Epilogue. (1/1)

67.На улице стояла удушливая майская пора, когда деревья уж покрылись молодыми клейкими листочками, и зелено кругом, но не успели клумбы набрать великолепие свое, бутоны, что спустя неделю-полторы нальются пышным цветом, сидели на розетках тугими и плотными. Крадучись, весенний теплый воздух пробирался в спальню, едва колыша занавески, и доносил из сада свежесть, пронизанную пробуждением природы.На письменном столе рядом с чернильницей покоился дневник, что смог принять на желтые, потертые страницы всю драму моей жизни. На спинке стула был позабыт небрежно брошенный льняной пиджак – на нем с изнанки бурели пятна давно засохшей крови. В тот раз я был впервые свидетелем гемофилии Криденса, когда я рассказал ему о смерти матери, и от волнения у него пошла кровь носом.Сквозь тюль из моего окна прекрасный открывался вид на частные владения. Когда-то это было ранчо – то самое, из не угасших в моих мечтаниях фантазий. Недалеко от дома находился пустовавший без животных хлев; земля, которую возделывал хозяин до меня, вся поросла бурьяном уж пару лет – я не притрагивался к ней. Вблизи от дома раскинулся плодовый сад, и ближе к середине лета я выходил во двор с корзиной, чтобы собрать дичавшие без стрижки крон яблоки и сливы.По вечерам, когда уже стояла летняя пора, я иногда любил расположиться с книгой на крыльце, закутав ноги в плед, и погрузиться в чтение под оглушительную трель цикад. Когда же холодало, то я растапливал камин в гостиной и забирался в кресло, вытягивая ноги в сторону огня.Я не могу с отчаянным упорством утверждать, что все мои мечтания свершились, но я был счастлив тем, как все сложилось, сумев преодолеть свалившиеся на меня невзгоды, пусть даже мне не улыбалось умереть от старости на руках моего Криденса.Моя история, она...?Ты обещал мне почитать?, — послышался с постели сонный голос, и я с улыбкой обернулся, чтобы увидеть любимое лицо.?Ты задремал, — сказал я мягко, подходя к кровати, чтобы присесть на самый краешек. — К тому же она вряд ли понравится тебе?.?Там слишком много правды???Там слишком много нас?.Он чуть нахмурил брови в задумчивости, и я отвел с любовью отросшие с начала марта пряди, чтобы открыть его лицо.?Я бы и сам почитал – взял дневник со стола, но ты ведь запрещаешь покидать постель, — насупился он. — К тому же пальцы плохо слушаются – мне будет сложно перелистывать страницы?.И я читал ему. От самого обеда и до глубокой ночи. Он иногда перебивал меня, критиковал за ложную трактовку мыслей, но в дневнике осталось в точности все так, как помнил это я.К полуночи мой мальчик забылся сном, уставший от моих словесных излияний. Забравшись на широкую кровать, я бережно обнял его, и он уткнулся головой мне в грудь, тихонько согревая кожу размеренным дыханием.Наутро он велел читать мне дальше, и я без угрызений совести продолжил, хоть подобрался к тревожащим моментам, что до сих пор терзали израненную душу.Он больше не упрямился, когда я говорил ему не покидать кровати, но иногда он все же уговаривал меня, чтобы я вывел его в сад, где он весь день сидел в молчании среди цветущих яблонь. К нам регулярно наведывался местный доктор из города поставить капельницу, которая должна была облегчить мучительную неповоротливость суставов, чтобы не возникло от резкого движения спонтанное кровотечение, которое довольно сложно было прекратить.?Скажи мне, — перебил меня он, наконец. — Зачем же Гриндевальду понадобился Криденс, если о болезни он смог узнать лишь в Лос-Анджелесе???Считаешь, это место следует переписать??Я улыбнулся его прозорливости, поцеловал в макушку, удерживая книгу на коленях, и он откинул голову мне на плечо.?А Эзра? Ты говорил в самом начале, что видел в академии его в последний раз?.?Все верно, потому что когда я смог увидеть его снова – он не был уже моим?.Он ненадолго замолчал, в задумчивости терзая пуговицу на моей рубашке, и после поднял на меня свой любопытный взгляд?.?Ты переделаешь там имена???Конечно?.?А что с финалом? Я понимаю, мне не быть, как Валентино – моя карьера завершилась, едва успев начаться...??Тебе не нужно быть, как он?.?Единственное, в чем я способен обойти его – это более ранний уход?.Я ненавидел, когда он говорил о смерти, но для Криденса все это стало своего рода шуткой. Ведь если не шутить о своей смерти, то остается лишь рыдать. ?Ты знаешь, что безбожно переврал финал?? — спросил он в тот же вечер, когда, переодевшись ко сну в пижаму, я погасил свет в нашей спальне и лег под одеяло, прижавшись к Криденсу. Из-за постельного режима он часто был задумчив, блуждая по сознанию, когда не мог самостоятельно ходить, хотя заслуги доктора неоспоримы были, и без движения суставы начинали заживать, но мы боялись спровоцировать очередной виток болезни.Я помогал моему мальчику спуститься со второго этажа в гостиную, когда мы только переехали, а после оборудовали в спальню комнату на первом этаже, чтобы он мог ходить по дому. Лестниц я старался избегать и помогал сойти с высокого крыльца, хотя и помнил, как резво он в Хобокене взбегал на наш с ним третий этаж.?Когда мы снова встретились – я не был в столь плачевном состоянии?, — добавил Криденс и ткнулся мне горячими губами в шею. Прерывисто вздохнув, он обхватил меня руками.?Все верно, но люди любят драмы, они прекрасны и чисты, и было бы абсурдно, закончи книгу я иначе после всего, что было?.Мой Криденс тихо выдохнул мне в шею, и я обнял его чуть крепче, чем позволял себе обычно.?Но, Персиваль, не отрицай, что некоторые твои мысли не лишены абсурдности, — взялся рассуждать мой мальчик. — Ведь разве можно повстречать трех одинаковых людей??Его густая челка щекотала нос, всем телом он жался ко мне, как будто в этом находил успокоение, и я поцеловал его легонько в лоб.?Я видел то, что мне хотелось видеть. И как я видел – так и удалось запомнить мне. В том некая особенность вести историю от собственного имени – ведь правда, рассказанная мной, воспринимается как истина, а не предвзятое суждение?.В тот вечер мы не обсуждали больше книгу, даря друг другу трепетную нежность, и я как никогда был счастлив, что все случилось так. И те пятнадцать долгих лет, что пролегли меж Эзрой с Криденсом, и Калифорния, что принесла мне столько боли и успокоения, и странствие во Францию, непродолжительный роман с Леоном... все было не напрасно. Метания мои сумели дать понять всю ценность отношений с моим мальчиком, все то, чего я был не способен дать, на что безбожно закрывал глаза, был глух иль нем.Мой мальчик с плутоватым хитрым взглядом, задумчивый и тихий, с мальчишеской проказливой улыбкой или искусанными в нервозности губами. Мой Криденс смог затмить всех для меня, он был прекрасен для меня любым, и я любил его и был любим.Конец.