1 часть (1/1)

Козетта любила злость Кииры, горячечно и пылко. Она готова радостно хлопать в ладоши, смотря на восхитительный гневный румянец, полные чистого отвращения глаза, и дрожащие руки. Каждый жест Кииры на вес золота, и их Козетта изучала как по нотам: неуверенное подергивание плечом; наклон головы в сторону, так, чтобы волосы цвета крыла ворона ширмой закрыли горящие алым щеки; пальцы легко подцепившие края пышных юбок, и идеальный, до боли в скулах, реверанс. Все как по книжке, как во всех идиотских пособиях ?для благородной благовоспитанной леди, взрощенной в тринадцатом поколении?, которые Киира читала днем и ночью, только обучившись грамоте, и которые Козетта небрежно подкладывала подставкой под полки, или небрежно бросала в стены. Ей они были абсолютно без надобности, ведь сила не в учении, сила в была у нее в руках?— внешность, естественность, умение играть.Козетта любила играть, особенно на чувствах других, ловко манипулируя, и тихо посмеиваясь в темноте, как же легко все ведутся на очевидные уловки. Все, начиная от не шибко мозговитой прислуги, заканчивая отцом, с абсолютно атрофированными мозгами. Она и с Киирой сперва думала весело играться, быть может в неразлучных сестер, или в трепетную девичью дружбу, только за тем, чтобы иметь и на нее рычаги давления, или добавить её в список тряпичных кукол, для дешевой постановки.Но Киира была другой. Хрупкий ледяной цветок, изящной статуэткой, что пылился за стеклянной витриной собственных миражей, заблуждений и детских надежд. Она удивительно быстро поняла, что Козетта?— настоящая геликонида, хоть крылья ее и прекрасны, а глаза так невинны. Такие как Козетта ранят легко и естественно, отравляя въедливым ядом, а затем порхая рядом, напоминая, что кукловод всегда играет из тени. Поэтому раздавить Кииру так сразу ей вовсе не хотелось. Умную, сообразительную, такую догадливую Кииру, на которую прекрасный спектакль Козетты впечатления не произвел. Приятнее наблюдать ее падение, попытки восхождения, шок на этом невинном личике, и прижавшись ухом к дверям ее комнаты слушать приглушенные рыдания.Козетта?— садистка до мозга костей,?— любила ее страдания, даже больше игр в невинность с прислугой, или чистой воды дурачества с псевдо-отцом. Они уже давно были ее личной собственностью, и словно капризный маленький ребенок, она просто и естественно потеряла к ним интерес. Какой смысл в игре без огонька, без жестокого юмора, без высоких ставок и болезненных падений. Все это могла ей дать только отчаянная в своих попытках уличить сестру Киира.Только стоя за спиной Кииры, прижимая лезвие к ее хрупкой шейке, и нашептывая различного рода мерзости ей прямо на ушко, она чувствовала себя невероятно живой. Киира?— ее личная невинная пташка, чьи крылья Козетта вырывала нежно, с особым трепетом, наслаждаясь омерзительным треском и хрустом позвонков. Обмакивая это нежное оперение ангела в зловонные отходы, и вытирая о ее мечты новые сапожки, Козетта тоже чувствовала себя живой, до такой степени, что хотелось на месте сгореть от прекрасного, в своей извращенной мании, желания. Дикого желания. Ее буквально трясло мелкой приятной лихорадкой, до кончиков пальцев, а низ живота так и обдавало жаром, от поражений Кииры, от унижания Кииры, от ее беспомощности и беззащитности. От попыток казаться сильнее, за масками леди Фарвис, Козетту знобило, и до жути хотелось содрать с сестрицы, вместе со скальпом, все ее любимые маски.?Унижайся ради меня??— смеялась Козетта, настаивая прислугу против Кииры, жестом фокусника.?Дай мне раздавить тебя??— улыбалась Козетта с чистой улыбкой радости, когда видела оплывшее лицо Кииры, будто погребальной свечкой. А ведь Козетта сразу поняла, как Киира любит своего папочку, и, разумеется, не могла не воспользоваться этим. При Киире к отцу она льнула кошкой, мурлыкала сладкие речи, ластясь, будто напрашиваясь на похвалу и любовь. И он отдавал ей любовь, всю, без остатка.Но Козетта была жадной, по дьявольски жадной. Любовь, что легко получить?— дешевка, по сравнению с упорством Кииры, с ее пылкими речами, и таким же пылким телом, которым Козетта хотела овладеть так же, как и душой.?Ты все еще в моей птичьей клетке, сестра. Навсегда, постоянно, вечно??— повторяла мантрой Козетта. Держать жизнь Кииры в своих руках?— разве это не прелесть?Козетта по жизни играла блестяще, в пальцах зажимая отобранные у слепой Клото нити судеб, а перерезая золотым лезвием Атропос. Являясь несравненным автором душераздирающей драмы Кииры, она скромно стояла за кулисами, чтобы в один момент вбежать на сцену, и сыграть воссозданную своим же воображением роль: оскорбленная невинность, пугливая белая овечка, милая, образцовая дочь, но не ледяная королева. То, что когда-то Киира приняла за пустую подделку, стала ее ночным кошмаром, обвивая её тугими кольцами, насильно сжимая хрупкие запястья, и поцелуями смерти в ночном бреде одаривая такие ломкие ключицы. Она сжимала кости до приглушенного хруста, без скальпеля прорывала ткань кожи в скрытых одеждой, укромных местах.—?Папа не оставит это… Папа… —?шептала Киира, когда на глазах ее наворачивались слезы пеленой дурмана и нездорового отчаяния. Козетта накручивала темные локоны на кулак, и придавливая ее своим весом, вновь и вновь смеялась, как после хорошей шутки:—?Как думаешь, кому из нас милый папочка поверит?Риторический вопрос, на который они обе знали ответ. Киира не раз жаловалась отцу на сестру-дьявола, монстра в мягкой шкурке невинности, но каждый же раз виноватой выставляли именно ее. В последствии она перестала говорить о своей боли, или просто умолять о помощи. Гематома, синяк, укус, сдавленный крик в подушку. И адский смех Козетты, пропитанный желчью. Как сейчас она оставляла раны на теле Кииры, так и в детстве она скручивала шейки вольным пташкам.Мозг Кииры в последствии будто застыл, немо и беспомощно окоченел, лишь с легкостью принимая к сведению все зверства Козетты. Оторванные крылья молодых бабочек по утру в постели, аккуратно взрезанная вена, иль кукла вуду, прибитая гвоздями над ее кроватью. Будто змей, что шипя изнутри отравлял ее череп ядовитыми клыками, вкушая все сладкие соки надежды, умершей давно. Киира хранила труп своей мечты в секретной дверце души, хороня вместе с собой, под проклятия адской аудитории.Козетта ей сердце расчленила. Просто и легко, жестом восточной красавицы, танцующей сакральные пляски в тени дыма и благовоний.Киира Фарвис выглядит мертвой нимфой, с подрезанными крыльями. Козетта знает, что нить в руках оборвется по утру, но хочет запечатлеть ее навеки в черепной коробке разума. Ларце разума. Былая величественная холодность опаленно растаяла, оставляя на грязном полу усталого, блеклого ребенка. Она вцепилась пальцами в прутья, она будто пытается лишь взглядом испепелить врага?— и испепелила бы, будь она медузой горгоной, но Харон уже стоит за ее собственной спиной, опустив траурную шаль на поникшие плечи. Кожа отдает могилой, а глаза?— кромешным пожаром, и пеплом растоптанной жизни.Губы Козетты украшает гадкая улыбка, почти влюбленная в сладкое ничтожество Кииры. И вот, тот миг, которого она так трепетно ждала. Она унижена, она обречена без права на адвоката, или слово защиты. Приговоренная к вечному мраку. Скрученная, будто древняя адамантовая статуя, окропившая слезами впалые щеки и каменный пол… Но все еще невообразимо прекрасная, даже в своем живом ничтожестве.Темную прядь Козетта сминает в руке, давя порыв вырвать ее с корнем, на память. Быть может оставить в коллекции убитых в детстве бабочек и маленьких птичек, как трофей от еще одной глупой маленькой бабочки, так отчаянно мечтающей одолеть ангела ада. Она смотрит с чистым превосходством и, быть может, ноткой жалости. Как жаль, как же жаль с ней так быстро расставаться. С ничтожеством по имени Киира, позорно проигравшая, и убитая приказом собственного же любимого папочки.Жалкое зрелище, но заводящее до ужаса. Смерть Кииры?— лучшая в мире сладость. Лучше шоколадных тортов, лучше медовых пончиков, лучше башенок из сливок и абрикосового пирога. В миг, когда шейку Кииры взрезали, будто ножом тортик, вскрывая залежи клубничного мусса?— крови, даже ?папочка? не смотрел. Никто не смотрел, как голова грешницы покатилась по дощечкам, как глаза застыли в вечном страхе, а рот в немом крике. Никто, кроме Козетты, чьи щеки заалели, а душа едва не поросла сладкой ватой.И уже утром она попросила мастера создать резную музыкальную шкатулку, с искрящим серебром ключиком. Тихая колыбельная, что временами, забывшись, напевала Киира, теперь?— заводная мелодия, так любимая Козеттой. Ведь стоит отварить замочек, повернуть ключ, так сразу взгляду предстанет мумифицированное трепетное сердечко Кииры, вырванное сразу по завершению церемонии казни. Пульсом под пальцами еще теплый орган бился, когда Козетта трепетно сжимала его в руках.Будто в церемониальном сосуде?— в драгоценной коробочке, скрытой от других. Ларец злой королевы, получившей свое.—?Как же я люблю тебя, моя очаровательная Белоснежка,?— шептала она, представляя и темные волосы, и вишневый румянец, и дикий страх. Любимая, очаровательная сестра, и ее сердечко. Козетта еще в детстве любила эту сказку. Как же очарователен новый конец, так гармонирующий с мелодией ее души…Мелодией хаоса, страха, и уничтожения.