22. Брут/Бродяга (1/1)

Бродяга из комнаты слышит, как нервно стучит о дверь ключ, не попадая в замочную скважину, как раздражённо и почти истерично стучат о дверь руки в отчаянии, как замок всё-таки отщёлкивает быстро быстро на три поворота — клак-клак-клак — и с каким грохотом дверь захлопывают уже с этой стороны.Бродяга слышит хриплый выдох-стон, несколько матов и, предположительно, звук съезжающего по стене на пол тела.И, ладно, Брут явно не в духе, лучше не лезть под горячую руку, но Бродяга просто волнуется, окей?Только Бруту не говорите.Он тихонько выглядывает в коридор и жалобно шмыгает носом. Всегда чувствует себя отвратительно маленьким, слабым и беспомощным в такие моменты; никогда не знает, чем помочь. Слова всегда делают только хуже — он не умелец обращаться со словами.Он урчит негромко, вопросительно-жалобно — но Брут дёргается от неожиданности, врезается затылком в шкаф:— Блять! ... не знал, что ты дома.Бродяга уркает снова. На зверином ему общаться проще. Он вообще порой ужасно жалеет, что родился человеком, а не волком — или псом на худой конец, только диким! — потому что тогда он бы знал, что делать. Он бы заскулил, лизнул ласково дрожащие пальцы, он бы ткнулся мордой в тёплую ладонь, и его человек мог бы обнять его крепко-крепко, спрятать лицо в жёсткой шерсти, прорыдаться или выговориться — что нужнее...Будучи человеком, всё, что он может — спросить осторожно:— Что случилось?— Всё великолепно.У Брута тон ледяной и сдержанный — только пальцы ходуном ходят, и жмурится он чересчур отчаянно — словно пытается слёзы сдержать. И молча сдирает браслет с руки: от седативных в таком состоянии никакого толку.И сил, чтобы самостоятельно встать, ему сейчас явно не хватит.Бродяга, крадучись, подходит ближе. Бродяга так нежно, как только умеет, плеча касается, почти готовый, что сейчас оттолкнут.Отталкивают.— Не трогай меня, блять.Это немного резче и больнее, чем он рассчитывал, и злой зелёный-почти-чёрный взгляд жжёт насквозь, но ничего, он сильный, он выдержит. Он и не такое выдерживал.Он пожимает плечами и уходит на кухню. Деловито хлопает дверцами, что-то колдует, даже плиту умудряется зажечь с первого раза — так и не подружился с этой навороченной техникой, хоть и живёт тут уже несколько месяцев.Это было сложно, кстати. Прийти к нему. Даже когда после едва не начавшейся войны Полис сошёлся с изгоями на нейтралитете, и безбраслетников стали пускать под Купол. Сложно было усмирить слепую гордость, сложно было избавляться от своих железных, но, увы, больше неактуальных принципов. Сложно было признать, что успел втюхаться в пса по уши — вот только Брут перестал появляться у их костра, и Бродяге без него было... хуёво. Мягко говоря.Так или иначе — признать пришлось.Куда легче ему далось признание, что Бруту явно нужен кто-то другой. Кто угодно, но явно не заносчивый кусачий волчонок под боком. Брут, правда, пытался его в этом переубедить несколько раз, и казался довольно искренним, но Бродяга всё равно сомневался.Не сомневался он только в одном: что ему самому Брут нужен позарез и до конца жизни. Что он Брута ни к кому не отпустит и никому не отдаст. Просто не сможет.Брут — изворотливый и ловкий Брут — старался быть с ним честным; Брут рассказал ему и про Лию, и про Икара — про весь этот их ебанутый треугольник. Бродяга догадывался, что те чувства исчезли не до конца. Бродяга боялся, что никогда не будет значить для Брута так много, как они. Бродяга ревновал до звёзд в глазах — и учился эту ревность затыкать, потому что выносить ею Бруту мозг было явно паршивой идеей.Бродяга его л ю б и л.И иногда чувствовал себя любимым в ответ, а большего Брут ему дать не мог — но это всё равно было лучше, чем ничего.Он разрывает пакет с зефиром — и слышит шелестящий выдох за спиной.Брут стоит на пороге кухни, пошатываясь; Брут смотрит виновато и тянет руку, чтобы коснуться его плеча — и бессильно её роняет, так и не решившись.Брут шепчет:— Прости, — и этого, на самом деле, достаточно.Бродяга делает шаг и по-звериному прижимается к нему всем телом, даже не обнимая, просто — грудью к груди, подбородком в ключицу; Бродяга по-звериному утробно урчит, когда тёплая ладонь осторожно ложится на загривок; Бродяге по-звериному хочется вильнуть хвостом.И гордость молчит. Только перед этим одним человеком, которому волчонок позволил себя приручить.Для всех остальных он останется злым и зубастым волком.Но ради Брута он прекращает рычать и скалиться.Брут уже не выглядит так, словно он на грани нервного срыва, — только взгляд остаётся тоскливым и смертельно уставшим. Брут тянет воздух носом и подозрительно присматривается к двум чашкам, на которых высятся горки сливок, шоколадной крошки и каких-то конфет.— Какао, — осторожно сообщает Бродяга, ластясь ему под руку, — как ты любишь. С кучей сладкого, как я люблю. От него настроение поднимается... Я подумал, тебе не помешает доппинг.Брут улыбается дрожащими губами и легонько целует его в висок.Брут очень просто произносит:— Мне так с тобой повезло, — и Бродяге самому разреветься хочется.Какао они пьют молча. Это не плохая тишина — но напряжённый звон не идёт из ушей.— Они женятся.Брут допивает последний глоток — и его прорывает.Брут таращится в дно опустевшей чашки сухими глазами и крупно дрожит:— Икар и Лия. Она всучила мне приглашение на свадьбу сегодня.Бродяга снова не знает, что сказать. Ему больно внутри — не из-за ревности, а потому, что Бруту больно — наверное, это и есть любовь?Он щекой о плечо Брута трётся в нелепой попытке успокоить.Брут в него вцепляется неожиданно сильно. Отчаянно. Брут _за_него_ цепляется, держится, и Бродяга его обхватывает двумя руками и вслушивается с замиранием сердца — Брут через всхлип давит:— М н е _ т а к _ с _ т о б о й _ п о в е з л о."Я переболел, это просто привычка, они — это просто привычка, они мне не нужны, мне нужен _ты_, ты мне _нужен_, я не их люблю, я _тебя_ люблю, я тебя _люблю_, люблю, люблю..."— Люблю.Бродяга легонько гладит его по волосам и сам немножко плачет — Брут ему это говорит впервые.Бродяга потом носом и губами слёзы с его лица стирает нежно-нежно, Бродяга его в спальню тянет, Бродяга ему помогает раздеться — Брут от срыва обессилел совсем, организм браслетника к таким потрясениям не привык. Бродяга с ним рядом ложится и обнимает, и старую колыбельную бормочет — ту самую, которую в детстве сестрёнке пел.Брут затихает. Брут выключается, прижавшись к его боку, устроив голову на груди. Такой самодостаточный, такой сильный. Такой... неожиданно уязвимый.Такой невозможно любимый.У Бродяги широкая грудная клетка чуть-чуть трещит от наплыва чувств.— Я же не усну, когда у тебя так сердце колотится, волчонок.Брут бормочет сонно, не открывая глаз, и бессознательно мажет губами по тонкой коже на рёбрах.