Глава 13. Его имя (1/1)

Девять лет до основных событий. ЙокогамаВсе мои безнадёжно неуклюжие попытки разузнать ранее семейное положение доктора увенчивались лишь его подозрительным взглядом и моим затупленным взором в пол. И теперь, сидя в машине рядом с ним, вытирая сопли и кровь со лба в который раз, я спрашивала, принадлежит ли его скабрезное сердце некоей особи женского пола, или, быть может, даже мужского,?— чёрт пойми этого доктора и его предпочтения, на что он лишь загадочно ухмыльнулся, повернул руль налево и сказал, что его сердце на месте и принадлежит грудной клетке, а также?— нижним левым краем?— перикарду. Закатив глаза, я принялась сдирать с пальца запекшуюся кровь, дабы пересилить возникшую неловкость и восполнить молчание. Не хочет говорить?— его право. А моё тело тем временем всё ещё дрожало: оно ведь не скоро забудет жестокие издевательства, причиненные отцом. Вскоре машина остановилась у новенького малоэтажного дома?— у спокойного района Цуруми. Квартира, в которую меня так услужливо пропустили первой, отпуская учтивый, светский поклон, на удивление была не больше моей. Её самое яркое отличие состояло в отсутствии столетних жирных пятен на стенах и вылаканных дочиста бутылок спиртного у двери. Она была обустроена на современный лад и уютна, но совсем не вязалась с сумрачной личностью врача Портовой мафии. Молочно-белый цвет преобладал в интерьере?— он был на стенах, на постельном белье, ламинате, шторах, потолке. В углу, рядом с небольшим балконом, стояла двуспальная кровать?— до умопомрачения мягкая и помятая, прям как на картинках современных дизайнерских нео-лофтов. Напротив?— вешалка с одеждой, крайне педантично сложенной. Я мечтательно протянула руку вверх и её обдало приятным, тёплым дуновением; в потолке был встроен кондиционер. Доктор с элегантной небрежностью махнул рукой и пояснил, что это милое жилище?— съёмное. И что он всё равно ночует где-либо, но только не дома, мол, того требует прекрасная наука врачевания и тому подобный сентиментальный вздор. Второе на секунду заставило меня не на шутку напрячься, но вскоре я отпустила мысли, не касающиеся меня. Без какого-либо понятия о сроке пребывания здесь, я перемещала взор с одной точки квартиры в другую. Иными словами, я не знала, когда будет в наибольшей степени приличнее съехать. Когда отец успокоится и я его прощу? Когда раны заживут? Когда что? Думаю, покажет время. А нынче я должна принимать то, что даёт мне заботливая рука. Я не в том положении, чтоб отказывать. Да и отца я не собираюсь ни видеть, ни прощать, ни понимать.Мори-сэнсэю понадобилось пару мгновений, чтобы объяснить мне, несведущей, что здесь к чему. Он опять красноречиво махнул худым запястьем с патетично выпирающей косточкой и сказал, что всё, к чему дотронется моя, цитирую, ласковая и изящная ручонка, будет трепетать под столь мягким и нежным касанием дразнящих девичьих пальцев. ?Вы?— старый извращенец, Мори-сэнсэй?,?— безразлично добавила я, позабыв, что мы, вроде как, теперь на ты. Смутившись, я стремительно ретировалась в ванную комнату под его шутовским издевательским взглядом в сторону моего неуместного официоза. Как бы напоминая, одними губами, он с долей плутовства в голосе произнёс, разделяя слово на склады, словно шаловливый ребёнок: ?Рин-та-ро?. И улыбнулся, прикрывая довольные глаза. Но, когда моему взору предстала овальная, просторная, эмалированная ванна,?— я взялась за сердце, словно у меня болезнь миокарда, и охнула, будто передо мною оголился эксгибиционист, который очень даже ничего, захлопнув дверь прямо перед самым носом у доктора, о котором я вмиг успела позабыть, и который так сильно хотел мне что-то сказать. Душу не избалованного ребёнка можно было понять: дома у меня были лишь смеситель со шлангом и душевой головкой да ржавая дыра в полу для стока. Я включила напор и сразу же залезла внутрь, откидывая голову на ещё не прогретый бортик. Раны неприятно саднили, из некоторых сочилась сукровица. Но, кое-что меня таки смутило в этой квинтэссенции теплого уюта и вкуса железа во рту. Из всей минималистической изящности здешнего интерьера выбивалась лишь одна совершенно прозаическая деталь, в которую непонятливым взором въелись мои уставшие от жизни глаза?— это стоящая на втором бортике кислотно-розовая бутылка пены для ванны со сказочной принцессой на этикетке. Что это может означать? У него есть дети? Собака? И то, и другое? Удивит ли меня что-то ещё? Пожалуй, из всех каверзных вопросов доктору этот оказался бы слишком заурядным?— поэтому его я задавать не буду. Я покойно взяла мыльную пену и наполнила ею ванну. Думала о том, насколько сильно всё переменилось: как паршивое, скверное положение стало вдруг сносным и очень даже приемлемым. Несмотря на все превратности с университетом и неудавшейся личной жизнью с самовлюблённым музыкантом Нобу, у меня появился учитель в разы лучше любого профессора медицины. Его методы, конечно, далеки от врачебной этики, но действенны, как нож, входящий в мягкую, податливую плоть. Я затаила дыхание, чтобы нырнуть под воду; больную ногу в кипяток, напротив, не опускала. Любую работу нужно выполнять хорошо, посему для него я крайне ценный кадр. А проверку на вшивость я прошла, видимо, сама того не осознавая. Да и не стану понапрасну умалять своих добродетелей, поэтому?— долой излишнюю скромность, ведь я?— отличная медсестра; и это?— моё призвание, моя судьба. К тому же, такой крутой жизненный поворот помог вполне достойно заработать и, в итоге, съехать от неуравновешенного отца, пожирающего мою личность до голых костей. Какой-то месяц, два, ладно, три?— и я смогу внести залог за собственное съёмное жильё. А что бы случилось, если бы я по счастливому стечению обстоятельств не сглупила и не бросилась на белый, вымытый пол подпольной больницы? Что? Наверняка бы покончила с собой. А мои кости, абстрактно обглоданные отцом, варились бы шесть часов в котле, дабы скрыть все обстоятельства жестокого убийства невинной молодой души. В любом случае, если я ошибусь или что-то пойдёт не так, то смерть от руки психически нестабильного доктора будет быстрой и совсем безболезненной. В лёгкости упокоения он уж мне не откажет. Да и в полной стерильности деяния тоже.Вылезая из облюбованного мною пенного инкубатора, я ступила на окоченелый кафель кончиками пальцев, укуталась в чистое полотенце и с досадой вздохнула, глядя на кипу своего грязного, рваного тряпья, а потом, вдруг,?— на выстиранную, выглаженную белую мужскую рубашку, аккуратно сложенную у умывальника. И мысль сразу же переродилась в действие! Мне захотелось не только потрогать её, но и надеть, уткнуться в неё носом, обнять себя за плечи длинными расстёгнутыми рукавами, словно кашемиром, дабы прочувствовать эти несчастные крохи тепла и ласки от неодушевлённой, бесчувственной вещи?— того, чего я была лишена долгие годы. Я с грустью заправила мокрые светлые волосы за уши и уселась ягодицами на бортик, рассматривая нешуточный ушиб на ноге. На коже начали проявляться первые гематомы, проступил достаточно сильный, краснеющий отёк. Мой вздох оказался слишком громким и безнадёжным; я озадаченно повернулась на деликатный стук костяшками пальцев в незапертую на замок дверь, свела брови и почесала ногтем губу. Ткань рубашки прилипала к телу из-за душной влаги.—?Анзу-чан, тук-тук, ты там не утонула, милая? Ты одета? Будет ли достаточно благопристойно, если я войду? Обещал осмотреть твою прелестную ножку.Немного поразмыслив, я откашлялась в кулак и с хрипотцой бросила:—?Кхм… без проблем. Я-я одета. —?Мне всё ещё было крайне неловко называть доктора именем, поэтому я старалась вообще не обращаться к нему напрямую. Оно казалось мне диковинным, взрослым, слишком непривычным и даже трудно воспроизводимым не столько для моего голосового аппарата, сколько для центральной нервной системы, организовывающей этот складный процесс звукообразования. Дверь неторопливо отворилась, скрипнула. С порога трудно было не заметить нескрываемую беззаботную радость, возникшую на бледном лице сенсея при виде меня, сидящей на бортике ванны в его собственной рубашке.—?Как тут у тебя горячо, Анзу-чан. —?Он с выдохом ослабляет галстук, бросая изучающий взгляд сверху вниз, враз забывая о своих бесподобных и вкрай возвышенных манерах законченного джентльмена. В ванную проникают первые дуновения прохладного воздуха и я съёживаюсь, стягивая рубашку чуть ниже, дабы наверняка прикрыть срам, а мои щёки тем временем стыдливо алеют, пылают, превращаясь в золу. Ресницы пытаются прийти на помощь последним, смахивая веером сей конфуз, но?— всё это тщетно. Кажется, ему этот ход всё же приходится по душе, его рот слегка приоткрыт, а глаза блестят. —?Да и в самой ванной тоже, юная леди. Прошу прощения за неучтивость,?— высокоморально оправдывается он, нарочно делая тон деловито серьёзным,?— мне явно недостаёт культуры. Но я пришёл не с пустыми руками. —?Он опирается острым плечом о дверной проём, как всегда похабно улыбаясь на свои такие же похабные подначки без единственной дерьмовой капли сожаления. Но, я давно привыкла не обращать внимания на подобное изящество неистощимого остроумия в мою сторону. В руках он теребит гранёный стакан, с которого обычно пьют виски. Без виски, естественно, но?— со льдом. Лениво отстраняется от торца, позвякивая льдинками и, делая пару шагов, преспокойно опускается коленом на пол, бросая секундным взглядом на мою шею, где пуговицы совсем не прикрывают влажную, блестящую, распаренную теплом плоть. И, как назло, мой щитовидный хрящ вздрагивает, выдавая то, как я сглотнула слюну, нервно ставшую мне поперек горла. Кулуарно довольный реакцией, он забирает мою ушибленную ногу и кладёт её, подрагивающую, себе на колено голой, холодной ступнёй. Он дёргает головой, убирая волосы с глаз. Я поворачиваю шею в сторону, пряча кричаще-алый цвет лица за мокрыми ниспадающими локонами, будто вся моя кровь враз забурлила и поднялась вверх, готовая извергнуться огнём. Скрывая сиё адское преступление, я, что есть мочи, сжимаю челюсть до скрежета зубов. Если он заметит, а он?— заметил, то дно?— пробито. Одною рукой доктор держит мою щиколотку, а другой, едва касаясь, придерживает голень, словно она?— чёртов бьющийся хрусталь; к тому же?— я чувствую странный холод его пальцев на коже, как искристые, но редкие покалывания током. Сердце моё стучит в самом горле, а зрение становится таким острым, словно я объелась адреналина вместо хлопьев на завтрак. Он лишь проделал лёгкую пальпацию опухоли, а у меня уже все внутренности свернулись в фигурный резиновый шар, наспех сделанный страшным клоуном. Это было трудно не заметить?— в маленьком помещении и так близко друг к другу, слыша дыхание и улавливая каждое скользящее движение, чувствуя шорохи и хруст прецессий тела. Романтично? Скорее?— специфично. И, насчёт его излюбленных врачебных игрищ,?— он их всегда, что ли, устраивает? Или только с медсёстрами? На правильном лице доктора проскальзывает лёгкое недоумение, вызванное, вероятно, моим глупым поведением потерянной сутулой собаки. Он своевременно решает поинтересоваться, картинно корча расстроенную мину:?— Всё ли хорошо, Анзу-чан? —?Его чинные брови поднимаются вверх, а глаза выражают такое неравнодушие, коего требует особый, сатанинский этикет, прописанный кровью им лично. —?Тебе неприятно, когда я так делаю? Больно? Что? Или я груб? Ох, какой я дурак, Анзу-чан… Скажи только, и я сию же секунду перестану,?— участливо произносит он, впиваясь в меня пронзительно алыми глазами, в коих без выходных плясали бесы. Но моё воображение нынче теребят лишь два подлых слова, сказанные им?— боль и грубость?— вызывая приятную сладкую истому. Хотя, он был крайне осторожен. Я бы сказала?— приятно обходителен. На что жаловаться-то? То ли я действительно слишком разгорячена после купания, то ли меня таки сильно стукнули по голове, что я не могу вымолвить ни слова. А его радужка?— формы ромба? Завораживает своей необычностью. —?Прости, если смутил, Анзу-чан, но ты молчишь,?— стеснённо улыбается он, опуская виноватые глаза. Ну вот как его читать? Как понимать? Мимика, жесты?— то самое, чему я в нём ну ни капли не доверяла, но что заставляло каждый раз интересоваться им всё больше и больше, словно концовкой увлекательного романа, повороты которого уже выжали из тебя все соки, но ты захлёбываешься, захлёбываешься и захлёбываешься. А его слова?— чёрт бы их всех разом побрал?— это уж тем более! Ими он мог возвести парящий над облаками замок с самыми заковыристыми пагодами. —?Я?— врач,?— рассудительно продолжает он. —?А ты, милая моя Анзу-чан,?— нуждающийся в помощи и опеке пациент. Вот знаешь, как у нас всех бывает, когда у врача появляется любимый пациент? Он заботится о нём чуточку больше. Думай об этом, хорошо? —?Он вопросительно кивает, ожидая ответной реакции. Отзываюсь аритмичным подёргиванием головой, не переставая рассматривать его глаза. Почему они такие? Касается ли это той способности, о которой мне ничего не ведомо? А опасна ли она? Насколько сильна? Чего он ею добивается? Столько вопросов?— и ноль ответов. Его отношение ко мне чересчур неформально, ближе к тесной рыночной связи дельца, пытавшегося неприметно привлечь перспективного клиента. Он томно вздыхает, на секунду убирая руку с моей голени, и берёт лёд, неторопливо проводя им по месту ушиба от колена и вниз, до щиколотки, нежно и осторожно. Мой взгляд сразу закатывается на потолок, а в ушах стоит тревожный рокот, заглушающий собою учащённое сердцебиение испытывающего агонию человека. В моих буйных неконтролируемых фантазиях этот дурацкий лёд был у него в зубах и совсем не на ноге. Ещё и внизу живота вероломно тянет. Из-за этого я не заметила, что льдинки?— давно растаяли, а его горячие пальцы плавными движениями поглаживали место ушиба вдоль кости. Я словно затерялась в пучине бессознания. Резонно было бы отпрянуть, но в этих противоречивых врачебных сантиментах не было ни капли похоти, ни грамма вожделения?— они были скорее механическими, нежели эмоциональными. Он глядит в пустоту, очень внимательно, словно перебирает тысячи мыслей, сотни решений, а его выражение лица не играет уже теми издевательскими нотками, с которыми я встречала безумного доктора чаще всего. Сейчас он серьёзен, как никогда, пребывая в прострации, далеко не здесь. В ванной комнате стоит тишина. Я не смею двинуться. На мне рядами выступают мурашки. Поднимаются крохотные волоски на теле. Ссадины покалывают. Из-за жаркой духоты в ванной на его лице начинают выступать раскалённые капельки пота, мерно стекающие в пленительную ложбинку на шее, изредка подрагивающую от глотания. Я прикусываю губу, оттягивая её так, что приходится тряхнуть головой, дабы освободить ум от ненужных мыслей и ощущений. Что это со мною? Предменструальный синдром? Гормоны? А может… Нет, нет, исключено. Доктор Мори гораздо старше, да и совершенно не в моём вкусе?— я ведь люблю плохих парней, а не интеллектуальных психопатов в расцвете сил. ?Спокойно, Анзу. Такое бывает, когда ты хочешь попробовать это??— мысленно оправдываю себя я. Ссылаться на вожделение от затянувшегося целомудрия казалось мне безукоризненным вариантом обосновать это внезапно вспыхнувшее на щеках чувство к мужчине. Любому более-менее привлекательному?— не только к доктору.—?С-сэнсэй? —?решаю нарушить неловкое молчание первой. Мой охрипший голос пробивает эту звенящую тишину минорным тремоло, как слетевший предохранитель. Он резко поднимает голову, будто я нарушила неспокойный сон, наполовину овладевший им. И я словно впервые замечаю эти огромные следы хронической усталости у него под глазами, эти линии, образующие мешки. Время становится тягучим, словно жвачка, ещё не успевшая утратить вкус. Я чувствую досаду, сожаление, но не могу найти им обоснованных причин. Неловко поджимаю губы, аккуратно возвращая несчастную ногу на пол с небольшим усилием (она всё ещё была у него в руках). —?Зачем вы так? —?Склоняю голову набок, выглядя в этой позе очень сопереживающей. —?Вы загоняете себя, сэнсэй. Доктор Мори там, в больнице. А здесь?— здесь нужен отдых. Передохните наконец. Я знаю, что вы спите лишь пару часов в день и мало едите, поэтому умрёте к сорока годам от измора. А если и нет, то деменция в старости вам обеспечена, как Дазаю детская комната полиции, если он не прекратит задираться. Я не хочу возить вас к пациентам на коляске и кормить с ложечки. Это, как минимум, непрофессионально и, мне кажется, совсем неэтично. Какой тогда прок с вас? М? Ваша компания, честно говоря, не особо меня и так радует. В худшем случае мне придётся возиться с вами вне работы. А об этом и подумать страшно.Он натягивает на себя измученную улыбку, издавая тихий, невесёлый смешок, резонирующий здесь со стенами. Конденсат моих измученных постыдных желаний оседает влагой на плитке. Напряжение, засевшее под чужой рубашкой, постепенно спадает под измождением его немеркнущих глаз. Доктор, отводя локоть на бортик ванны, премило кладёт голову себе на плечо и безучастно смотрит в сторону. Его некогда прямые волосы прикрывают половину лица волнистыми от сырости прядями. Да, объективно, он довольно красивый мужчина. Или же красота в глазах смотрящего?—?В таком случае я только рад буду деменции, мой ангел. Планируешь работать со мною так долго? —?лукавит он, выдерживая небольшую паузу, словно давая себе время на раздумья. —?Какая же ты милая, Анзу-чан, само очарованье. Но, боюсь, своей смертью мне не умереть, как и не дойти до слабоумия, упомянутого тобою ранее. Ну-с,?— с облегчением вздыхает, поднимаясь,?— не буду надоедать утомительными разговорами истощённую головушку. Позже дам тебе успокоительного и сделаю перевязку. —?Едва перешагнув порог ванной, чтобы оставить меня, он останавливается у открытой двери, будто вспоминает о том, о чём доселе не мог вспомнить. —?Хотел вот что спросить: ты, наверное, голодна? Хотя?— глупый вопрос. Закажу нам поесть. И прекрати, будь добра, выкать. Мне это лет не убавляет. Хорошо?Куда смотреть от такой избыточной концентрации доктора Мори на один квадратный метр? Как раз в этот момент мой живот предательски заурчал, будто я не ела целую вечность. Говорю, что, в принципе, мне без разницы, что есть: я не прихотлива. Он одобрительно кивает, манерно крутя запястьем на местонахождение медикаментов, дабы я могла обработать ссадины на лице самостоятельно. Согласно киваю. Былая язвительная спесь с моего языка почему-то слетела сразу же, как я переступила порог его дома. Скажу больше, мне было жутко неловко ходить рядом с ним: я неуклюже цепляла собою всё, что могло упасть и так же халтурно ставила поверженные предметы декора на свои законные места. В конечном итоге, спасая задницу от сплошного позора, я села на краешек кровати, скромно сложила ноги и упокоила на них влажные холодные ладони, словно первая заучка школы, победительница математических олимпиад и завсегдатай муниципальных библиотек. Так я и дождалась своего ужина, прикончив его прямо на кровати за доли секунд. Подчёркнутой аккуратностью, наверное, это не блистало, так как доктор то и дело отводил глаза от моего жадного чавканья.—?Завтра я поговорю с твоей матерью, Анзу-чан,?— несколько пространно рассуждает он, неотрывно ища что-то на полках затененных стёклами шкафов крохотной кухни. Я, сгорбившись и насилу расслабившись, посиживаю на расстеленной кровати в турецкой позе у телевизора с отвлечённо открытым ртом, перещёлкивая раз за разом занудные каналы, временами бросая взгляды на обременённую делами спину сэнсэя в тёмной рубашке. Доктору, к слову, внимаю краем уха, останавливаясь наконец на ?сенсационных? новостях, вещающих об очередном ?грандиозном? побоище местных банд. Предварительно?— пятеро пострадавших преступников и один труп. —?Она, должно быть, заволнуется. Момо-сан очень приятная женщина, несмотря на свою, кхм… зависимость. Но, буду предельно честен, солнце моё,?— мне, как твоему непосредственному начальнику, важно самочувствие моей ассистентки. Ты прекрасно выполняешь свои обязанности в больнице. Не самой простой больнице,?— специально делает ударение он, всё ещё стуча различными склянками. В этот момент мой слух привлекает упоминание репортёра о той самой Портовой мафии, возглавляющей девяносто процентов бесчинств в Йокогаме. —?Поэтому я хочу уберечь своё персидское золотко от подобных бытовых тенденций, которые крайне негативно сказываются на физическом и духовном здоровье столь нежной особы. Я даю тебе время отдохнуть, деньги?— само собой, и крышу над головой. Всё, чего пожелает твоя душа?— только скажи. Для здравия своих лучших подчинённых я готов на многое, а ты?— мой личный отблеск радости в пучине мрачных дней и прочих медицинских вмешательств. Устраивает ли вас, Фукуи-сан, такой расклад дел? Или вы имеете что-то сказать? —?на несколько тонов громче спрашивает он, как бы намекая на моё отсутствие в диалоге. Звяканье и бряцание вдруг прекращаются. Делаю звук тише, не забывая, что я всё-таки?— его подчинённая. Да и ничего стоящего журналисты так и не нашли?— всё одно и то же. В итоге?— выключаю. Обращаю к доктору своё максимально вовлеченное лицо, и только после этого он продолжает, удостоверившись в моём стопроцентном внимании:?— Так будет ли ваша душа спокойна и освобождена? Исходя из моих последних обязанностей личного врача одного не слишком достойного, но влиятельного человека,?— не могу сказать большего, как бы не желал, моя дорогая,?— в этом доме я буду лишь случайным гостем, не тревожащим покой милой леди. Понимаю-понимаю,?— с сокрушением поднимает руки он, поворачиваясь ко мне лицом,?— чересчур много событий для потрясённой девочки. Посему, не слишком ли я настойчив в вопросах? Ежели коим-то образом нелепый доктор задевает твои границы, то не держи свой язычок за безупречно крепкими зубками, которые оставили мне на память тонкий, белесый шрам. —?Деланная улыбка широко растягивает уголки его рта, по которым я наконец узнаю того самого настоящего доктора Мори. Но, не в этом суть, ведь из всех текущих кошмаров морочит лишь один. Меня вмиг передёргивает от одной только мысли, что прямо сейчас я должна буду обратиться к нему на вот это страшно неловкое ?ты?. С болью сглатываю, делая глубокий, шумный вдох. Проговорить ли это как скороговорку? Или же промолвить едва слышно и невнятно?—?Смотрю, доктор Мори, вы всё ещё теплите себя приятными воспоминаниями о нашей с вами первой встрече. —?Делаю ход конём, обращаясь к нему в насмешливой, псевдо вежливой манере, которой обычно язвлю в свои рабочие часы (и обеденные тоже). Перемена его настроения, как график акций на Уолл Стрит?— непредсказуемая рулетка.—?Вне сомнения, моя милая Анзу-чан,?— торжествующе отвечает он, кладя костлявую руку на сердце,?— я буду помнить эту роковую встречу весь остаток своей никчемной жизни. И никчемна она от того,?— враз его интонация падает, превращаясь в грустную, безутешную элегию,?— что я не знал о вас, сударыня, ранее. Каждое очаровательное ругательное слово в свой адрес, воспроизведённое вашими сахарными устами, будет отзываться небесным гласом в моих грешных перепонках даже на смертном одре. Но я всё ещё лелею надежду о свидании, имейте в виду?— не так я прост.Безотрадно вздыхаю, плюхаясь спиною на холодную ткань одеяла, и свешиваю голову таким образом, что доктор теперь стоит вверх ногами. Вытягиваю руки, сладко растягивая их в суставах. Лёгкий хруст не заставляет себя долго ждать.—?Вам, уважаемый чумной доктор, следует запастись томиком поэзий о тщетных упованиях. Я поклялась себе, что с платными свиданиями покончено. Вы?— не исключение.—?Ох, конечно, конечно… Подобный род деятельности ведь может иметь плохое окончание. Страшно даже подумать, что творится в головах у мужчин в моменты встреч с такой очаровательной девушкой, как вы, Анзу-сама. Я, несомненно, уважаю и всецело поддерживаю столь взвешенное решение своей маленькой умницы. Но природа наделила меня неутомимой настойчивостью. А против природы, как говорится…—?И грубой лестью,?— громко перебиваю его я. —?Скажите честно, доктор Мори, вы меня клеите?—?О, нет, нет! Что вы! Как вы могли допустить такую мысль? Ни за какие сокровища в мире даже не смею подумать о том, чтобы осквернить собою такое благое создание! Но вы, мисс, слишком интересная собеседница. И у нас много общего…—?Благодарю, Мори-сэнсэй. Сделаю вид, что не расслышала о нашей с вами схожести. Но, что вы имели в виду под словом ?скверна?? В мою голову закрадываются лишь самые нелепые мысли с греховным словцом в придачу. Я перестаю думать о вас так хорошо, как раньше, мистер доктор. Прошу меня простить за правду.Удостаиваюсь лишь кривой ухмылки и неспешных шагов, незамысловато направленных ко мне. Я всё ещё лицезрю непривычно новое окружение вверх ногами, чересчур заигравшись сомнительными подначками доктора. Если бы я доверяла ему, то поверила бы в ложь, что, якобы, что-то переменилось в наших с ним сугубо деловитых отношениях в лучшую сторону. Но, сейчас мне как никогда нужна крыша над головой?— и он её чутко предоставляет. А если я учую запах гари, едкой и удушливой по своей природе, то и ноги моей здесь не будет?— это уж точно. Надеюсь только, что успею подзаработать чуточку больше до того момента, когда нужно будет бежать. Уверена, что у доктора Портовой мафии не так много власти, чтоб не бросить спервоначала поиски заблудшей медсестры в дебрях большого города или даже за его пределами. К тому же, он давно занят каким-то чрезмерно значимым пациентом. И, судя по такой загруженности, у этого странного больного далеко не хронический отит.От размышлений меня отвлекает не пойми откуда взявшееся жуткое завывание ветра за окном; я вздрагиваю. Но мой криво мыслящий разум окончательно отрезвляется, когда я начинаю чувствовать тёплое размеренное дыхание, порождающее неприятные мурашки по коже. Если бы меня попросили описать это странное ощущение кожного веяния, я бы подала его так: ?Потусторонняя, непостижимая и чёрная, как уголь, материя из густого терпкого дыма, обволакивающая с плотоядной жадностью, проникающая в подвижные ноздри и овладевающая умом, словно податливым распростёртым телом?. Доктор опускается рядом с кроватью, подпирая мою голову коленом. Его бархатистый голос всплывает прямо у моего уха с хищной вкрадчивостью чистокровного аспида:—?Твой страх, Анзу-чан, ножом бьющий мне по сердцу,?— это единственная скверна, моя девочка. Я чую его за километр, как бы ты не пыталась скрыть сей факт. Что же ты, милая, мне совсем не доверяешь? —?искренне интересуется он, провоцируя оцепенение и задержку дыхания, дабы не пропустить ни единого слова из его распутного и больно болтливого рта. —?Нам же так хорошо вместе… работать. И у меня давно не было… такой прилежной медсестры.—?Боязнь неизвестного?— это не порок,?— выдавливаю из себя, борясь с душевным окоченением. —?Дабы разрушить ваше самодовольство собственным интриганством заранее, скажу, что вас, доктор, только дурак не будет опасаться.—?Ухты. Но ты позволяешь мне делать всякое, что может тебя убить. —?Он перемещает руку, ранее находившуюся у меня в волосах, к саднящей щеке, подпирая уже затылок коленом. Кровать, на которой я резвилась со своим длинным языком без оглядки, была достаточно низка для такого положения, и поэтому?— удобна. —?Например,?— бодро молвит он,?— давать тебе лекарства. А что? Это вполне может оказаться отравой, что разъест твой желудок. Я же могу с лёгкостью слыть за серийного маньяка, испытующего болевой порог своей милой жертвы.—?А я, получается, так-то слыла за дурнушку, которую в детстве не отучили брать у незнакомых дядь конфеты? —?спрашиваю, взирая стеклянными глазами на потолок. —?Так ведь? Скажу более?— я даже села к вам в машину. И не один раз. Дурное воспитание? О да. Я воспитала себя сама. Следственно рискну задать следующий вопрос. Вы хотите измерить моё бесстрашие или глупость, доктор Мори? Сделайте это раз, чтобы больше мы к этому не возвращались, потому что у меня уже начинает затекать шея из-за вашей худосочной ноги.—?Не могу не повиноваться, слово леди?— закон.?Сто раз отмерь, один раз отрежь??— вот что я должна была выцарапать ногтями у себя на лбу. Слишком запоздало я поняла то, что сказанное мною секунды назад было крайне опрометчивым решением взять доктора на слабо. Он раззадорил меня своей падшей манерой читать человеческие души. Он раздразнил меня на злосчастный спор. Воспламенил меня нащупать его порог здравомыслия. Но для чего? Чего он хочет этим добиться?—?Нестерпимо уповаю узнать таки, что же это: мнимое бесстрашие, иль коварная глупость? —?вкрадчиво продолжает он, склоняя голову к моей настолько близко, что горят уши. Я превращаюсь в статую из мрамора и металла, неподвижную, словно колосс. Мои глаза зажмурены, рот сжат, конечности?— напряжены. Пряди его волос щекочут подбородок, шею. Я не издаю ни звука, ни капельки прерывистого дыхания, собрав весь воздух внутри, будто в занесенный кулак. Так было всегда: он играл, забавлялся, пугал, смеялся и подстрекал. Скоро ему надоест и он прекратит играть в кобру и застывшего в примитивном страхе человека. Но?— нет. Вздрагиваю от касаний?— достаточно расчётливых по своей сути, чтобы не перейти грань с излишней настойчивостью. Обе его руки покоятся на моих плечах, ближе к подмышкам, выражая тяжесть теплом. Шею всё так же на весу подпирает его колено, слегка давя на позвонки. Скользящие, симметричные движения на ключицы пальцами, затем?— чуть ниже, сходятся ладонями у солнечного сплетения, там, где застёгнута рубашка. Свожу колени, хочу сделать вдох. Чувствую его неприемлемо близко. В сердце вонзается леденящий укол?— нижнюю губу филигранно поддевает его длинный язык. Обмякая под касаниями рук на грудной клетке, ловлю мутным взглядом пятки своего убегающего вдаль благоразумия. Опускаю голову в сонной истоме чуть ниже, утыкаясь макушкой в его твёрдый живот. Он касается губами моего подбородка, заставляя сжать колени ещё сильнее, ещё больше почувствовать пульсирующее желание внизу. Так глупость это, или всё-таки бесстрашие? И я, ровным счётом, начинаю понимать суть.Мне нравится это чёртово безумие в его алчных глазах. Мне нравится окрас дерзости, проскакивающей в стальном, хорошо поставленном голосе. Мне нравятся его руки, цепко держащие скальпель и плавно скользящие им по чей-то вялой коже. Мне нравится его жалостливое пятитысячное в день ?Анзу-чан!?. Мне нравится его имя.Ринтаро.Некогда совершенно чужой человек был вместилищем всего, в чём я имела особенную нужду. Забота, защита?— уж никак не ожидала получить их от человека вроде него?— такого парадоксально противоречивого буквально во всём. Я одновременно и страшилась, и восхищалась им, раздражалась и радовалась. Не рассматривая его в призме сердечного интереса, что-то во мне тянулось к нему, словно к лакомой, соблазнительной приманке. Я понимала, что так просто не смогу попрощаться с доктором. Попросту не хочу. Я привыкла к нему?— и всё здесь. Есть у меня один существенный недостаток. И это?— жгучее собственничество. У него будет только одна медсестра, и это?— я.—?Кажется,?— язвительно усмехается он, поднимаясь вместе со мной,?— сегодня мы так и не узнаем ответа на этот вопрос, Анзу-чан. Я скорее усыпил тебя своей болтовнёй, чем расспросил о нужном. Но, мы наверстаем это, как только ты окрепнешь, мой ангел, не торопи событий. Сейчас тебе нужны тепло, защита… я это понимаю, понимаю. —?Он успокаивающе прижимает меня, едва стоящую на ногах, к себе, дабы я не упала. Не понимаю, почему так сильно кружится голова и земля уходит из-под ног. Я… я никогда не обнимала доктора Мори. Я… похожа на сломанную куклу в руках кукловода, не иначе. Он мягко придерживает меня за запястье, шарнирно свисающее с его ладони. Прижимаюсь щекой к его груди, улавливая рецепторами едва просачивающийся аромат мужского парфюма и учащённое, сильное сердцебиение. И правда?— тепло. —?Этот препарат быстро поставит тебя на ноги. И, пока морфей не забрал мою любимицу в своё сонное царство, спешу объясниться. Я притупил твою неусыпную бдительность, пытаясь поцеловать свою недотрогу в губы. В моём рту была капсула. В твоём?— она растаяла. Иначе, ты бы отказалась глотать чудо-таблетку, действующий компонент которой явно не придётся тебе по вкусу. Но, не думал, что ты не отвергнешь меня… это становится всё интереснее.Всё меркнет. Всё вокруг… темно.***Мне снилось, как толстозадые рыжие клоуны, все измазанные бычьей кровью, яростно колотили разноцветными палками мелкого Дазая. Он издавал искрометные ругательства, нечастые для детей его возраста, но тут же в конвульсиях задыхался, потому что из его рта беспрестанно вываливались конфеты. Я протягивала руку к нему, дабы помочь, но сразу падала в гигантскую пропасть, ощущая на себе холод воды. Журчание крана разбудило меня. Я раскрыла глаза. Вдохнула воздух.Жарко. Из окна балкона, находящегося у самой кровати, неприемлемо сильно бьют лучи, находя своё пристанище на тонком одеяле. Я, заспанными слипшимися глазами, едва узнаю минималистичный интерьер квартиры доктора. В теле так легко, словно на облаке. Что было вчера? Осведомляюсь. На ноге холодный компресс. На мне?— та же дьявольская рубашка, крайне приятная к телу. Также, кажется, мой вечный доктор обещал дать успокоительного. И, судя по всему, обещание сиё выполнил. Ах да, вода…Дверь ванной комнаты была слегка приоткрыта. Потираю глаза, оперативно перемещаясь на край кровати на четвереньках. Подглядывать?— плохо, знаю. Но сама щель уж больно приманчивая. И, стоит отдать ей должное,?— там есть на что поглядеть. Доктор Мори, дьявольский врач, Ринтаро, сардонический джентльмен или просто очень странный человек выглядел достаточно пленительно в позе в которой находился. Упираясь жилистыми, крепкими руками об раковину, его средние дельты резко переходили в бицепс, выгодно обрисовывая тугие мышцы с худобой. Тонкие трапеции натягивались на шее, подбираясь к чётко очерченной челюсти и точёному подбородку. С заостренного носа падали капли воды. Глаза были прищурены, брови?— напряжены. Передние пряди его сочились влагой, ниспадая крупными каплями в раковину. Сзади волосы были небрежно собраны в небольшой хвост. Резкие контуры аккуратного уха выгодно укладывались в идеальный абрис его профиля. Он умывался. Увидеть хотя бы часть обнажённого торса доктора до этого момента мне не выпадало возможности. Сложен он был, на удивление, совершенно недурственно, как для человека его квалификации. Я оставалась чрезмерно довольной сей живописной зарисовкой, как и мои пунцовые щёки, пока журчание воды не прекратилось. Это заставило меня мигом вернуться в положение сна и накрыться одеялом с головой. Вскоре я услышала лязг оставленных для меня ключей и звук закрытых дверей. Интересно, а где он спал? И спал ли вообще? Я ничерта не помню.Дни тянулись несоизмеримо долго. Доктор и правда был ну совсем не частым гостем у себя дома. Простыми словами?— он не бывал здесь вообще, даруя полноправное пользование съёмной квартирой мне. Несколько раз за всю неделю на моём телефоне таки высвечивалось безудержное прозвище ?Дьявольского врача?, но сиё проведывание было крайне скудным. Он спрашивал о самочувствии, давал рекомендации и твердил, что нужно больше спать. На этом наше сухое общение заканчивалось, я рутинно брела к холодильнику, ела, а всё остальное время?— тревожно спала. Мать, греющая надежду о том, чтобы ?сбагрить? меня замуж за абсолютно любого доктора, ни единого раза не вышла из себя, как нормальный адекватный родитель, узнав, что совсем взрослый мужчина забрал её юную дочь к себе домой жить. Несколько раз повторив ей это, я наверняка удостоверилась, что слова ?врач? и ?доктор? вызывали у неё лишь грёзы о будущем зяте-медике и о том, как хорошо она заживёт на его докторское жалованье, кое в Японии считалось замечательным. Судя по тому, что все последующие дни она не отвечала на звонки, я пришла к однозначному выводу, что моя сорокалетняя женщина ушла в праздничный загул по факту предстоящей свадьбы. Всё это, конечно, было в её голове и никак не касалось реальности. Единственное радостное событие?— однотонность моих будней разбавила лучшая подруга. Мне удалось наконец повидаться с Куми! Учёба в университете уж совсем её вымотала, не оставляя времени буквально ни на что, кроме занятий да подготовки к ним. Она велела мне смотреть в оба и быть осторожной. От неё я узнала, что в городе видели Нобу. Кажется, он искал меня. В один из таких погожих деньков я решила наведаться в подпольную больницу, не предупредив об этом заранее. Время для сего сюрпризца я выбрала вечернее…?Надеюсь, сэнсэй на месте, иначе придётся развлекать пустые коридоры своим пением?,?— мыслю я, шаркая подошвами сапог по полу. Час?— поздний. Пациенты?— спят. Доктор, скорее всего, сейчас заполняет бумажки, так как этот день, преимущественно, он проводит в больнице. Мой костюм, состоящий из чёрной юбки, чёрного шерстяного кроп-топа и чёрной длинной накидки оттенка ещё более тёмного, чем всё остальное, делают из меня чуть ли не первоклассного ниндзя, сливающегося с окружающей средой мрачного холла негласной лечебницы. Лишь глухой рокот каблуков выдаёт моё повсеместное присутствие здесь. Ступая прямо по коридору и минуя закрытые палаты, я невзначай начинаю прислушиваться к негромким голосам, доносящимся из кабинета сенсея. Настораживаюсь, подходя ближе к стене, убавляя звук крадущихся шагов. Один из этих голосов точно принадлежит доктору, а вот второй…—?Надежда на свет?— её нет больше,?— говорит стальной, упавший голос. Несмотря на бесстрастность и недюжинную твёрдость, он принадлежал молодой девушке. —?Как и любви.—?Озаки-сан, вы столь чарующа, сколь светла,?— безо всяких эмоций произносит доктор, явно занятый письмом. Наперекор его безмятежности, укол ревности таки настигает мои нервы покамест пущенным комплиментом. Что это вообще за девушка? Да и в такое время суток… —?Никогда не поверю, что вы способны на подобные мысли. Мы говорили об этом с вами ранее. На то воля сами знаете кого.—?Плевать. Мне не нужна ни ваша вера, ни чья-либо воля. Его не вернуть. Я?— погибла. Погибла вместе с ним.—?Бросьте,?— утомлённо выдыхает он, откладывая чернильную ручку, судя по стеклянному звуку. —?Смерть, прошу прощения за болезненное для вас упоминание,?— это окончание жизненных процессов, чёрная материя. Неизвестность, если хотите. А вы?— абсолютно жива, красива и вполне румяна. К слову, лекарство заготовлено. Осталось лишь подать его, Озаки-сан, холодным, подобно мести. Оставлять вас в беде?— кощунство.—?Что вы имеете в виду? Не понимаю. Неужели?..—?Подождите,?— вдруг останавливается он, поднимаясь,?— Озаки-сан. Кажется, у нас с вами гости.Вздрагиваю, втягивая в себя всё, что только можно втянуть, дабы уместиться за небольшим выступом стены. Нервно перебегаю глазами к близлежащей кладовой. Заперта! Сглатываю, надеясь на то, что мой чёрный достаточно глубок, чтобы слиться с темнотой и поглотить меня мраком. Если доктор уличит свою ?Анзу-чан? на подслушивании?— будет крайне стыдно и неловко. Тем временем шаги становятся всё ближе, а грохот моего сердца?— всё тяжелее.—?Ах, не стоит опасаться и бить тревогу,?— с радостью молвит доктор, направляясь прямиком к моей бездушной статуе, словно следуя нюху. —?Это всего лишь моя милая ассистентка?— Анзу-чан. Вероятнее всего. Да! Угадал! Вечер добрый, подслушиваем? —?Появляется он, враз вытягивая меня на свет за руку и дружественно, насколько это возможно, похлопывает по плечу. —?Не бери в голову, моя радость. Не желаешь ли присоединиться? Кстати, знакомься, Анзу-чан, это?— Озаки Коё. Вы с ней одногодки, подумать только!Так называемая Озаки Коё смеряет меня надменным взглядом.Доктор оставляет меня, вежливо отодвигая свободный стул, чтобы я могла сесть. Игнорирую. Я смотрю… нет. Испепеляю; уничтожаю взглядом девушку в дурацки милом цветочном кимоно с малиновым оби в придачу. Её волосы непонятного розового оттенка сходу раздражают мне глаза. Что за благообразность! Подумать только! Какая дань традициям! Изящные, смазливые черты уже успели надоесть своею пущею нарядностью. Она высока, стройна и хорошо держит спину, сдержанно восседая на, минуточку, моём стуле. Таких, как она, называют хорошенькими. Такие, как она, нравятся, они желаемы и нужны. Жеманность, да и всё! А что я? А я-то что? Дурацкий отец твердил, что подобные мне только и годятся, дабы их пускали по кругу. Её красота… она режет мне душу. Моя пошлость в одежде, грубая внешность меркнут даже напротив её казистого, картинного силуэта. Оно и понятно: доктор беседовал с нею со всею благоразумностью, которою только владел, и ни разу не чудил. Он называл её чарующей, светлой и красивой. Тошно.—?Слишком разит цветами,?— шмыгаю носом, смотря на один единственный засохший фикус. —?Аллергия,?— преспокойно цежу я, хотя в душе?— залпы ракет. Разворачиваюсь на пятках, в спешке покидая больницу. Что это со мной такое? Что за позор! Неужто меня так разозлила привлекательность совершенно незнакомой мне девушки? Быть такого не может. Такой пустяк! Но внутри всё багровеет от лютой, страшной злости. Кричит и разрывает. Скорее меня разгневал тот факт, что доктор крайне тактично беседовал с красивой девушкой фактически в ночное время суток у себя в кабинете без посторонних. А её одежда? А Внешность? Быть может, она из тех дорогущих девушек, которые не продают себя кому не попадя. Да какое мне дело до интимной жизни сенсея? О, боги! Меня ещё и возмутило, что он практически не интересовался мною после нашей с ним последней встречи. Мне также досаждал факт, что он назвал её красивой. Да что это со мной?! Какая мне к чёрту разница на те секунды разговора и витиеватого доктора?!—?Анзу,?— неожиданно и властно звучит за спиной. Сердце заводится стуками, я вздрагиваю. Останавливаюсь, вытирая пальцами едва появившуюся на ресницах сырость. —?Глупо ходить одной так поздно, не так ли? —?Безлико спрашивает он. Бетон соседних зданий окрашивается в причудливый синий из-за полной луны. —?А как же маньяки?—?Вряд ли они мне повстречаются,?— невесело говорю, скрещивая руки в замок то ли от зябкости, то ли от нервов. Он редко называл меня просто?— ?Анзу?. Переступаю с ноги на ногу. Тёплый день совершенно неожиданно перешёл в холодную ночь. Луна осветит мне путь к дому.—?Подожди минутку,?— говорит он после недолгой паузы, подходя к моей спине вплотную. Затылком чувствую его дыхание, тёплый вздох в макушку. На плечи мягко падает медицинский халат. —?Это тебя не согреет, но я буду чувствовать себя спокойнее. Я,?— на ложбинку у шеи вдруг мягко припадает его подбородок, а голос переходит на шёпот,?— сейчас закончу и, получается, мы с тобою вместе поедем домой. Не охота ночевать в больнице.Поступательными, скользящими движениями он вкладывает мне в руку ключи от своей машины. Молвит на ухо, задевая щеку щетиной, дабы я её завела. А вообще, кто такая эта Озаки Коё?