1 часть (1/1)

отрицаниеСижу на диване, потягиваю пиво и смотрю, как Петер занимается спортом. Телевизора у него нет, поэтому вместо спортивных матчей или чего там показывают?— вроде, сейчас и в футбол играть нельзя?— наблюдаю за затянутым в розовый тренировочный костюм Петером, который неуклюже корячится на полу, пытаясь качать пресс. Видно, с мышцами пресса дела обстоят хуже, чем ему хотелось бы. Петер сцепляет на затылке пальцы так крепко, что фаланги белеют, морщит лоб, жмурится, весь напрягается, словно собирается взять низкую ноту, с трудом отрывает голову от гимнастического коврика, приподнимается до середины лопаток и беспомощно замирает. Всё, дальше невозможно. Я бы на его месте давно сдался, но это чудо в розовом костюме с невероятным упорством старается преодолеть свои возможности и поставить олимпийский рекорд на домашних тренажёрах. В подвале дома у него целый фитнес-клуб. Здесь мы и коротаем зимнее утро. Я?— на диване с пивом, Петер?— на резиновом коврике девчачьего сиреневого цвета. И, мне кажется, нам надо поменяться ролями.После ещё нескольких неудачных попыток достать локтями до согнутых колен, Петер выдыхается. Весь красный, с волосами, рассыпавшимися каштановым ореолом, и взмокшим лицом, выглядит он, может быть, и не слишком привлекательно. Но мне стоит большого труда сдержаться и не разглядывать его судорожно вздымающееся брюшко. Чёрт, рано или поздно я не выдержу этого зрелища и сорвусь. А то, что мы совершенно одни в этом маленьком домике, делает мои фантазии ещё более разнузданными. Сжимаю губы, скрывая блаженную улыбку, и снова прикладываюсь к банке. Чёрт, жрать хочется. Но пока Петер не закончит упражняться, о еде можно даже не думать.Каждый день, наблюдая за его тренировками, я испытываю себя на сдержанность. Медленно потягиваю холодное пиво, смотрю на Петера, сохраняя самое невозмутимое лицо, а сам представляю, как разложу его на дурацком сиреневом коврике, стяну с него тугие рейтузы и сделаю то, о чём можно только мечтать, но о чём можно писать песни для Lindemann. Из мыслей, которые терзают меня на этих тренировках, можно набрать материала для целого альбома. Розовый костюм Петера стал для меня такой же эротической фантазией, как, допустим, латексный шланг. Да-да, тот самый, что я описал в ?Gummi?. Вы тоже помните скандальную фотосессию к этой песне? Кажется, после того, как наши фанаты увидели Петера со спущенными трусами и в терновом венке, их будет ничем не удивить. Рановато мы раскрыли все козыри.Итак, возвращаемся к тренировочным костюмам. Кхм-кхм. Из облегающей одежды у Петера только этот костюм. В обычной жизни он предпочитает фасоны, имеющие много общего с мешком из-под картошки. Ведь в них никто не заметит мягкого брюшка! Заметят, Петер, всё видно очень хорошо. Но, так уж и быть, не буду огорчать тебя ещё больше.Другое дело?— розовый костюм… Петер терпеть его не может. Ведь ярко-розовая синтетика слишком явно обтягивает то, из-за чего он мучается и каждый день пыхтит на тренажёрах. На мой взгляд, сочные выпуклости под розовой тканью очень даже привлекательны, но какой смысл разговаривать об этом с Петером? Это только по его страничке в Инстаграме кажется, будто себя он обожает так сильно, что готов прощать себе любимому все недостатки вроде волнующего меня мягкого брюшка. На самом деле ясно солнышко, мастер игры на множестве инструментов, гроза шведского дэд-метала и просто горячий мужчина Петер Тэгтгрен бесконечно выискивает в себе какие только можно изъяны. Например, он упрямо считает себя толстым. Нет, небольшая пухлость, конечно есть, но не настолько, чтобы каждое утро доводить себя до изнеможения мучительными тренировками. Я же вижу, как ему трудно. Будь я на твоём месте, дорогой Петер, сначала бросил бы курить, а потом уже занимался спортом. А то страшно слушать, как ты задыхаешься.Отдышавшись, Петер кидает на меня завистливый взгляд и поднимается, чтобы тут же взгромоздиться на велотренажёр. На руле висит полотенце. Петер вытирает мокрые щёки?— неприкрытые волосами, они кажутся немного пухлее обычного?— и бросает полотенце по направлению к дивану. Тяну руку, чтобы его поймать, но Петер промахивается?— полотенце падает на пол. То ли Петер устал, то ли действительно потерял форму так, как ему кажется. Нет, до потери формы ему далеко… Я еле удерживаюсь, чтобы не начать представлять Петера толстым. А зрелище было бы забавное…Вот только сидеть с пивом, в то время как коллега трудится, обливаясь потом, становится всё более и более стыдно. Но Петер вежливо игнорует меня и сосредоточенно крутит педали в полной тишине. Разговорами я его не отвлекаю. Да и вообще, разговаривать по утрам я не люблю. Мне ещё в себя придти надо.Петер же, ?проехав? примерно так с полкилометра, вдруг останавливается, бросает взгляд на лежащий рядом со мной телефон и выдает хриплым голосом, отдуваясь через каждое слово:—?Чего-то я давно ничего в Инстаграме не выкладывал. Сфоткаешь меня?Будь Петер девушкой, я бы решил, что передо мной какая-нибудь фитоняшка. В Инстаграме он давно ничего не выкладывал… Тоже мне блогер нашёлся. Я торчу тут уже неделю, и каждый день Петер просит сфотографировать его для Инстаграма! Вздыхаю, бережно поднимаю с дивана его кукольный телефончик с блестящим корпусом и разблокировываю. Несмотря на то, что внутри всё подписано на шведском, отыскиваю значок камеры и навожу объектив на восседающего на тренажёре коллегу. Петер замирает, вцепившись в ручки тренажёра, а взгляд опускает себе под ноги. Прямо хоть сейчас на рекламу фитнес-центра!Камера щёлкает, делая снимок, а Петер, слезая на пол, просит:—?Покажи, как я получился.Пристроив пиво у ножки дивана, подхожу к Петеру, держа на вытянутой руке его телефон. Петер быстренько заходит в галерею, не замечая, что я заглядываю ему через плечо, и недолго любуется снимком. А потом в несколько непонятных мне кликов загружает фотографию в Инстаграм и одним указательным пальцем, как настоящий бумер, набирает подпись:?Приводим эту толстую задницу в форму к новому туру Pain?.Возмущение комом встаёт поперёк горла, но остановить Петера я не успеваю. Мановением пальца он опубликовывает этот кощунственный пост и любуется, совсем забыв о своих тренировках. Я глубоко-глубоко вдыхаю и кидаю взгляд Петеру за спину, чтобы в следующую секунду негодующе возопить:—?Это по-твоему ?толстая задница?? Сейчас я тебе устрою действительно толстую, и, готов поспорить, с ней ты на тренажёр не поторопишься залезать, потому что тебе ещё и понравится!Петер вздрагивает, инстинктивно сжимая свой драгоценный телефон покрепче, чтобы не выронить, и медленно поворачивает ко мне голову. Тонкие брови удивлённо поднимаются над стремительно лезущими из орбит тёмными глазами. Ах да, точно. Мы же говорим по-английски, но друг друга при этом не всегда понимаем. Вот и Петер меня не понимает. А объяснять будет долго…—?Что ты мне устроишь? —?переспрашивает Петер, и его голос, обычно негромкий и хриплый, переходит в истерический фальцет. Чёрт, он же нервный, я совсем про это забыл. К счастью, выпутаться удаётся быстро:—?Ты же хотел попробовать подкачаться немного за зиму, ну?—?Хотел, да,?— Петер делает зверское лицо, показушно сгибает локти, давая полюбоваться на бицепсы, довольно внушительные по сравнению со всем остальным. Я в ответ показываю свою бицуху, и бравое выражение на лице Петера очень быстро сменяется унынием.—?И я бы хотел помочь тебе,?— признаюсь я, понимая, что сейчас рождается невероятно хитрый план. —?Велотренажёр?— это несерьёзно. Тебе нужны штанги, гантели, пресс и прочие турники, а не вот эти вот кардио.Петер кивает, с величайшим вниманием глядя мне в рот. А я продолжаю растолковывать:—?Но для того чтобы были мышцы, надо не только потеть над силовыми нагрузками, но и набирать и массу к ним. Чтобы мышцам было из чего расти, понимаешь? Если ты продолжишь грызть финские хлебцы и запивать их минералкой, ты только похудеешь.—?Да я этого и хочу, дубина! —?сердито восклицает Петер и, повернувшись ко мне спиной, ожесточенно шлёпает себя по ягодицам,?— это ведь не жопа, а безобразие!—?Нормальная жопа, нашел из-за чего переживать,?— я чуть было не закатываю глаза в любимой гримасе Петера. А он скрещивает руки на груди и угрюмо бормочет:—?Мои подписчики тоже так говорят. Я понимаю, что и ты, и они хотят меня утешить, но это так не работает!Некоторое время мы молча таращимся друг на друга. После тренировок у Петера всегда портится настроение. А настроение лучше всего поднять вкусным завтраком.—?У тебя от голода уже голова кругом пошла,?— констатирую я, и, забрав пиво, направляюсь в столовую. Петер вспоминает о своих обязанностях хозяина дома и торопится за мной, забыв поменять розовый костюм на повседневный.Завтрак начинается похоронным молчанием. Я щедро лью на пышные вафли взбитые сливки, сыплю сахар в свой кофе и краем глаза наблюдаю, как Петер с крайне тоскливым выражением лица размазывает по финским хлебцам творожный сыр. Наверное, думает над моим предложением, а сам грустно хрустит листиком салата и явно завидует мне. Да, на такой диете желанную бицуху он нарастит очень и очень нескоро, а вот ?толстая задница? грозит сильно убавить в объемах. Этого мне бы совсем не хотелось. И я осторожно возвращаюсь к разговору:—?Пойми, эти несчастные шестьсот калорий за завтраком нужны тебе не только для наращивания массы, но и для восполнения недостатка впечатлений в жизни. Посмотри?— снегопад отрезал нас от всего мира, мы заперты тут вдвоём, а я боюсь, что от голода ты озвереешь и начнёшь бросаться на меня. Подожди, у тебя ловит сеть? —?я теряю нить повествования, замечая, что Петер не слушает меня, а пялится в телефон.—?У меня в доме вай-фай,?— мрачно отвечает он, и, положив телефон рядом с собой, откусывает небольшой кусочек от своего диетического бутерброда.—?Подписчики пишут? —?предполагаю я, перегибаясь через стол. У меня Инстаграма нет, да и не особо-то хочется.—?Ага,?— Петер грустно вздыхает, принимаясь листать комментарии. —?Вот, например, какая-то ira.maser, явно из России, спрашивает, чем я ещё живу, кроме тренировок.—?Хороший вопрос,?— я усмехаюсь, подмечая, как круглое лицо Петера обиженно вытягивается,?— если учесть, что эту неделю у тебя все посты были в духе ?сфоткай типа тренируюсь?.—?Ну да, я и просил тебя только такого себя снимать, мол, я очень усердный,?— соглашается Петер немного растерянно. —?А что мне ещё выкладывать? Я даже вид из окна снять не могу?— там сугробы в человеческий рост.—?И всё-таки, чем ты ещё живёшь? —?раззадориваю его я, наклоняясь поближе.Петер растерянно озирается, и, не найдя ничего, что было бы достойно попасть в объектив, оперативно фотографирует стол. Но что я вижу, когда он показывает мне телефон? Не экологически чистые хлебцы Петера, отнюдь нет! А мои вафли! Вафли, от одного взгляда на которые начала бы расти талия любой стройной девушки! Я ошарашенно таращусь на коллегу, забыв о еде, и в это время на страничке Петера появляется красивая фотография вафель с подписью:?Я живу тем, что позволяю себе, что захочу, несмотря ни на что?.Нет, я и раньше замечал за коллегой страстишку к выпендрежу, но не настолько же… А Петер лишь утыкается в телефон?— ждёт комментариев. Судя по его оживившемуся взгляду, фанаты среагировали мгновенно. Что бы Петер не опубликовал, они всегда в восторге. А вот я нет. Мне вообще не нравится его привычка завтракать с телефоном. И пока он машинально грызет хлебцы, отслеживая каждый новый лайк, недовольно говорю:—?Слушай, ну раз ты объявил эти вафли своими, то сам их и ешь.Теперь Петер недоуменно хлопает длинными редкими ресницами и растерянно бормочет, не донеся хлебец до рта:—?Но я же на диете…—?А поклонникам врать некрасиво! —?рявкаю я и для пущей убедительности припечатываю кулаком по столу. Петер, которого обычно впечатлительным не назовешь, дёргается на стуле и чуть не роняет телефон на пол. А потом, поняв, что я настроен серьезно, боязливо пододвигает к себе вафли, и, надкусив, робко спрашивает:—?Может, закажем пиццу?торгПроходит неделя, за которую мне удаётся выяснить, что Петер принадлежит к той породе людей, которые всех друзей заставляют обращать внимание на свои недостатки, но при этом обожают уплетать чизбургеры во время обсуждения новомодных диет. Такие люди мне нравятся. Особенно, если у них голос и внешность моего дорогого коллеги. Я ничуть не жалею, что снегопады заставляют меня жить с Петером под одной крышей. И так вижу его редко, а сейчас?— целых две недели непрерывного любования этим чудесным существом! Господи, пусть нас завалит по крышу!Вселенная слышит мольбы безнадежно влюбленного сердца?— снег идёт целыми днями. Со стороны загородный домик Петера напоминает и?глу эскимосов?— я думаю об этом сходстве каждый раз, когда выбираюсь разгребать снег у входной двери. Иначе как до нас доберутся курьеры? Местечко здесь глухое, до ближайшего магазина полчаса езды, если верить Петеру. Закупаться самим нет смысла. Поэтому мы с Петером распределяем обязанности, словно старые супруги. Я не собираюсь есть чужой хлеб, пока снег не сойдёт?— Петер соглашается, выдает мне деньги и учит пользоваться сервисами доставки. Что я покупаю, его не беспокоит?— коллега лишь просит взять ему что-нибудь диетическое. Он же худеет!Благодаря ему у меня развязываются руки?— я наконец-то могу позволить себе расслабиться и насладиться разной вредной едой. Всё равно концертов не предвидится ближайший год, а ничего, кроме как есть, слушать музыку и смотреть на Петера, мне в этом богом забытом месте не остаётся. Жаль только, холодильник у Петера маленький. Ну да ничего, снега навалило уже столько, что я складываю мороженое, пиво и полуфабрикаты в сугроб за окном в своей комнате. Получается хорошая морозилка. Петер следует моему примеру и устраивает у себя в студии винный погреб.Устроились мы хорошо, но застряли здесь надолго. Правда, Петер не особо против?— шведы по натуре домоседы, а я… Я наконец-то наслаждаюсь почти что одиночеством?— ни родственников, ни фанатов. Лишь тишина, снег, Петер и я.После того разговора о вафлях жить под одной крышей с этим странным и забавным существом становится ещё веселее. Потому что в то время как Петер терпит муки и поднимает тяжести в тренажерке ради эффектных бицепсов, я потихоньку воплощаю в жизнь план по изменению имиджа коллеги. А то мне уже наскучило видеть его стройным.Наши совместные занятия по утрам теперь напоминают опыты физиологов над собачками. Я, как обычно, сижу на диване?— ради этого каждый день заказываю баночку пива, потому что если куплю сразу ящик, то сопьюсь. Но я не просто сижу, а даю Петеру ценные советы. Он все ещё надеется похудеть, а потому очень старается следовать моим указаниям. Петер мог бы поставить рекорд, не стой рядом со мной божественно благоухающая пицца в раскрытой коробке. Петер смотрит на неё влажными глазами, чуть ли не облизывается, а я иногда даже слышу, как он нервно сглатывает голодную слюну. Заметив, что его взгляд обращается к пицце всё чаще и чаще, я отрезаю маленький кусочек, тяну его, чтобы ниточки сыра тянулись, в рекламе, и начинаю как можно аппетитнее есть. Не зря я снялся в рекламе бургеров, очень не зря. Петер этого душераздирающего зрелища не выдерживает?— бросает свои спортивные причиндалы и присоединяется ко мне.Расшатать его устои оказывается несложно. Петер верит, что его мышцам нужна еда более питательная, чем хлебцы с минералкой, и не имеет ничего против обычая съедать после тренировки хорошую порцию пиццы или чего другого вкусного, но вредного в качестве поощрения. Вот только я кормлю его и поощряю в значительно бо?льших объёмах, чем Петер сжигает на тренировке… Таким образом, Петер пока не полнеет, но и не худеет. Зато настроение его остаётся неизменно прекрасным. Это ли не счастье, когда твой любимый человек полностью доволен жизнью? Радовался бы он ещё и мне… Петер же до сих пор не знает, как я его люблю. Он об этом даже не догадывается! Хотел бы я обладать такой же беспечностью. Мне становится всё труднее сохранять самообладание при взгляде на него. Если он немного поправится, мне и вовсе крышу снесёт. А с таким ритмом жизни поправится он обязательно. Если бы он остался здесь один, по уши в снегу, то спился бы. А так… Можно сказать, я его спасаю. Раскрой я свой коварный план, Петер благодарил бы меня. Но говорить, что он нравится мне таким, каким есть, нельзя. Иначе меня закопают в снегу вместе со всеми добрыми намерениями. Ведь больше всего на свете Петер боится растолстеть. Он мне все уши уже об этом прожужжал за две недели, что мы сидим тут в сугробе. А по-моему, в такой обстановке спиться гораздо быстрее. Уж и не знаешь, что хуже.Если бы мы с Петером любили друг друга, о чём мне пока остаётся лишь мечтать, я бы открыл ему свой план. Но пока нас даже близкими друзьями назвать сложно. Во всяком случае, с людьми вроде Петера пышколюбам, как я, связываться опасно. В лучшем случае не поймут, в худшем?— пошлют на все четыре стороны. Хотя, после ?Till the End? меня можно послать только в одно направление?— пешее эротическое. А Петер за словом в карман не лезет.Сегодня Петер не в духе. То ли насмотрелся кошмаров, то ли встал с левой ноги, но упражнения даются ему плохо, да и на остывающую пиццу коллега смотрит без вожделения. Подбадриваю его, хвалю за каждое движение, но тень озабоченности не покидает красивое лицо Петера. Пытаясь выжать пресс, он кидает внимательный взгляд на брюшко?— складки широкой футболки остались с боков, оставив предмет ненависти возвышаться этаким холмиком. Я перехватываю его взгляд и холодею?— ненадолго. Моя задача?— придерживать Петера за лодыжки, пока он пытается достать локтями до колен. Он тяжело дышит, напрягая все мышцы, а я разглядываю его рождественские красные носки с логотипом Pain и сосредоточенно прокручиваю одну и ту же мысль?— не заметил ли Петер, что толстеет? По моим подсчётам, он должен это заметить, но не так скоро. Однако скоро я забываю об этом и, глядя в заваленное снегом подвальное окно, наслаждаюсь тем, что Петер разрешает мне себя хотя бы так трогать. Человек он крайне нетактильный, на любое прикосновение сворачивает лицо в куриную жопку, а я, как назло, жить не могу без того, чтобы кого-нибудь не обнять и не поцеловать. А обнимать Петера мне хочется постоянно. Особенно когда он поправляется. Я бы его до смерти затискал. Но остаётся лишь ощущать под пальцами мягкую ткань носков Петера и сжимать его тонкие, почти что костлявые лодыжки.Он с усилием делает очередную попытку выжать пресс, но бессильно падает на пол и смотрит на меня, чуть повернув голову. Из такого ракурса видно милые складочки на шее. Я нервно сглатываю и покрепче смыкаю пальцы у него на лодыжках.—?Можешь меня сфоткать? —?спрашивает он, приподнимаясь на локтях, и кивает в сторону телефона, который лежит наготове. Каждое утро Петер начинает с хвастовства своими достижениями в Инстаграме. Говорит, хочет, чтобы все видели его прогресс. Я не возражаю?— благодаря моей помощи в телефоне Петера скоро появится подробный отчёт, как он толстеет в изоляции. Если, конечно, мой план сработает.Я щёлкаю несколько кадров с Петером, который красиво позирует у тренажёров. В красной футболке и черных шортах, очень-очень коротких, он получается просто восхитительно. Петер у меня невероятно фотогеничный. Но вот он сам фотографиями остаётся недоволен.—?Пересними,?— холодно требует он, подвергнув каждый снимок внимательному изучению. Недоуменно смотрю на него?— фотограф из меня может и так себе, но фотки вроде хорошие. А Петер, поймав мой взгляд, истерически взвизгивает:—?Так они заметят!—?Что заметят? —?этот вопль почему-то парализует все нервы, и соображаю я в несколько раз медленнее.Петер закатывает глаза так, что, наверное, видит собственный мозг, и, задрав футболку, с отвращением тычет пальцем в мягкое брюшко:—?Ты разве не видишь, что за эти две недели я вообще не похудел? Наоборот, килограмма три я уже прибавил! Ты только взгляни на этот ужас! Похоже, бицуха останется моей мечтой,?— вздыхает он и опускает подол. —?Пора переходить обратно на хлебцы.—?Тебе кажется,?— пытаюсь я успокоить Петера, но на всякий случай отхожу подальше, держа его телефон в боевой позиции. —?Давай сделаем ещё несколько дублей. На самом деле, всё в порядке, но если что, ты можешь втянуть живот. Если он втягивается…Я боюсь, что на мою голову сейчас обрушатся все громы и молнии, но Петер отходит к тренажёру и весьма успешно втягивает живот. Вот только щёки ты не втянешь, мой дорогой. Я только и успеваю нажимать на кнопку фото. Этими снимками Петер остаётся доволен. А я, присмотревшись к разнице между ?до? и ?после?, понимаю?— он действительно немного округлился. И это надо отметить.От пиццы Петер не отказывается, ибо после первого лайка настроение его поднимается. Плюхнувшись рядом со мной на продавленный диван, он вонзает зубы в горячий сыр и беззаботно бормочет:—?К весне успею это согнать! А сейчас почему бы себя не побаловать? Это моя любимая, с анчоусами?—?Нет, это неаполитанская, с мидиями,?— я улыбаюсь. Сатана, спасибо, что изобрёл Инстаграм. Ведь благодаря людям, которые лайкают посты Петера, я могу наблюдать, как мой любимый, готовый радоваться самым простым вещам, счастливо жуёт пиццу. Любуюсь его точеным профилем и золотистыми бликами на завязанных в небрежный пучок волосах и спрашиваю:—?Тебе хочется, чтобы поскорее наступило лето?Петер отрицательно качает головой, выпутывая пальцы из сырных ниточек:—?Я ставлю на то, что снег не прекратится до марта. Наконец-то начал высыпаться, представляешь? Если выйдет солнце, придётся и мне вылезать из дома и вливаться в прежний ритм. А я постоянно так хочу спать, ты бы знал! Даже сейчас меня почему-то клонит в сон… —?Петер откладывает пиццу, потягивается и демонстративно зевает. Это зрелище заставляет моё сердце вздрогнуть от умиления. Но внешне я по-прежнему самый брутальный и суровый мужчина на свете.—?Тогда спи. А я пошёл готовить завтрак.—?Какой ещё завтрак? —?Петер настороженно хмурит брови. Пицца застывает на полпути к его губам, блестящим от масла. Сдерживаться становится всё труднее, и я тороплюсь встать, чтобы нечаянно себя не выдать.—?Для фундамента мышц, какой же ещё,?— напоминаю я. Петер без возражений кивает и тянется к следующему куску. Поощрять себя ему очень понравилось. Да и мне тоже, чего уж там.Пока на сковороде грозно шкворчит пышная яичница, я по привычке уже грызу хлебцы Петера?— пресные и безвкусные, зато в желудке после них никакой тяжести. Это единственный диетический пункт в нашем меню, но один вид пачки с хлебцами заставляет Петера вспоминать о том, что он как бы собирался похудеть. А разрешать ему худеть я не хочу. Петер и так будет в форме. Шар?— тоже форма. Идеальная.Я даже не думаю о том, чтобы поговорить с Петером начистоту?— всё равно он не поймёт меня. А исподволь действовать проще. Поэтому я ставлю себе целью уничтожить запас всей диетической еды коллеги, чтобы ему не осталось альтернатив. Не выбрасывать же хлебцы. Жаль, они такие невкусные. Я вздыхаю и размазываю по хрупкой пластинке толстый слой масла. В таком виде хлебцы ощущаются на вкус относительно приемлемо.Когда всё готово, есть мне уже не хочется. А вот Петер на аппетит не жалуется. Я не спрашиваю, как в него столько влезает после пиццы, а лишь молча любуюсь коллегой. В конце концов, еда?— единственное достойное развлечение в нашем положении, ведь все остальное уже успело наскучить. Ну и выпивка. Мне кажется, скоро Петер охладеет даже к своим тренажёрам. Ещё совсем недавно он занимался с бо?льшим рвением. А сейчас, кажется, исключительно ради того, чтобы давать пример своим подписчикам в Инстаграме. Но странно?— прежде чем приняться за еду, Петер фотографирует яичницу в своей тарелке и немедленно выкладывает кадр в сеть.—?Она у тебя каждый раз такая красивая получается, что есть жалко,?— объясняет Петер, и пока я сетую небесам, как же тяжело жить с фуд-блогером, ненадолго отвлекается на просмотр ленты новостей?— не выложил ли кто чего-нибудь новенького.—?Но ты ешь,?— напоминаю я,?— или хвастать бицухой перед симпатичными девушками в фанке тебе расхотелось?Небрежный пучок на макушке Петера отрицательно покачивается. Чувствую, Инстаграм ему не надоест никогда.Наблюдая за движением вилки в его руках, я вспомнил, как очень скоро после нашего знакомства заметил одну яркую особенность Петера. Несмотря на все свои убеждения и стремление блюсти фигуру, покушать мой новый коллега очень любил. Пицца и морепродукты были его слабостью. Слабостью, которую Петер часто позволял себе?— я, довольно внимательно наблюдавший за ним, присмотрелся и понял, что и к полноте у коллеги есть склонность. И эта маленькая, но очень интригующая особенность заставляла меня всё пристальнее смотреть на человека, которого я полюбил с первого взгляда. О моих чувствах Петер вряд ли догадывался, а я держался с ним более замкнуто, чем можно было бы при нашей дружбе. Боялся, что меня раскроют раньше времени. Возможно, поэтому Петер и сомневался, когда его спрашивали, может ли он называть меня своим близким другом.—?Спасибо,?— Петер тщательно вытирает губы и откидывается на высокую спинку стула, похожего на трон в готическом стиле, и задумчиво цедит,?— нужно будет много потрудиться, чтобы вся эта чудесная еда не задержалась надолго у меня на талии.—?По-моему, ты и так стройный,?— делаю я неуклюжую попытку столкнуть его с проторенной тропы.—?Тебе кажется,?— сощурив коричневато-зеленые глаза во взгляде, исполненном презрения к самому себе, Петер одергивает пока ещё просторную футболку на слегка вздувшемся после завтрака животе. —?Осенью этого безобразия точно не было. Может, это всё от твоих ?поощрений?? —?и без того небольшие глаза щурятся ещё больше, окатывая меня холодом подозрения. Я замираю под его взглядом, словно под рентгеновскими лучами, а сам вспоминаю, как медленно и осторожно открывал ему свои фетиши.—?Просто кто-то очень мало занимается,?— нахожусь я и облегчённо выдыхаю. Петер вставать не торопится?— приходит в себя.Мои пристрастия не пугали и не удивляли его. Петеру было просто всё равно. Он даже слушал меня без особого интереса. Обидно, но с кем ещё мне об этом говорить? Если откровенно, то с Петером мне говорить было сложно?— ибо сложно сохранять серьезный вид и вести интеллектуальную беседу с человеком, которого мысленно уже трахаешь во всех позах. Вид у Петера такой, что в голову сами собой лезут мысли… всякие. И я каждый раз чувствую себя так, будто у меня на лбу перманентным маркером написано всё, что я думаю. Но конкретно сейчас Петер ничего не замечает. Душой он в Инстаграме, а телом за столом, и я вижу, как его рука тянется к оставленной посередине стола пачке с хлебцами. Да, любимой темой для разговора у Петера по-прежнему остаются переживания насчёт того, что у него только один кубик пресса. И тот шарик. Помнится, Петер вздыхал, показывал свои юношеские фотографии с жутко выступающими рёбрами и горевал об утраченной красоте. Согласен, раньше, когда он ещё не отрастил знаменитую дурацкую бородку, то был гораздо красивее. Но тогда у него не было этих умилительных румяных щёк, которые совершенно очаровали меня в первую встречу. Потому что именно щёки у Петера полнели быстрее всего. Жаль только, он не осознавал своей прелести и ненавидел себя?— нет, не целиком, многое в своей внешности ему очень нравилось. Но мне, как любителю форм, недооценных обычными людьми, этого было не понять. Я честно вглядывался в стройную фигуру Петера, соглашался, что ему надо похудеть, но рассматривал его крепкие ноги и сочные ягодицы с удовольствием, а не с отвращением, как хотелось ему. А потом приглашал его в ресторанчик со шведским столом, где подавали морепродукты во всех видах. От соленых осьминогов и варёных раков Петер приходил в поросячий восторг и ненадолго забывал о диете. Но все мои вклады в обхват его талии испарялись после нескольких занятий на тренажёрах. Жаль, почва ведь благодатная!Я незаметно пододвигаю Петеру хлебцы и улыбаюсь, глядя, как он задумчиво хрустит ими, не отрываясь от телефона. Надо будет купить ему что-нибудь повкуснее для перекусов. И этот человек неделю назад честно сидел на диете из финских хлебцев, которые на вкус больше как картон… Петер-Петер… И ты ещё называл свою задницу толстой. Посмотрим, какой ты назовешь её после этой, новой диеты. Брюшко-то, я смотрю, стало чуть покруглее, да и щёк прибавилось… Господи, пусть Петер не замечает изменений и дальше! Надеюсь, если мне удастся убедить его, что идеал не может позволять себе так мучаться из-за небольшой пухлости, наши вынужденные каникулы пройдут очень хорошо. В своей идеальности Петер уже давно уверен.Из мечтаний, которые делают приятно моему дружку, меня вырывает голос Петера. Я вздрагиваю, видя, как он встряхивает пустую упаковку от хлебцев, и холодею, стоит одному-единственному вопросу разрезать повисшую в кухне тишину:—?И когда это я умудряюсь столько есть?гнев—?И всё-таки, я занимаюсь слишком мало! —?заявляет Петер однажды поздним вечером в конце декабря, неуклюже слезая с тренажёра. Да, по сравнению с началом зимы он довольно-таки поправился. Можно сказать, с каждым днём его формы радуют мой взгляд всё больше и больше. А Петер, ощущая, как прибавляются новые килограммы, впадает в тихую ярость. Но, несмотря на стремительно растущую неприязнь к собственному телу, упражнения тем не менее он выполняет всё неохотнее. Может быть, Петер таким образом пытается отказаться от лишней еды?— я же по-прежнему усердно поощряю его за каждое упражнение. Выходит, я в чём-то просчитался? Нет, когда Петер злится, то выглядит мило и забавно?— чем не мечта классиков, постоянно писавших про красивых женщин, которым гнев к лицу? Но когда этот злобный взгляд начинает сверлить меня, оставаться наедине с худеющим коллегой в нашем забытом богом и?глу становится немного страшновато. Худеющие?— это отдельный вид чудовищ. Однако я не сдаюсь и продолжаю уверенно идти по проволочке:—?Почему же мало? Ты в прекрасной форме!—?В прекрасной?! —?Петер взвизгивает, красноречиво задирая подол футболки?— на этот раз ярко-синей. Особенно широкой она никогда не была, и мне отлично видно круглое отяжелевшее брюшко, переливающееся через резинку домашних штанов. В другой раз я бы поспешил спрятаться в уборной, чтобы осмыслить это зрелище в одиночестве, но сейчас я чувствую, как все мои члены боязливо поджимаются, а по коже пробегает армия мурашек. Чёрт, надо было всё-таки рассказать Петеру и о своих чувствах, и о плане. Он бы меня точно понял! А теперь я добился того, что меня съедят, как закуску к утренней пицце. И то, в моём положении это будет почётная смерть.—?Не понимаю, о чём ты,?— проволока опасно раскачивается над бездной, но я продолжаю надеяться на удачу и улыбаюсь, пододвигая пиццу поближе к краю дивана.Петер молчит, хмурится?— кажется, от напряжения и злости у него из ушей сейчас повалит пар. Но, на моё счастье, он лишь горько вздыхает, видно, ругая себя за безволие, и садится рядом со мной на любимый диван, за эти месяцы успешно продавленный нашими задницами. Вернее, Петер уже не садится, а плюхается?— если присмотреться, он достаточно отяжелел и находится близко к тому, чтобы распрощаться с привычной лёгкостью движений. Но мне не терпится увидеть его тяжеловесным и медлительным. И поэтому я, решительно настроенный сбить коллегу с пути истинного, кончиком пальца подталкиваю пиццу к Петеру. Он злобно смотрит на меня, однако не может противостоять манящему аромату растопленного сыра. Но кусок берёт брезгливо, как скользкую гусеницу сиреневого бражника. Ест быстро, не убирая с лица ожесточенное выражение, а я уже и любоваться им опасаюсь. И тоже жую пиццу. Молча.Пицца маленького диаметра?— сантиметров тридцать от силы?— и заканчивается до обидного быстро. А ведь я съел только два кусочка. Кусочки правда ничего такие, с четверть пиццы. Подобную пиццу можно съесть целиком?— мы с Петером как-то проверяли. Когда он начал делать первые успехи в силовых, я на радостях заказал две пиццы. Четыре кусочка на брата?— это хорошо. Но даже для меня эта пицца слишком маленькая. А в меня влезает побольше, чем в Петера. Невзирая на желание похудеть, Петер ест с энтузиазмом?— он всё ещё твёрдо верит, что лишний вес убежит от него обязательно, а посему позволяет себе отрываться после каждого занятия. С таким же упорством Петер заставлял меня с ним заниматься, пока от еды не стал слишком ленивым для этого. Я неохотно, но давал моему золоту упражнения и тренировал его, чтобы потом с отдохновением наблюдать, как любимый наслаждается наградой. Жаль только, длилось это блаженство недолго. Петер вот-вот меня раскусит, а если я нечаянно себя выдам, то и вовсе выгонит меня в шею. А на улице снега по горло и никакого транспорта. Да, стратег из меня никуда не годится. Зато я перестал выполнять свою часть договора с тренировками, а просто кормил Петера. Благо он до определенного момента был совсем не против.Но сегодня ощущаю себя не в своей тарелке. Петера явно беспокоит, куда исчезают его хлебцы?— не может же он один, тем более, худеющий, изводить столько хлебцев на бутерброды? Не я ли приложил руку к таянию его запасов? Я читаю все эти вопросы в глазах коллеги, недовольно жующего плотный ужин. Совсем недавно Петер говорил, что любит мою готовку, а теперь смотрит так, будто я задумал его отравить! Да уж, жертвой моих фетишей нужно было делать человека с более мягким характером. А то я начинаю опасаться за свою жизнь. Не начать ли сворачивать это хлипкое предприятие, которое вот-вот грозит рухнуть? Ведь Петер уже догадывается, что толстеет не только из-за своей лени, но и моя вина тут тоже есть. Возможно, даже больше его собственной.—?Я пойду спать,?— раздражённо бросает Петер, отодвигая пустую тарелку. Киваю, укладывая упавшую вилку на край, и, опасаясь поднимать глаза, тихо прощаюсь:—?Спокойной ночи.?Дорогой мой?,?— невыносимо хочется мне прибавить, но я убираю посуду, стыдливо опустив взгляд, и краем глаза замечаю, как рука Петера хватает из вазочки посередине стола несколько имбирных печений в форме сердечек. Это зрелище радует меня, но ненадолго. Петер уходит, не попрощавшись со мной. Завтра утром я снова его увижу. Но всё равно. Обидно.Составив посуду в раковину, я кидаю взгляд на вазочку с печеньем, где уже виднеется дно, и открываю дверцу буфета. Настало время пополнить мои запасы. Раз продукты заказываю я, то и правила мои! И всё, что ест Петер, в моём распоряжении. Я у него на должности повара. Готовить Петер умеет, но я не выдержал того, как он пилил разделочным ножом куриную тушку, не зная, что резать надо как бы по суставам, а не по костям. Увидев растерзанную курицу, Петер понял свой промах и согласился доверить готовку мне. Это отлично вписывалось в план, который тогда казался мне идеальным.Я готовил и изредка вытирал пыль в нашей берлоге, а Петеру оставалось заниматься спортом, бездельничать и работать над новой музыкой. Так продолжалось весь декабрь, пока я не решил увеличить свои вклады в будущие формы коллеги. Тогда-то, в конце декабря, я начал незаметно подсовывать Петеру всякие вкусные мелочи. Я же хитрый?— закупился орешками, сухариками, гренками, чипсами, кукурузными палочками и заботливо, как приманку в капкан, разложил эту вкусную гадость в местах, где Петер чаще всего проводил время. Вазочки поселились в тренажёрном зале, в спальне, которую коллега переделал под студию звукозаписи, и, разумеется, на кухне. Ясное дело, выглядели вазочки не слишком навязчивыми, так, милое дополнение интерьера?— но Петер прикладывался к ним довольно часто, чтобы я радовался, глядя, как пустеют мои ловушки. Прием со снеками сработал?— Петер всё меньше времени проводил в тренажерке и не спрашивал, отчего это вдруг я перестал с ним заниматься.Но боевой дух Петера падает тем больше, чем скорее тают запасы его диетических хлебцев. Я всё чаще вижу его злым и расстроенным, и знаю?— Петер снова ненавидит себя, и, может быть, сильнее прежнего. Эта мысль выбивает меня из колеи, отчего в кровати я долго-долго ворочаюсь и разглядываю окутанную мраком комнату в тщетных попытках уснуть. Я совсем не хотел, чтобы Петер продолжал себя ненавидеть. Я хотел как раз доказать обратное своему совершенству. Мои намерения были самыми добрыми, но теперь, когда я в шаге от раскрытия, Петер мне точно не поверит. Как я буду смотреть на него, когда все прежде широкие футболки станут тесны моему любимому?Нестройные шаркающие шаги из коридора обрывают беспокойные мысли и заставляют ненадолго забыть об угрызениях совести. Должно быть, моей душеньке не хватило ужина. Кухня в домике Петера тесная?— даже маленький холодильник на неё не поместился. Пришлось поставить его в коридор, разделявший спальню коллеги и комнату для гостей, где спал я. Не иначе как Петеру не спится от голода. Мне никак нельзя пропустить зрелище, как он съест очередную приманку в моей ловушке!Замираю на кровати и вглядываюсь в полоску света под неплотно закрытой дверью. Улавливаю, как с едва слышным ?чмок? открывается дверь холодильника, и не выдерживаю. Тихо-тихо, лишь бы не скрипнула ни одна доска икеевской кровати, приподнимаюсь и спускаю ноги на пол. Нужно действовать очень осторожно?— Петер слышит не хуже меня и непременно догадается, что я поймал его за ночным дожором. Нет, за ним и раньше имелся такой грешок, но привычка Петера полуночничать идеально вписывалась в наш с ним диет-план, поэтому мешать я не собираюсь. Я хочу только посмотреть. Одним глазком.Кровать стоит рядом с дверью, поэтому мне стоит лишь прижаться щекой к стене и кончиком пальца отодвинуть в сторону створку неплотно прикрытой двери, чтобы при голубом свете лампочки холодильника увидеть Петера. Растрёпанный, в белой майке и серых трусах?— мне кажется, или одежда обтягивает его чуть крепче, чем раньше? —?коллега соляным столпом стоит перед холодильником, и, судя по нахмуренным бровям, явно думает, чем бы таким перекусить. Душа моя, бери всё, что пожелаешь?— все вкусные вещи, которые ты видишь, я покупал для тебя. Но странно?— губы Петера расстроенно опущены, а лоб сердито морщится. Видно, он всё ещё хочет соблюдать диету, но не может устоять перед зовом желудка. С одной стороны, мне жаль его, да и на себя злость берет, что заставляю мою любовь переживать и ненавидеть себя. Но с другой, мне неизменно приятно наблюдать, как он ест. Даже в таком состоянии. Хотя когда Петер начинает что-то недовольно шептать, мне делается не по себе. Напрягаюсь, пытаясь разобрать слова, и чувствую, как паркетный пол уплывает из-под ног.—?Хлебцы куда-то деваются… Наесться просто невозможно! —?зло бурчит Петер, а маленькие радужки его тёмных настороженных глаз напряжённо бегают туда-сюда, изучая ну совершенно не диетические продукты, что я предусмотрительно разложил на самых видных местах. Дорогой мой, хлебцы деваются не куда-то, а в мой желудок. Может, ты найдешь более вкусные вещи и ляжешь спать спокойным?Петер отчаивается найти еду, которая не вызвала бы ужаса у худеющего, вздыхает, тянется вглубь холодильника и вытаскивает на мрак божий коридора коробочку с пирожными. Вижу, какая борьба происходит внутри него, но вмешаться не могу. Остаётся лишь наблюдать.—?Ладно, возьму у Тилля, он всё равно не заметит… —?Петер захлопывает холодильник свободной рукой. И пирожные, и его фигура растворяются во мраке. Зато я слышу, как трещит злобно раздираемый пластик и шуршат гофрированные обёртки. Затем холодильник вновь открывается, и ненадолго мне становится виден Петер, торопливо утирающий с губ крошки песочного теста. Он злится на себя, я понимаю. Но потерпеть без еды до утра не может. Любовь моя, ну и где твоя сила воли? Зачем ты так скоро облизываешь губы и озираешься? Будто я могу выйти из спальни и спросить, что ты делаешь ночью у холодильника? Наверное, ты возвращался из туалета, а не сбегал с места преступления с уликами на губах. Я-то вижу, что в другой руке на раскрытой ладони Петер держит ещё одно пирожное. И смотрит на корзиночку с масляным кремом с такой ненавистью, что страшно делается даже мне.Наутро я ни словом ни делом не намекаю на ночное происшествие. Петер держится угрюмо, и, словно лишь бы не контактировать со мной, старательно строчит в Инстаграме злобный пост о том, какой он?— Петер?— плохой и толстый. Вот в чём ты теперь убеждаешь подписчиков, душа моя. Я заглядываю через плечо по-утреннему сердитому Петеру и замечаю в его телефоне калейдоскоп однообразных постов. Зачем возвращаться в тренажёрку, к упражнениям и диетам, если можно жаловаться на себя людям, о чьём существовании даже не подозреваешь? Я хмыкаю и пододвигаю к локтю Петера очередную вазочку. На этот раз?— с крошечными солёными рогаликами. Он машинально тянется к вазочке, не понимая, что делает, грызёт рогалик, берёт следующий, а я отпускаю взгляд на круглящееся под чёрной футболкой брюшко и улыбаюсь. Моя любовь определенно полнеет. И останавливаться на достигнутом явно не собирается.На дворе середина февраля, который выдался куда холоднее, чем любой день зимы. Целыми днями свищет ледяной ветер и летит колючий снег, отчего я целых две недели сижу дома безвылазно. Но потом вспоминаю, что уже не за горами день влюбленных. Петер всё ещё злится не то на меня, не то на себя, а то и вовсе на холодильник. Просить о милости мне как-то неловко, поэтому я заказываю торт, а сам, пока ничего не подозревающий Петер хрустит гренками в студии, бегу за лопатой?— разгребать снег.Из-за снегопада торт приезжает лишь под вечер, но ожидание не портит мне настроение. В отличие от Петера, я рад любому поводу устроить праздник на почве того, что объёмы моего любимого растут пропорционально сугробам вокруг дома. Обледеневший курьер, похожий на ожившего снеговика, в недоумении таращится на меня, но я не даю ему вдоволь полюбоваться на своё сияющее ликованием лицо. Кто знает, вдруг после кусочка торта Петер подобреет, а я смогу наконец-то ему всё объяснить?Петер не сразу отзывается, когда я зову его ужинать?— но на кухню приходит с выражением лица ещё более кислым, чем обычно. Вид у него настолько сонный и помятый, что я не удивляюсь тому, как Петер не торопится оправлять задравшуюся футболку. С каждым днём одежда обтягивает его всё сильнее, но причины радоваться этой картине нахожу только я. Другой бы с отвращением отвернулся, увидев, как запустил себя мой коллега?— но Петер привык к нашей домашней ленивой жизни. Я понимаю это, глядя на его пучок в стиле домохозяек?— не мило-небрежный, а откровенно неряшливый. Свет очей моих, сколько дней ты уже не мыл голову?Петера занимает другой вопрос?— он недоуменно и угрюмо смотрит на возвышающийся посередине стола торт, видно, не понимая, зачем и к чему такая роскошь. Смотрит, как я режу кремово-бисквитное великолепие на ровные куски, но так, словно хочет испепелить меня вместе с тортом. И у него бы получилось, если бы не пухлые румяные щёки, появившиеся благодаря моей любви. Жизнерадостные щёки совершенно не вяжутся с нахмуренным лицом Петера и портят ему всю пантомиму. Но я слишком радостен, чтобы заметить сквозящую в ледяном взгляде коллеги угрозу.—?Это я купил в честь того, что мы прожили вместе уже три месяца, заваленные снегом, и даже не поубивали друг друга! Хотя обстановка к этому располагала. —?Я заминаюсь, видя, что Петер морщит лоб ещё сильнее, и прибавляю уже не так уверенно:—?Мне кажется, это доказательство настоящей дружбы. Тебе кусочек с розочкой или с бантиком?Петер смотрит на торт с таким отвращением, что даже верхняя губа его брезгливо приподнимается. Господи, да что же я такого сделал? Я всего лишь хотел устроить нам небольшой праздник!Только вот Петер не видит в моих намерениях ничего хорошего и цедит сквозь зубы:—?Насчёт последнего ты мог быть уверен только до той секунды, пока не поставил на стол вот это,?— он презрительно тыкает бок торта и показушно трясёт пальцем, скидывая с него кремовую розочку. —?Это что?Он с наигранным непониманием смотрит на меня из-под бровей?— несмотря на злобно раздувающиеся ноздри, в исполнении Петера этот взгляд получается неизменно сексуальным. А когда он машинально слизывает остатки крема, мне и вовсе чуть крышу не сносит?— я застываю с ножом в руках, забыв переменить глуповато-восхищенное выражение на более серьезное, как вдруг взгляд Петера тут же сменяется на недовольный.Закатываю глаза?— я уже понял, понял, что тебе не нравится, но отлично слышу голодное бурчание твоего желудка! Значит от торта ты не откажешься! Но в жизни я лишь растерянно опускаю нож и вздыхаю:—?Петер, это же просто торт… Разве он не напоминает тебе наши шоу? Ты не чувствуешь прилива ностальгии, когда мы бросали такие же торты в публику, и фанаты уходили с концертов так, будто побывали на съёмках комедии, где все избивают друг друга тортами? —?Петер настороженно, по-прежнему хмуро смотрит то на меня, то на торт, но не прерывает, отчего я ощущаю прилив храбрости. —?Знаю, ты не очень любишь сладкое, но от одного кусочка не откажешься? Тебе чаю или кофе?Я кладу на блюдце самый красивый кусок торта и с надеждой смотрю на Петера. Теперь в его лице появляется нечто более угрожающее, что я честно пытаюсь не замечать.—?Напоминает,?— совсем тихо говорит он, беззвучно барабаня по столешнице всё ещё худыми и энергичными пальцами, —но ситуацию лучше ты не сделал,?— голос Петера постепенно становится громче, а движения его пальцев отзываются в моем мозгу жуткой барабанной дробью. —?Я сегодня как раз нашёл одежду, которую носил после концертов и, знаешь что?Петер делает паузу, давая мне набрать воздуха, чтобы не задохнуться от страха, и кричит:—?Она больше не висит на мне!Я вздрагиваю и поспешно опускаюсь на стул напротив. Вот и хорошие новости подъехали. О нет… А Петер, до этого напоминавший тяжёлое облако в пасмурный день, превращается в настоящую грозовую тучу. Он резко хлопает ладонями по столу, отчего очень заметно вздрагивают пухлые предплечья. Раньше руки Петера были худее…—?Вот это ты видишь?! —?тем временем вскрикивает Петер и яростно тычет в свою руку, как раз туда, где раньше у него была пусть и небольшая, но крепкая бицуха. —?Знаешь, что ты мне обещал, здесь будет? Мышца! А это разве похоже на мышцу, а?!Петер даже в своих песнях не кричит, как сейчас: мне кажется, я вот-вот оглохну. Слов, которые успокоили бы Петера, я не нахожу, отчего неподвижно застываю на стуле с ножом в руках. Нож не самый острый, но со стороны мы с коллегой выглядим наверняка более чем странно. Петер об этом не думает. Он кричит:—?Скажи мне, разве это выглядит так, будто я три месяца усердно тренировался, а не снимался в нескольких вариантах Allesfresser, чтобы потом выбрать лучший?Разъяренный, он внезапно вскакивает на ноги, но чуть не падает?— настолько это движение оказывается резким для новых, заманчиво содрогнувшихся форм. Я кусаю губы, пытаясь сдержать нервную улыбку, но нож на всякий случай сжимаю покрепче. Серьезное лицо сохранить невозможно. Но я пытаюсь и тихо говорю:—?Да, я обещал тренировать тебя. Но ведь большая часть тренировок лежала на тебе, а я так, в качестве моральной поддержки. Просто ты так говоришь, словно я виноват в том, что ты… поправился. Я-то не вижу в этом ничего плохого, но твоё состояние меня настораживает,?— я напрягаюсь, глядя, как Петер шумно пыхтит, опустив дикий взгляд на свой кусок торта, и я пытаюсь намекнуть, что добру нельзя пропадать:—?Ты выглядишь так, словно у тебя катастрофически низкий уровень глюкозы в организме. Да, я понимаю, что не должен предлагать тебе сладкое, но вижу же, что ты стал очень нервный. Особенно в последнее время.Последние слова оказываются лишними. Петер, до этого почти готовый согласиться на перемирие, захлёбывается воздухом от возмущения и несколько секунд только хлопает округлившимися глазами, чтобы в следующую секунду метать в меня обжигающие молнии.—?Поправился? —?тонко пищит он, едва совладав с голосом, и переходит на отчаянный вопль:—?Ты хоть понимаешь значение этого слова?! Я разжирел! Заплыл! Стал свиной задницей, которая завтра будет шкворчать на сковородке даже без масла!Эти слова очень некстати вызывают во мне прилив возбуждения. Я напрягаюсь и вцепляюсь в край стола, лишь бы не опозориться перед Петером ещё больше. Сокровище моё, скажи про себя ещё что-нибудь в таком же духе. Я хочу убедиться, что у меня всё получилось.Но Петер решает сказать мне совсем другое:—?И не надо говорить, что ты не виноват! —?кричит он, навалившись грудью на стол. —?Ты сам сказал, что займёшься моими тренировками, но ты только пил пиво и сбивал мой настрой! И моральную поддержку получал не я, а мой живот! Даже сейчас ты предлагаешь этот торт не мне?— сам же сказал, что я не люблю сладкое,?— прибавляет он издевательским тоном,?— а моему животу! Плевать, что я нервничаю, главное чтобы набрал ещё пару кило, так?!Я вдруг понимаю, что поступаю очень правильно, взяв нож себе. Ведь сейчас взгляд Петера бешено мечется по всей кухне явно не в поисках съестного. Горящий взгляд сощуренных темных глаз останавливается на ноже в моей руке. Мне делается нехорошо. В приступе паники вжимаюсь в стену, потому что дальше отступать некуда. Меня раскрыли. Это конец. Но я не собираюсь сдаваться!—?Я сбивал твой настрой, вот как? —?немного придя в себя, с наигранным удивлением спрашиваю я и пододвигаю блюдце с тортом себе, словно ничего не случилось. —?Если бы у тебя действительно была сила воли, ты бы добился того, чего хотел! А я всего лишь пытался создать уютную обстановку, чтобы мы не озверели тут и не сожрали друг друга!На слове ?сожрали? лицо Петера озлобленно дёргается, но выглядит это нисколько не страшно. А всё благодаря щёчкам. Может, мой план не так уж плох?—?Сам бы попробовал проявить ?силу воли?, когда тут этот калорийный ужас! —?огрызается Петер, и, взмахнув рукой, снова нечаянно заезжает в торт. —?Когда я сначала один занимался, всё было хорошо. А потом ты предложил ?помочь?! Не надо было тебе верить.Он замолкает, чтобы перевести дыхание, и сжимает кулаки. На передышку нам обоим Всевышний даёт всего лишь какие-то доли секунды. Потому что Петер находит, что сказать ещё мне в обвинение.—?Я, может, и идиот, но не настолько, чтобы не понять, что ты меня нарочно откармливал,?— сипит Петер между тяжёлыми выдохами, и я вижу, как его потряхивает от злости. —?Извращенец. Кстати, знаешь, как я себя чувствовал всё это время каждый раз, когда ел? —?шепчет он, наклонившись поближе. От его быстро шевелящихся губ пахнет чипсами. Я придвигаюсь поближе, не чувствуя подвоха, как вдруг Петер хватает меня за отросшие волосы на лбу и макает лицом в торт с воплем:—?Да вот так!Я хочу вырваться, но вымазанная кремом рука Петера давит мне на затылок, пока он в сердцах кричит на меня:—?Ты хотел поностальгировать по нашему шоу? Вот, пожалуйста! А теперь иди в задницу! И глюкозу свою не забудь, чтобы не нервничать в столь чудном месте, в которое ты превратил меня!Я чувствую, как он отпускает меня и уходит, но не сразу решаюсь вытащить лицо из торта. Потом, когда в доме делается совершенно тихо, отплевываюсь от крема, забившего глаза и ноздри, облизываюсь, как кот, а сам смотрю на испорченный подарок ко дню святого Валентина и думаю о Петере, который сейчас наверняка пишет в Инстаграме очередную гневную тираду и с горечью лижет сладкие пальцы.Однако утром, придя на кухню, я не досчитываюсь двух кусков изрядно помятого, но всё ещё вкусного торта. Никто, кроме Петера, не мог полакомиться угощением. Выходит, у нас есть шанс помириться?депрессияПосле безобразной сцены с тортом Петер окончательно в себе замыкается. Сначала он отказывается есть со мной за одним столом, а потом и вовсе тащит всю еду к себе в комнату, как белки закапывают орешки в свои укрытия. Он умеет заставлять окружающих чувствовать себя виноватыми.Когда мы отдалились друг от друга, я уже понял свой промах. Обижаться на Петера было бы просто глупо. Но стоит мне набраться храбрости попросить прощения, как Петер вовсе перестаёт со мной разговаривать. Только если ситуация вынуждает, он обходится холодным ?да? или ?нет?. И ведь наверняка догадывается, как больно мне этим делает! Но о своём страдании я не думаю, а жалею Петера, объявившего мне бойкот. Как, должно быть, для него, с его общительным нравом, это тяжело! Я же понимаю, как ему важно хоть с кем-то говорить. Особенно в такой обстановке, когда из достойных собеседников рядом только я. Не с фикусом же у себя в спальне Петер будет разговаривать? Мне-то помолчать нетрудно, я не из болтливых. Но когда на тебя вот так намеренно не обращают внимания… Если бы не влюбленность в Петера, приковавшая меня тяжёлой цепью к этому домику, я бы ушёл отсюда, невзирая на окончательно отрезавший нас от мира снегопад. Я давно сбиваюсь со счёта?— кажется, будто эта зима длится целую вечность. И тут, когда я отчаиваюсь вновь найти с коллегой общий язык, настает время вспомнить о еде. Лишившись разговоров с любимым?— единственного приятного занятия в этой глуши?— я начинаю прикладываться к запасам в холодильнике с куда большим усердием, чем раньше. Растолстеть я не боюсь?— это всё равно неизбежно. Поведение Петера беспокоит меня куда больше. Сначала он наклеивает на упаковки и кастрюльки лаконичные записки в духе ?не брать?, ?это моё?, а потом, открыв в один прекрасный день холодильник, я понимаю: большую часть всех вкусных вещей Петер теперь прячет в сугробе за окном своей спальни. Это меня не останавливает. Я по-прежнему готовлю нам всё самое вкусное, что знаю, но Петер упрямо оставляет мою готовку без внимания. Себе он покупает еду отдельно. Судя по появляющимся в мусорном ведре упаковкам, Петер питается исключительно фаст-фудом и сладостями. И делается от такого питания только толще. Но ни меня, ни тем более его это уже нисколько не радует. Изредка сталкиваясь с Петером на кухне, я замечаю, каким печальным, тоскующим и хмурым выглядит мой любимый. Наблюдать это ужасное зрелище невозможно, и я понимаю?— настало время растопить лёд. Но перед этим я собираюсь побаловать Петера национальной кухней.Выкладываю румяные тефтели на самую красивую тарелку и кидаю обеспокоенный взгляд на мусорное ведро, переполненное яркими шуршащими обёртками. Похоже, Петер загорелся мыслью перепробовать все существующие на свете чипсы. Нет, конечно, это вкусная вещь, но нельзя же поглощать их в таких количествах! Надо непременно указать ему на это. И на кое-что ещё, прибавляю я про себя, щедро поливая тефтельки сырным соусом. Соус магазинный?— недостаточно откровенно для извинения, но достаточно вкусно для лёгкого перекуса перед обедом.Сколько я уже не переступал порог спальни Петера? Месяц? Он и так-то не любит, когда посторонние влезают в его личное пространство, а тут ещё и такие обстоятельства… Хватаю покрепче край горячей тарелки, сжимаю в другой руке вилку, глубоко вдыхаю и нерешительно стучу в дверь, словно ожидаю аудиенции у самого короля. За дверью?— тишина.—?Петер, можно к тебе? —?несмело и очень осторожно спрашиваю с самой почтительной интонацией, на какую только способен мой голос.Отвечать мне?— ниже достоинства Петера. Представляю, как он хмурится и про себя посылает меня куда подальше. Но я просто так уходить не намерен, отчего обеспокоенно прибавляю:—?Ты со вчерашнего вечера здесь сидишь, а сейчас уже полдень!Как я и ожидал, на Петера это не действует. Так и не дождавшись ответа, открываю дверь и без предупреждения захожу в комнату.Петер, одетый в самую просторную из своих футболок?— серую?— полулежит на кровати и хрустит чипсами, предусмотрительно выложенными из пакета в широкую глубокую тарелку. Оранжево-желтая упаковка валяется на полу рядом с пустой бутылкой из-под пива. Петер и раньше не отличался любовью к порядку, а ныне и подавно. Однако я быстро отвожу взгляд от некрасивого натюрморта и со вздохом оглядываю коллегу. Кажется, Петер сравнялся со мной по весу. Но то, что у меня уходило в мышцы, у него собирается складками, свисает, выпирает из-под тесной футболки, которую коллега больше не пытается подправить?— всё равно больше ничего из старого гардероба не налезает. Даже любимые мои розовые штаны так растянуты на пышных бедрах, что вот-вот разойдутся по швам. А когда Петер наклоняет голову, выискивая в тарелке чипсину побольше, становится виден заметный второй подбородок. Скрывать за волосами пухлые, перепачканные крошками от чипсов щёки он даже не думает. Наоборот, волосы скручены в тугой узел на макушке. Чтобы в еду не лезли?— наконец догадываюсь я. И всё же, с распущенными Петер гораздо красивее. Но я удерживаюсь от лишних замечаний и приближаюсь к кровати. Со словами нужно быть осторожным. Иначе Петер расстроится ещё больше.—?Как ты тут? —?заботливо спрашиваю, садясь рядом, и чуть заметно машу рукой у тарелки, надеясь, что острый запах тефтелек дойдёт до носа Петера. Вроде бы, пахнет достаточно аппетитно, чтобы Петер согласился поесть. Но он даже не смотрит на меня, а хмурит брови и продолжает грызть чипсы. Не от голода, а лишь бы не бездействовать. Запах тефтелек заставляет его брезгливо сморщиться. Петер даже неуклюже отодвигается, смяв покрывало?— только бы всеми силами высказать всё своё ко мне пренебрежение. Но чувствует мой умоляющий взгляд и отзывается мрачно, сощурив почерневшие от злости глаза:—?Мне хреново. Я никого не хочу видеть. А тут ещё и ты со своей едой! —?сердито выкрикивает он и скрещивает на мягкой груди полные руки, которые теперь украшают не только поплывшие татуировки, но и редкие красные полоски растяжек. Невольно любуюсь этими грозными отметинами, словно оставленными когтями чудовища, и чуть не пропускаю мимо ушей гневный вопль:—?Неужели тебе непонятно, что я хочу посидеть в покое?!Невольно вздрагиваю?— крики Петера это совсем не то, что мне хотелось бы услышать. Поспешно опускаю глаза на тефтельки, исходящие паром от ожидания, и чувствую, как Петер буравит меня самым злым своим взглядом. Нет, гневливое божество, превратить меня в горстку пепла, прежде чем ты не съешь моё подношение, у тебя не выйдет.—?Моя еда, может, и не такая вкусная, как чипсы, но ими ты сейчас убьёшь желудок, и твоё хреново трансформируется уже во что-то нецензурное,?— смягчив голос как только можно, ласково отвечаю я и украдкой осматриваю комнату, стараясь прикинуть, где Петер может хранить запас чипсов. Но вижу только те, что стремительно подъедает мой любимый.—?Именно убить себя я и собираюсь,?— ожесточенно ворчит Петер и красноречиво разгрызает чипсину. Несколько желтых крошек падают ему на футболку. —?Потому что когда я вижу себя в зеркале, мне не хочется ничего другого, кроме как умереть, чтобы не видеть весь этот ужас! —?Он бурно всплескивает руками, указывая на беззастенчиво выглядывающий из-под футболки мягкий бледный живот.Я машинально скидываю с кровати несколько солёных крошек и отворачиваюсь, поймав себя на желании стереть такие же и с лица Петера, а потом спрашиваю:?— Ты всё ещё на меня злишься?—?Злюсь ли я? —?раздается рядом оглушительное, хотя говорит Петер шёпотом. —?Разумеется! Если бы не снегопад, я бы прогнал тебя к чёртовой матери!Ну, примерно это я и думал от него услышать. На всякий случай отставляю подальше тефтели, а сам придвигаюсь поближе, почти к расплывшимся по кровати мягким бёдрам коллеги. От Петера волнами исходит тепло, словно от калорифера. Я немного успокаиваюсь и решаю поменять тактику.—?Почему же тогда ты раньше ел всё, что я тебе предлагал? Ты же мог отказаться, и, поверь, кормить тебя насильно я бы не стал,?— мягко говорю я, но морщусь от громкого хруста очередной несчастной чипсины на зубах Петера. —?И даже сейчас продолжаешь, хотя чипсы я тебе точно не предлагал. Зачем, если тебе так не нравится?Ожидая, когда Петер ответит, тянусь к внезапно замеченному рядом с подушкой пакету с чипсами. Хочу убрать эту дрянь прежде, чем Петер захочет пополнить запас в тарелке, но коллега стервятником смотрит на мою протянутую к чипсам руку и хочет прервать покушение. Однако с его нынешними формами это не так-то просто. Я перехватываю пакет и прячу его под подушкой на другом конце кровати, а Петер возмущенно взрывается:—?Потому что я уже не могу жить без того, чтобы чего-нибудь не грызть! Я привык! Подсел, как на наркотики! Я бы и хотел держать себя в руках, но все эти вещи такие вкусные, что сдерживаться невозможно… Видишь, до чего ты меня довел своими ?поощрениями?? И верни мои чипсы!—?Верну, если нормально поешь,?— холодно отвечаю, замечая, что спокойная фраза больше похожа на слова чьей-нибудь мамы. И тут же, пока моя любовь тратит калории, исходя на гнев, увожу у него из-под носа тарелочку с жалкими остатками чипсов и подсовываю вместо них ещё не остывшие тефтели. Петер тут же затихает, недоумённо воззрившись на них, а я тихо продолжаю:—?И почему тебе так не нравится, какой ты сейчас? Разве так уж плохо быть равномерно мягоньким? —?на секунду смущаюсь неуместно нежного слова и боюсь, что Петер о чём-нибудь догадается, но быстро выпутываюсь,?— или тебе было неприятно есть вкусную еду? Тебе не нравится, что так ты перестал себя ограничивать и пожил какие-то три месяца в своё удовольствие?—?Почему не нравится? —?взвизгивает Петер в ответ. — Да потому, что выгляжу я просто отвратительно!Я обречённо вздыхаю. Секунды, что мы проводим в молчании, тянутся, как липкий топленый шоколад на сладкой булочке. Но Петер первым обрывает тишину.?— Если честно… —?говорит он задумчиво, но смотрит на тефтельки, а не на меня. —?Ты же знаешь, я люблю поесть. Да что там, ты лишь подкормил эту страстишку. Не буду скрывать?— мне нравилось всё, что ты для меня покупал и готовил. Даже тот торт. Я не смог удержаться и потихоньку умял его, как ты мог заметить. Что поделать, он и в самом деле был вкусный,?— Петер неловко улыбается, будто хочет извиниться за свою слабость к еде, но, поймав мой взгляд, тяжело вздыхает и опускает взгляд на живот, лежащий на бедрах этакой удобной мягкой подушкой, которую так и хочется потрогать. Я уже тянусь к его боку, заманчиво обтянутому серой синтетикой, как вдруг Петер признается:?— Если бы я мог есть и не толстеть, всё было бы совсем хорошо! Чёрт, выпить бы ещё чего-нибудь. А то мне чипсы уже весь рот разъели.—?Я принесу тебе выпить, или даже можешь сам прогуляться до кухни, а там, может, что ещё на тебя посмотрит, хочешь? —?немедленно предлагаю я и улыбаюсь перемене в настрое любимого. —?Кажется, у нас ещё оставался спрайт.Петер снова замкнуто скрещивает руки, вцепляясь крепкими пальцами в пухлые предплечья, и с улыбкой покачивает головой:—?Не ходи, я сам! А то, если я не буду разминаться, моя задница станет однажды слишком тяжёлой, чтобы я смог оторвать её от дивана! Она и так уже стала жирной до неприличия, вот, посмотри,?— Петер недовольно шлёпает себя по бедру, а я вспоминаю судьбоносный разговор в тренажерке и понимаю, что ни в коем случае нельзя давать моему чуду расстроиться. Поэтому я тут же переключаюсь, плененный задумкой переубедить Петера, а то и вовсе перетащить на свою сторону.—?Задница у тебя вполне ещё симпатичная,?— осторожно начинаю я, а сам как бы невзначай перебираю тефтельки вилкой, будто ищу самую сочную. —?Зато знаешь, из-за того, что ты столько ел, у тебя стал больше желудок, и теперь ты можешь съесть больше вкусной еды до того, как объешься. И голодным ты теперь становишься быстрее, так что вкусно можешь есть не только много, но и часто. С этой точки зрения твоё тело теперь очень практичное,?— подмигиваю Петеру, который недоверчиво смотрит на меня и явно не может понять мои странные речи.А потом, не отводя от Петера взгляда, накалываю наконец одну тефтельку, обмакиваю в соус, так что тот стекает, как в рекламе, и поднимаю её, держа почти перед самым носом любимого. Он морщит лоб, хмурится, но решается взять тарелку, пусть и с таким видом, будто тефтельки не простые, а отравленные. А я, наблюдая, как Петер жует тефтельку, тихо прибавляю:—?Да и выглядишь ты совсем не отвратительно.Петер едва не давится, поражённый такими словами. Хотя, чему он может удивляться, если уже знает о моих фетишах?—?Насчёт желудка… —?он фыркает, смущённо опуская взгляд на еду, и нерешительно рисует вилкой какие-то узоры на соусе,?— сомнительный плюс. Но раз уж у нас вынужденные каникулы, а я так растолстел, что вряд ли успею похудеть к весне,?— на этом из его уст тяжело вырывается сокрушенный вздох, не вяжущийся с полным надежды взглядом,?— то почему бы не оторваться? Там, где мы закупаемся едой, как раз продают много всякого вкусного, а с моей нервной жизнью я и сотой доли не попробовал. Хотя, зачем я у тебя разрешения спрашиваю? Ты же точно против не будешь,?— он ехидно улыбается и медленно жуёт, весь в ожидании, как я буду реагировать. Но я стараюсь сохранять спокойствие. А зря. Петеру это не нравится.—?Знаешь что?— я всегда мечтал попробовать тирамису,?— тихо признаётся Петер, а полные щёки, и без того румяные, густо краснеют. —?Сможешь организовать?—?Без проблем,?— улыбаюсь в ответ на его робкую улыбку. —?Если у самого не получится, то хоть закажу, где оно получше.Петер кивает и замолкает, увлечённый тефтельками?— кажется, они ему и вправду понравились. Я тоже молчу, боясь смущать его лишними словами, но коллега первым решает заговорить:—?Только вот насчёт внешности… —?Петер отставляет тарелку, чтобы улечься удобнее, и брезгливо дотрагивается до бледной складки жира вокруг талии, наверняка очень мягкой на ощупь. Я замечаю, как кончик пальца Петера слегка тонет в плоти, и нервно сглатываю. А коллега плаксиво заявляет:—?Весь этот жир меня расстраивает! Не понимаю, что ты в этом находишь, если довёл меня до такого состояния. Я, что ли, стал симпатичнее? Раньше ты никогда на меня так не пялился!—?И почему же сразу пялился? —?мысленно благодарю небеса за своё неумение играть рожицами, как это делает Петер, но всё же с трудом скрываю приятное стеснение за деланным возмущением. —?Я, может, очень радуюсь и не могу тобой налюбоваться! А потому что знаю, что всё это,?— поддаюсь слепому желанию и оглаживаю выглянувшую из-под футболки складочку,?— не даёт забыть о том, как мы хорошо проводили время!Испуганный, но в большей степени неприязненный взгляд Петера заставляет меня отдернуть руку. Жаль, я ведь не успел толком прочувствовать, чего же добился… С подушечек пальцев лишь стремительно испаряется мимолётное ощущение чего-то тёплого, гладкого и, несомненно, очень и очень приятного. Прячу руку между колен, чтобы не соблазняться, и, подумав, всё-таки собираюсь признаться:—?Да, что-то я в этом нахожу. Полные люди всегда казались мне гораздо симпатичнее. Они очень плавные, а этого иногда очень не хватает… —?невнятно обрываю я и отвожу взгляд в сторону. Смотреть Петеру в глаза мне теперь очень страшно. Но он, как ни странно, не сердится.—?Ты так заботливо со мной… —?он усмехается, не воспринимая мою страсть всерьёз, и сварливо прибавляет:—?Вон, даже погладил меня! А я не люблю, когда меня трогают! Но, подожди… —?Петер тут же затихает и пытается заглянуть мне в лицо,?— тебе действительно не противно так нежничать со мной?Он осторожно берёт мою руку за запястье и укладывает себе на живот, словно желая прислушаться к новым ощущениям. Какое-то время я боюсь шевельнуться и сижу неподвижно, не веря, что наконец-то могу прикоснуться к сотворённому мной чуду. Но потом нерешительно шевелю пальцами, чувствуя, как они погружаются в тёплую плоть, и шумно вздыхаю:—?А я люблю, когда трогаю кого-то,?— в глаза Петеру я не смотрю, а слежу за тем, как мой палец что-то рисует на чужой коже. —?И с чего ты взял, что мне должно быть противно? Тебе очень идёт это всё,?— взволнованно говорю я и отстраняюсь, чтобы обвести фигуру Петера рукой. —?Если бы ты видел себя моими глазами, то, поверь, ты бы удивился, насколько ты хорош в этом образе. Только горько, что он тебе не нравится,?— снова нежно касаюсь пальцами мягкого бока. —?К этому и нежности: чтобы ты наконец понял, что никто не видит ничего плохого в твоей внешности, кроме тебя, и чтобы ты тоже полюбил и себя, и своё брюшко.Я уже тянусь потрепать Петера, но он отталкивает меня и неуклюже отодвигается подальше.—?Всё равно, не трогай меня,?— глухо требует он, с отвращением одергивая на себе футболку, которая уже ничего прикрыть не может. —?Мне и так это неприятно, а теперь я ещё и такой жирный! Мне даже взвешиваться страшно! Я же похож на огромный дрожащий студень! И я никак не пойму, что в этом хорошего? Это же уродливо и нездорово!—?И вовсе не уродливо! —?горячо возражаю я и двигаюсь следом в глубь кровати. —?Ты теперь весь состоишь из таких плавных форм, что можно любоваться уже только тем, как одна на другой лежат! И почему сразу студень? Он же холодный и скользкий, а ты совсем наоборот: тёплый, как печка, и мягкий! Ты же раньше считал себя горячим? Так вот, считай, что чем тебя больше, тем ты горячее! —?стараюсь я пошутить и осекаюсь, поняв, что случайно мог сказать лишнего. Приходится поумерить свои восторги. Петер по-прежнему неверяще смотрит на меня из-под бровей.?— Я не знаю, как убедить тебя в том, что твоё брюшко тебя вовсе не портит, но ты и правда таким стал ещё… привлекательнее,?— уже тише и спокойнее, но менее решительно добавляю я.—?Ладно, с горячностью ты может и убедил меня,?— он с подозрением смотрит сначала на меня, потом на оставшиеся тефтели. —?Своеобразные у тебя вкусы, ничего сказать не могу. Только если я буду продолжать в таком духе, то о концертах придется забыть. Я что-то слишком задыхаюсь в последнее время.—?Да мне всю жизнь говорят, что у меня странные вкусы,?— я пожимаю плечами, делая вид, будто не услышал последнюю фразу. Очень она меня огорчает, чтобы ещё и замечать её. —?Хотя в чём они у нас с тобой схожи, так это в любви к тебе,?— чуть подумав, добавляю я и нервно улыбаюсь, надеясь, что Петер не обидится этому намёку на его нарциссизм. —?Только, в отличие от тебя, я люблю, когда того, кто или что мне нравится, так много, как только может быть. Я не люблю себя ограничивать в этом.—?Это всё равно звучит слишком дико, чтобы я поверил тебе,?— Петер разводит руками, и я понимаю, что в этот раз он не играет, а говорит со мной искренне. —?Прости. Да, ты хотел разнообразить нашу с тобой жизнь тут, и ты старался?— вся эта еда мне и вправду нравилась,?— он вздыхает, неуверенно оглаживает толстое брюшко, но видно, что воспринять его полноценной частью своего тела не может.А тут ещё и я пытаюсь признаться ему в любви… Замираю, ожидая реакции, но Петер вместо ответа жуёт тефтельку. Очень медленно и долго жуёт. И когда я уже отчаиваюсь дождаться ответа, вскрикивает, будто его осенило:—?Удивительно, что ты с твоими наклонностями меня не изнасиловал, пока мы тут жили! Не подходи ко мне больше! И проваливай!Испуганный неожиданной грубостью, я пячусь к двери, чтобы хоть так посмотреть на Петера, который сидит, забившись в угол кровати, и грозит мне вилкой. Я знаю, о чём он думает. Не о моих чувствах, не о своём оскорбленном достоинстве. Он ждёт, когда кончится снегопад.принятиеНа следующий же день, выйдя по обыкновению разгрести снег, долго смотрю в ясное холодное небо. Снег прекратился, словно небо решило внять мольбам Петера и помочь ему выжить меня из дома. Да уж. Ни на что в этой жизни нельзя молиться. Даже на свою любовь.На многие километры вокруг?— белые сверкающие сугробы. Метеорологи обещают потепление, но я вспоминаю о вчерашних словах Петера и жалею, что не знаю никаких заклинаний, которые вызывали бы осадки. Потому что покидать этот дом, находясь в шаге от примирения, я не хочу. Вместо этого яростно раскидываю снег?— не из желания расчистить дорогу курьеру, а лишь бы хоть чем-то занять руки и не думать об отверженных чувствах. Мороз щиплет за нос, соблазняя всхлипнуть. Но я держусь. Я всё равно не сдамся, хотя другой на моём месте давно бы согласился остаться на скромном положении друга. Это только я верю, будто у нас с Петером может что-то получиться. Ага, как же?— он же благодаря мне теперь даже себя не любит! Ну вот почему всегда так?! Дёрнул же меня чёрт пять лет назад согласиться на предложение Петера сотрудничать! Надо было отказать. Но нет?— он же запал мне в душу с первого взгляда! А после такого я точно не мог отказаться. У, чёрт!Взваливаю лопату на плечо и ногой пинаю дверь. Теперь из-за Петера я только переживаю и порчу себе настроение. Но ведь и он из-за меня тоже страдает…—?И тут начинается дилемма,?— невольно напеваю я себе под нос строчку из злосчастного ?Allesfresser?, заходя в дом. Вслед за мной врывается любопытное холодное облако?— я ёжусь, несмотря на тепло, и хочу поскорее спрятаться в своей комнате. Но замечаю половую тряпку, брошенную посреди коридора, и раздражённо вздыхаю. Терпеть не могу беспорядок. Эта тряпка должна лежать в ванной!Дверь ванной чуть приоткрыта, и из узенькой щели в коридор вырывается жёлтый лучик. Странно, ведь обычно коллега тщательно закрывается везде?— ему хватило переживаний по поводу туалетов, куда окружающие врываются именно тогда, когда Петер больше всего нуждается в уединении. Чего же он так? Может, ушёл, а свет погасить забыл? С некоторой тревогой подхожу к двери, чтобы проверить, всё ли в порядке, но сначала приникаю к щели глазом?— убедиться, точно ли никого нет. А там…Петер, на чьих бёдрах едва сходится широкое розовое полотенце, крутится перед небольшим зеркалом над раковиной?— вернее, при его нынешних объёмах ?крутится? тут не очень подходит. Скорее, он вертит головой и неуклюже поворачивается, не отрывая взгляда от зеркала. Длинные волосы, ещё немного влажные, явно мешают ему?— Петер то откидывает тёмные пряди за спину, то закрывает ими грудь. А потом, придерживая полотенце, неуверенно касается себя свободной рукой?— словно хочет понять, что он вообще теперь такое?— пока не осмеливается взвесить в ладонях обе груди и слегка сжать их, как игрушки-антистрессы. Несмотря на то, какое скептическое при этом у Петера лицо, я не выдерживаю. Слишком горячо даже для меня. Вместо того, чтобы закрыть дверь и дать Петеру спокойно собой полюбоваться, я приоткрываю дверь и спрашиваю:—?И что же ты не закрываешься?—?Такая красота не может быть заперта! —?мигом отвечает Петер, ничуть не смутившись, хотя я ожидал, что он вздрогнет, словно я застал его за чем-то постыдным. Наоборот, он даже не думает прерывать своё странное занятие?— стоит с гордым видом перед зеркалом и рассматривает себя, словно Нарцисс?— своё отражение. Я чувствую себя отвергнутой нимфой, которая может только смотреть на чудо красоты, но не трогать. Так и замираю с тряпкой в руке, прислонившись к дверному косяку.—?А ты чего подглядываешь? —?в свою очередь весело спрашивает Петер, беспечно шлёпает себя по животу, наблюдая, как тот колышется, и подмигивает мне. Не оборачиваясь?— в зеркале видно отражение моей вытянутой удивлённой физиономии с горящими похотью глазами. Я тут же потупляюсь, ощущая, как горят щёки, и сбивчиво объясняюсь:—?Ну, собственно, остановился на красоту посмотреть… Если ты, конечно, разрешишь мне себя созерцать.—?Великодушно разрешу,?— он поворачивается и сканирует меня пронзительным взглядом. —?А если серьёзно, то это должны увидеть все! Ты будешь должен сфотографировать меня в Инстаграм. Ну, конечно, если ещё не забыл, как меня снимать,?— беззаботно вещает он и через слово старается оглянуться, чтобы увидеть себя со спины в зеркале, однако достаточно скрутиться не может. А я лишь молча хлопаю глазами. Петер, который все эти месяцы себя ненавидел, с прежним упоением разглядывает себя в зеркале? Это в голове совсем не укладывалось.—?Хотя, как-то это банально?— сообщать через посты… Надо будет как-то по-другому,?— не замечая моего смущения, Петер ненадолго задумывается, чтобы в следующее мгновение хитро взглянуть на меня. —?Что думаешь?Я реагирую мгновенно:—?Мне кажется, это смелая, но очень хорошая идея! —?решаюсь наконец зайти в ванную, но близко не подхожу. —?Я не увлекаюсь всем этим, как ты, но помогу, если что. Хотя знаешь, наверное лучше снять видео… —?восхищение Петера своими формами передаётся и мне, а значит, надо выжать из хорошего настроения коллеги все возможные плюсы. —?Твои формы будут очень хорошо смотреться именно в движении! —?восклицаю я под конец, но пугаюсь, что звучало это слишком восторженно.—?И как ты предлагаешь двигаться? —?Петер усмехается, отчего полотенце едва с него не падает. —?Можно, конечно, попробовать повторить тот трюк со шлепком по моей заднице, чтобы сравнить потом со старыми видео,?— Петер старается шлёпнуть себя, однако тут же выясняется, что коллега слишком растолстел для своего любимого аттракциона. Он тяжело вздыхает, задрапировывая на себе полотенце, и пожимает пухлыми плечами:—?Но с этим есть проблема,?— он смотрит мне в глаза, едва удерживаясь от усмешки. Я из последних сил стараюсь держаться скромно и делать вид, будто коллега ничуть не провоцирует меня своими роскошными формами. А держаться трудно.—?Ну, с этим-то я точно могу помочь,?— я криво усмехаюсь, но знаю, что глаза у меня горят. —?Ты хочешь, чтобы я тебя шлёпнул? Это не будет слишком откровенно для твоих подписчиков? Может, снимем что-то более домашнее?—?И что же предлагаешь? Я из домашнего теперь могу только спать и есть,?— Петер смеётся, отчего содрогается вся его фигура, от пухлых щёк до массивного живота. —?Хотя на ?шлёпнуть? я тоже согласен,?— сощурив глаза, очень быстро, тихо и почти неразличимо бормочет он следом и улыбается. Но тут же прибавляет как ни в чём не бывало:—?Так что ты предлагаешь снять?И в этот момент мне приходит совершенно безумная, но настолько соблазнительная мысль, что я делюсь ей, даже не обдумав:—?Слушай, а может снимем, как ты ешь? Мне кажется, это будет очень смело и оригинально! Правда, скорее в духе Lindemann, чем Pain… А шлёпать тебя мы будем отдельно,?— заразившись весельем коллеги, я игриво приподнимаю брови.—?Жду не дождусь,?— довольно фыркает Петер и в раздумьи хмурит брови. —?Только перед тем, как я начну есть, ты должен будешь с камерой обойти всего меня. Мои фанаты заслуживают всего самого лучшего, а потому должны увидеть всю эту роскошь в самом выгодном свете!Он снова оглядывается на себя, а я предлагаю:—?Может, тогда пойдем в гостиную и сделаем несколько дублей? Только, мне кажется, еда должна быть очень красивой. Так сказать, чтобы был достойный фон для твоей красоты. Но насчёт этого не беспокойся, у нас много вкусного. Только стой,?— мой голос глохнет, отчего Петер поворачивается ко мне, пытаясь прислушаться,?— ты правда снова себе нравишься? Я не сплю?—?Да, я опять люблю себя и свою задницу. — Петер отвечает так спокойно, будто это не он месяц назад строчил в Инстаграм посты, исполненные презрения к самому себе. А уж их-то я видел, специально для этого страничку завёл. Фейковую.—?Всё равно она никогда не была подтянутой,?— заключает он, ещё раз оглядев сильно раздавшиеся вширь ягодицы, и поправляет на них полотенце. Специально же это говорит, чтобы меня раззадорить. И я поддаюсь игре:—?Господи, сколько раз тебе повторять, что у тебя самая прекрасная задница на свете? А сейчас она ещё лучше!Петер удовлетворенно кивает, и, подхватив с крючка одежду, подходит ко мне. Я даже не помню, когда последний раз видел его так близко.—?Пошли в гостиную, пока идея совсем свежая,?— вдруг спокойно, даже холодно говорит он, не сводя с меня пристального взгляда. —?Или ты меня не выпустишь отсюда, пока не поблагодарю?—?Конечно проходи,?— я спохватываюсь и освобождаю ему проход к двери. —?О какой благодарности тут вообще может идти речь?—?Ты же меня раскормил,?— беспощадно напоминает Петер, ненароком задев бедром косяк, и замечает,?— вдруг ты теперь какую-то награду ждёшь, а я не знаю об этом.—?Нет-нет-нет, ни о чем таком я даже не думал! —?поспешно извиняюсь я, стараясь не отставать. —?Я просто радуюсь, что ты вновь себя любишь! И я хочу только того, чтобы хорошо было тебе—?Я тоже для себя этого хотел,?— остановившись у порога спальни, Петер довольно щурится, отчего его тёмные глаза совсем тонут в розовых щеках. —?Всё же спасибо, что помог с этим,?— он снова подмигивает и скрывается в спальне. А я иду к холодильнику, чтобы найти, чем бы таким попотчевать мою радость в честь возвращения в эфир. Петер же целый месяц ничего не выкладывал! Мол, никому он там такой не нужен. А теперь наконец-то понял, что и с новыми формами он ничуть не хуже.Когда за моей спиной раздаются шаги Петера, низенький столик перед плетёным креслом уже ломится от всевозможных сэндвичей, пиццы и пирожных, расставленных по композиции не хуже, чем лимоны и гранаты на картине какого-нибудь малого голландца. Отхожу полюбоваться этим калорийным натюрмортом, но вписываюсь задницей во что-то мягкое, что на поверку оказывается животом коллеги. На Петере черная толстовка и розовые штаны. Всё это когда-то было просторным, но сейчас я даже ума приложить не могу, как он умудрился втиснуться в старые шмотки. Во всяком случае, в тесной одежде Петер выглядит ещё соблазнительнее. Я едва удерживаюсь, чтобы не облизнуться. Петер же фыркает, и я понимаю: он неспроста подошёл ко мне так близко. Вручив мне телефон, он надевает очки и устраивается в плетёном кресле?— то опасно трещит, стоит Петеру переменить позу. Я для начала включаю камеру?— проверить, как коллега выглядит в объективе. Фотогеничности у него нисколько не убавилось. Да, тех высоких скул уже нет, но есть прекрасные румяные щёки, красиво обрамленные тёмными волосами?— такие и самому Рубенсу запечатлеть не стыдно. И я нарадоваться не могу, что и сам Петер наконец-то это понял.—?Ну мне ещё долго ждать? —?сварливо интересуется Петер, наблюдая, как я переставляю тарелки, придирчиво разглядываю натюрморт на столике со стороны и возвращаюсь, чтобы уж точно все получилось идеально. —?Между прочим, я ещё не завтракал! И раз ты всё это достал, то и убирать теперь я буду только в себя!—?Хорошо-хорошо,?— я юлю вокруг него, отыскивая подходящий ракурс, и внезапно чувствую, как от волнения дрожат руки. —?Может, лучше поставить телефон на столик? Так ты будешь выглядеть ещё внушительнее. Хотя ты и так смотришься прекрасно. Твоим фанатам этот новый образ точно понравится!—?Убедил,?— Петер улыбается, опирая телефон на вазочку с конфетами, и хитро добавляет, глядя на меня поверх огромных стёкол очков,?— тебе повезло, что нельзя переборщить с комплиментами ко мне. Тем более, как ты там говорил? Любишь, когда тех, кто тебе нравится, много? Только учитывай тогда, что раз меня теперь много, то и комплиментов мне надо больше.—?Для такого сокровища, как ты, комплименты у меня всегда найдутся! —?на такие условия я согласен. Я согласен вообще на всё, лишь бы мой любимый оставался по-прежнему счастливым и довольным жизнью. Таким Петер нравится мне больше всего.—?Проверяем, еда в пределах досягаемости? —?предстоящий эфир волнует меня не меньше, чем Петера, хотя мне рисуются скорее гневные комментарии, чем восторженные комплименты. Хотя, фанаты Петера любят его до самозабвения?— прямо как я?— и будут рады уже тому, что их кумир спустя столько времени решил выйти на связь. Так что перемене в облике моего любимого они удивятся, но против точно не будут.—?Дотягиваюсь,?— подтверждает Петер, с кряхтением протягивая руки во всех уголки стола. —?Но если что, ты же придёшь мне на помощь?—?Непременно помогу. —?демонстрируя свою необходимость, услужливо пододвигаю ему тарелочку с шоколадными кексами. В чёрном экране телефона отражается моя взволнованная физиономия, отчего я решаю поинтересоваться:—?А мне разве можно появляться в кадре? Если твои подписчики узнают, что всё это время мы были вдвоём, они же не знаю что подумают!—?Я знаю,?— загадочно улыбается Петер и беспечно машет рукой на соседнее кресло,?— можешь сесть пока, не стой. Я позову тебя, когда будет нужно.Я слушаюсь, довольный тем, что Петер позволяет мне хотя бы наблюдать за собой, а он сам проводит по экрану несколько раз и торжественно объявляет:—?Можем начинать!Этой сцене не хватает только трубного гласа фанфар на заднем плане. Но я, вместо того чтобы отвлекаться на фантазии, быстренько захожу в Инстаграм со своего телефона?— мне не терпится увидеть реакцию подписчиков моего любимого. Ведь Петер описывал их как самых преданных, самых любящих и самых талантливых людей на свете. Проще говоря, он отвечал своей фанбазе взаимностью. Что же он тогда меня игнорирует? Я же тоже…его поклонник.Ожидая, пока в комментариях соберётся народ, Петер надкусывает украшенный розовым кремом кекс. Очень странно наблюдать за ним в реальной жизни и на экране одновременно. Петер же внимательно следит за своим изображением в телефоне. И, выждав немного, говорит:—?Я знаю, что от меня долго не было никаких фотографий, и вы успели соскучиться по мне. Но можете не беспокоиться, со мной всё хорошо, как видите, я снова онлайн. —?Петер неловко улыбается и ёрзает в кресле, не то пытаясь поправить так слишком тесные штаны, не то справиться с мандражем. Однако с последним ему помогает кекс, который Петер приканчивает в два укуса, чтобы тут же наколоть на вилку сочную белую колбаску. —?За эту зиму я хотел похудеть и привести себя в форму, но справился только со вторым и, как видите, почти привёл себя в идеальную?— форму шара,?— неловко пытается он пошутить, хотя раньше у него проблем с этим не было. —?Вернее, не я себя привёл, но об этом позже,?— он бросает короткий, но очень пылкий взгляд на меня. —?Однако, я тоже изрядно потрудился. Только я не выкладывал никаких постов об этих тренировках, как было с прежними. Но считаю необходимым восполнить этот информационный пробел! Поэтому сейчас вы в прямом эфире увидите, как проходили мои занятия,?— Петер усмехается и надкусывает колбаску, внимательно наблюдая за разгорающейся в комментариях дискуссией.?Петер, сядьте поближе: плохо видно щёчки, когда вы жуёте?,?— пишет кто-то, явно эксперт по видео с поеданием чего-либо на камеру, может быть, даже такой же нескромный фетишист, как и я.?Тебе очень идёт? ?А почему вы решили поменять вид тренировок???А кто вас тренировал???Милые складочки??Как ваше самочувствие? Не тяжело???Покрутитесь перед камерой, мы хотим увидеть, где ещё вы стали шарами!?Да, реакция подписчиков Петера даже близко не похожа на то, что я успел фантазировать… Они вовсе не такие агрессивные, как я представлял?— а наоборот, очень вежливые и милые. Теперь понимаю, почему Петер от Инстаграма оторваться не может. Читаю это всё, посматриваю украдкой на жующего Петера и улыбаюсь от умиления. Даже гордость берёт. Жаль только, Петер сейчас всей душой в телефоне?— не замечает, как я смотрю на него.—?Почему я решил поменять вид тренировок? —?слизывая горчицу с колбаски, переспрашивает он у поклонника, а сам поворачивается в кресле, давая зрителям вдоволь собой полюбоваться. —?Один хороший человек,?— снова огненный взгляд в мою сторону,?— показал мне, что в этой жизни есть что-то интереснее тренировок. Да и знаете, в моём возрасте погоня за стройностью не несёт никакого смысла. Куда лучше расслабиться и получать от жизни удовольствие. Ведь мы все когда-то умрём, а умирать, так и не попробовав тирамису, как-то обидно, не думаете? Кстати, у меня тут есть это пирожное?— специально берег его для эфира,?— он откладывает вилку и показывает упаковку с тирамису, которое я по его просьбе купил вчера, несмотря на печальный итог нашего разговора.А вдохновенный монолог тем временем продолжается:?— О, я смотрю, тут есть специалисты по подобным видео? Мне понадобится ваша помощь! Боже, я очень тронут, что вам всем нравится мой новый образ?— я от него тоже в восторге. Ну, сначала мне не очень нравилось, но потом я распробовал. Немного жарковато, но зато очень мягко и уютно. Посмотрите, это же просто прелесть! —?он задирает край толстовки, показывая краешек бледного живота, но тут же возвращает одежду на место, отчего толпа в комментариях взрывается ликованием:?А что за человек? Он здесь???Молодец тот человек! Он сделал тебя ещё красивее!??У вас наконец мешки под глазами перестали быть такими страшными! Теперь у вас просто как будто двухэтажные щёки! Очень мило!??А кто вас фотографировал во время старых тренировок? У вас же там такая жуткая погода была?.И только тот эксперт не поддаётся слепому восторгу и строго советует:?Вам ещё нужно комментировать вкус еды?.Петер зачерпывает немного тирамису и смущённо улыбается?— видно, не ожидал такого одобрения. Наверное, у него был заготовлен какой-то план речи для этого эфира, но он решает последовать советам эксперта и, распробовав десерт, говорит:—?Ну что я могу сказать: тирамису?— это очень странное пирожное. Представьте себе мягкое печенье, политое чем-то вроде плавленого сыра со вкусом шоколада, а сверху горькие кофейные крошки. И такой, знаете, немного во всём этом есть алкогольный душок, как в ?Чёрном лесе??— да, я теперь специалист по тортикам и пирожным. Вам после моих слов тоже сладкого захотелось? Чёрт, может мне в кулинарные критики лучше пойти, как думаете? Если мне там разрешат лакомиться всем этим, то я только за,?— признаётся он, с неприкрытым эротизмом облизывая ложечку, но отвлекается на следующий комментарий:—?О боже, ?двухэтажные щёки? это какой-то новый уровень комплиментов,?— щёки Петера становятся одного цвета с его штанами. —?И это я ещё выспался! Так, вы все спрашиваете, кто меня тренировал. Терпение, мои дорогие, только терпение! Держите ваши телефончики покрепче, чтобы они не упали вам на лицо! Тилль, твой выход! —?кричит он, обращаясь ко мне. Стоп, так скоро? Я же не готов!С трудом сохраняя спокойный вид, я кладу телефон на сиденье, подхожу к Петеру и, как миннезингер, сажусь на корточки около его кресла?— теперь моя голова где-то на уровне плеча коллеги. Неловко улыбаюсь невидимым зрителям и застываю?— кто же знал, что моё появление в кадре вызовет такой ажиотаж? У Петера даже глаза округлились. Ложка с тирамису застывает на полпути к его губам, пока коллега наблюдает за творящимся в комментариях банкетом:?Чтоооо??!??Он всё это время был там???Вы так здорово вместе смотритесь сейчас!??Тилль, это была ваша идея???Вы что-нибудь записывали? Когда альбом??Самообладание при виде меня сохраняет лишь один человек?— тот самый эксперт, который здесь только за одним, и чьим советам Петер следует неукоснительно:?Эротично облизывать посуду лучше в конце и сразу всю. Но само исполнение очень хорошо. Просто не в том моменте?Господи, спасибо тебе, что дал мне такую невыразительную физиономию?— по ней по крайней мере не видно, что эти комментарии заставляют меня окончательно растеряться. Петер же лишь посмеивается, читая похвалы подписчиков, ободряюще улыбается мне и снова обращается к людям:—?Вижу, вам понравился мой маленький сюрприз. Да-да, всю зиму мы с Тиллем Линдеманном были вместе, но прошу меня простить, мы ничего не записали. Лично я занимался только тем, что ел то, что готовил Тилль?— кому интересно, он прекрасно готовит. Ну что,?— он оборачивается ко мне, заставляя меня вздрогнуть,?— колись! Народ ждёт!—?О ч-чём? —?я даже заикаюсь, чего со мной никогда не было. Сердце делает невероятный кульбит?— я чувствую, что сейчас судьбу мою решит мнение множества ноунеймов, и спокойнее от этого быть никак не может. Поэтому я хватаю воздух пересохшим горлом и в панике читаю всплывающие внизу экрана комментарии:?Тилль, где вы научились готовить? Вы сами ели? Или только Петера кормили???Ой, сейчас что-то будет??Тилль что-то сделал? Тилль, что ты сделал?!??Вот бы и мне такого повара…?Ни за что не буду регистрироваться в Инстаграме под своим именем. Мне и этого внимания на всю жизнь хватит. Я умоляюще смотрю на Петера, жующего бутерброд, и невольно сжимаюсь, видя, как грозно сдвигаются его брови.—?О чём? —?раздражённо спрашивает он, смахивая с груди крошки, но я так растерян, что не могу догадаться: столь бурные эмоции?— всего лишь игра на публику. —?О том, что ты писал в ?Fat? и ?Allesfresser?, разумеется! Как в порнофильмах сниматься, это мы можем, а рассказать, как ты заставил меня так измениться, стесняешься? Ну! Что за скромность?Наверное, я выгляжу таким напуганным, что Петер тут же смягчается. Его пухлая тёплая ладонь опускается на мою дрожащую руку?— пытаясь справиться с собой, я вцепился в подлокотник?— а другая рука подносит к моему лицу маленькое пирожное. Откуда-то сверху раздаётся тихий голос Петера:—?Покажи, как ты это со мной делал.Ясное дело, после этой фразы комментарии просто взрываются!?О боже, что происходит?!! Продолжайте!??Тилль, ради всего для тебя святого, сделай это!??Эта трансляция уже не может стать лучше!?—?Пожалуйста,?— нежно просит Петер, подкупающе глядя на меня своими прекрасными глазами, похожими на засахаренные вишни, что красуются на пирожном. Ну как устоять перед этим взглядом?Я неловко беру пирожное, чуть не смазав крем, поднимаюсь, с трудом разгибая затёкшие ноги, и подношу сладость к губам Петера. Почему-то они кажутся мне более яркими и манящими, чем обычного.—?У тебя с этим пирожным очень похожие формы, ты просто обязан его съесть,?— держу это несчастное пирожное, а голос позорно дрожит, ибо большая разница говорить подобное наедине и на публику. О Господи… Это не эфир, а эротическое шоу какое-то! А Петер продолжает меня провоцировать:—?Сделай это, прошу тебя,?— он высовывает язык и тянется к пирожному, чтобы съесть его с моих рук, а сам краем глаза косится в телефон. Я тоже внимательно наблюдаю за комментариями, и вздрагиваю, когда горячий мокрый язык касается моей ладони. Чёрт, а это приятно. Всё равно как кормить кошку с рук. Я усмехаюсь и нахожу силы взглянуть на Петера, который старательно кусает пирожное, не думая прибегать к помощи рук. И зачем только люди снимают порнофильмы, когда есть вот это? Понимаю фанатов Петера, которые сейчас визжат от восторга и исходят воплями экстаза. Сплошной шум и помехи, через которые с трудом продирается голос разума и настоящего профессионала:?Тилль рукой закрывает пирожное, лучше держать его пальцами?.—?Вот так? —?спрашиваю я у телефона, взяв следующее пирожное. Эксперт остаётся доволен, а мне уже не так страшно кормить Петера. Комментаторы разделяются на два лагеря: одни умиляются с того, как Петер ест, другие без ума от моего смущённого румянца. Хотя какой там румянец, я наверняка полыхаю как помидор.—?Я всё правильно делаю? —?спрашиваю я: тяжело соображать, когда так волнуешься!—?Просто покорми меня,?— почти шёпотом просит Петер. —?Перестань уже скрываться. Все же давно поняли, что ты меня любишь. И я это понял.Он слизывает с моих пальцев остатки крема и нежно, как котенок, заглядывает мне в глаза. Но мне не до умиления?— в полнейшем замешательстве, почти в ужасе оглядываюсь на телефон. Там?— гвалт радостных криков, поздравлений и просто невнятных наборов букв. Всё понятно, люди ждут не дождутся, когда мы с Петером воплотим нашу свадебную фотосессию в жизнь. Кто-то просится на место подружки невесты, кто-то клянётся, что поймает букет первым. Чёрт, какой позор…—?Ну зачем сразу на камеру? —?едва слышно шепчу я, надеясь, что только Петер меня слышит. —?И зачем вообще? Ты же не был этому рад, зачем снова это поднимать? —?прибавляю я безнадёжно-печальным голосом.Петер вздыхает и с тоской оглядывается на телефон. Наверное, он хотел провести эфир немного по-другому, но из-за меня всё ушло не в то русло. Я испортил ему свидание с подписчиками, которых он так любит. Расстроенный, я отворачиваюсь, и слышу, как Петер наигранно-бодрым голосом объявляет:—?К сожалению, сюрприз вышел из-под контроля, поэтому я вынужден прервать трансляцию. Но не огорчайтесь?— больше я Инстаграм не буду забрасывать и непременно сделаю ещё фоточек! Вижу, вам понравилось! Мне это очень-очень приятно! Я тоже был рад всех вас видеть. Всё, чмоки-чмоки, лайки-лайки! Всех люблю и жду в комментариях!Петер посылает подписчикам сочный воздушный поцелуй и оборачивается ко мне.—?Зачем? —?спрашивает он как будто самого себя и задумывается, мучая меня ожиданием. —?Знаешь, я не могу сказать, что люблю тебя?— нет, я тебя совсем не люблю. Но ты нравишься мне, как человек, как друг,?— он отводит глаза и нервно треплет жидкую бородку, пока не решается произнести:—?И мне кажется, я должен дать тебе шанс. Ты так упорно добивался моего внимания все эти пять лет, что, я думаю, у нас должно что-нибудь получиться даже и без взаимных чувств. Как думаешь, у нас что-нибудь выйдет? Кроме нового альбома,?— добавляет этот шутник под конец и чуть улыбается.Ну и что я могу ответить? Этот же человек вчера чуть не послал меня ко всем чертям, а до этого едва не задушил тортом?— а теперь смотрит на меня щенячьими глазами и знает, знает же, что я не смогу отказать! Я и так с трудом верю в услышанное! Так странно в любви мне ещё не признавались. Я молчу и смотрю в пол. Петер напряжённо пыхтит, ждёт ответа. Он же не поверит, если я оттолкну своё счастье! Шанс соблазнительный?— но то, что Петер меня не любит, это как та самая ложка дёгтя в бочке мёда. Маленькая такая оговорочка, которая портит всё. И всё же, я не могу отказаться.—?Выйдет,?— наконец киваю я и поднимаю взгляд. —?А ты как думаешь? Ты правда этого хочешь? —?с надеждой прибавляю я, пытаясь поверить, что странные и желанные слова Петера мне не снятся.—?Я люблю, когда меня любят, но сам не умею отвечать взаимностью,?— Петер виновато пожимает плечами, мол, такой он и исправляться не хочет. —?Кажется, у тебя такая же проблема, ты говорил. Но вчера я подумал над твоими словами и понял, что с моей стороны будет огромной подлостью игнорировать твои чувства. Я хочу хотя бы попытаться полюбить тебя. А если не получится, то разрешу тебе любить себя и не буду морщить нос, если ты решишь меня потискать. Ты согласен?—?Как великодушно с твоей стороны,?— я с трудом нахожу в себе силы усмехнуться. —?Конечно, согласен!Нависнув над Петером, обнимаю его, не удержавшись от искушения потрепать мягкие складки у него на спине, и шепчу ему в ухо:—?Я люблю тебя.—?Допустим, я тоже,?— руки Петера неуверенно ложатся на мою спину. —?Спасибо, что помог мне с тренировками.Он фыркает, уткнувшись носом мне в ключицу, и хотя руки его подрагивают, я догадываюсь?— Петеру мои прикосновения очень и очень приятны. А это значит, что для нас обоих зима наконец-то закончилась.