Пугачёв ребячился, обращаясь ко мне с улыбкой.Он не дожидался моего ответа и почти мгновением тронулся с места, удаляясь под мелодичный стук копыт. Будто невидимая лента потянула меня за ним, и ничего не оставалось, как тронуться тоже, поддавшись скольжению воздуха.Вместе мы неслись с ним долго. Я чуть отставал, в нерешительности перегнать, а Пугачёв о стремительности не заботился, на седле кажущийся как в своей родной стихии. Шапка Пугачева спала с него и осталась далеко позади, но тот и вовсе не обращает на это внимания, будто совсем не заметив.Только спустя время он замедлил коня, позволив мне оказаться с ним паралельно, и теперь довольно смотрел на меня, не привыкшего до конца к длительной конной езде. Волосы мои, слегка волнистые, падали ко мне на лоб целыми прядями, но даже чрез них не мог я перестать любоваться видом Пугачёва, что сейчас выглядел совсем молодым. Его чернушные локоны, кои совсем распушились и лежали неряшливо, мигали голубоватыми бликами, а в глазах отражался я сам, такой запыханный и обыкновенный. Образы вокруг сливались, и мужчина казался мне сейчас таким близким, что в непонимании я остановил коня, чуть не слетев с него на запорошенное поле, до которого успели мы добраться так скоро. С трудом удалось мне слезть, и без сил упал я на серебристый, прибитый копытами снег.Пугачёв замедлил лошадь, покружив с нею вокруг меня. Увидев, что я не собирался вставать, он останавился и спрыгнул рядом.– Случилось ли чего, Пётр? – обращался он с неясным мне выражением.Я дышал глубоко, растирая свои окоченевшие пальцы. Пугачёв подал мне руку, смотря с необычностью открыто. Я поглядывал на него исподлобья, опасаясь прямых взглядов. Враг мой, враг моего отечества, сейчас словно мой сердечный друг, готовый помочь и поднять дух. В груди моей с болью билось сердце, понимающее, как могло всё быть по-другому, не впутайся мужчина в ужасные преступления, совершенные против отечества. Однако было бы лучше, останься он простонародной пьянчугой, не решающимся на собственные же замыслы? Впрочем, Пугачёв сейчас был интересен мне не как враг и злодей, а как такой же как и я человек, готовый на сочувствие и поддержку, что заставило меня отбросить лишние, каковыми я их считал, мысли.Я подал ему руку, и тот ухватился за нее, поменявшись в лице. Подяв меня руку он не отпустил, передавая собственное тепло.– Да вы никак околели, Ваше благородство? – интересуется он с усмешкой.– Просто устал, – невпопад отвечаю я.Он покачал головой, одарив меня взглядом совсем приятельским, а я вырвал свою руку, стремясь поскорее её растереть. Некоторые минуты мы молчали, глядя на прожигающее синеву, рассветное пламя. Тогда я не знал, что чувствовал Пугачев это время, но виделся он мне что-то таящим. В такие моменты я не мог видеть в нем никого хуже потерявшего многое человека, что сейчас лишь сбился с верного пути. Совсем скоро Пугачёв ожил, очевидно, окончательно взрастив мысль.– Ты парень добрый, Гринёв. Понадеюсь на умение твоё говорить правду, – он помолчал, усмехнувшись своим мыслям, – придёт тебе от меня письмо важное, разболтаешь?Я же, почти полностью пришедший в норму, от нервозности засмеялся. Нахмурив брови я вспплеснул руками, пробывая в полной расстеряности.– Ты же знаешь, что зря пошёл на всё это, и не смотря на всю твою благодетель я сам не больше чем прапорщик... – Сдашь или нет? – строго сказал Пугачёв, дожидаясь однозначного ответа.Лес тихо шумел, а под ним расстилалась замёрзшая речка; издали можно было услышать щебетание зимних птиц, а по небу расстилалось пламя. И всю эту картину закрывал сейчас для меня силуэт Пугачёва. Я прошагал в сторону, метаясь от нерешительности, и наконец вновь повернулся к мужчине, задумчиво наблюдавшему за моими раздумьями. – Не разболтаю, – твёрдо ответил я.Пугачёв посмотрел на меня одобрительно и улыбнулся, должно быть, скрывая собственную досаду от следующих его слов.– Сам понимаешь, может мне и не повезти. Только ты уж приходи проводить меня в последний путь, я тебе тогда знак дам. До этого читать письмо не вздумай: будет оно моей прощальной весточкой. Даст бог, и не прочтешь ты его никогда, – он похлопал меня по плечу, – руби моих ребят, если нужно будет. Сдавай меня с потрохами. Только о весточке моей не забудь.Я кивнул, не в силах среагировать связно. Не по силам мне было осознание скорой разлуки – будто не мог я представить себе иного будущего. Весь сумбур сегодняшней ночи вгонял меня в нелепый ураган чувств, дарящий мне душевное вдохновение. Не в силах бороться с сердечным благоговением я заключил Пугачёва в объятия, а тот усмехнулся, положив руки мне за спину. Грустные настроения мои быстро кончились, сменившись веселящим мыслями о том, как разочаровался бы во мне батюшка, наблюдая сею картину – родной сын заключил в объятия предателя-самозванца. Пугачёв, очевидно поняв мое настроение, засмеялся вместе со мной, разьеденяя наше сплочение.– Езжай, Пётр. Приедем вместе, дак ни твой старик, ни мои ребятки не поймут ничего. Глядишь, так ты живым отсюда точно не уедешь, – он озорливо подмигнул.Пугачёв помог мне залесть в седло, и я искренне улыбнулся, вскоре тронувшись с места. Солнце наконец начало подниматься.