Вместо предисловия (1/1)

Почему все говорят, что моно опасны? Что только моно опасны? Я смотрю на Сонхва, слышу… Нет, слушаю, как он говорит. Его голос звучит будто песня ангелов в пустой бочке?— вокруг шум, постоянные звуки, шершавости и потёртости чужих реплик, и только он один, словно сирена в океане, наговаривает шёпотом райские мелодии.И я не хочу обрывать его голос. Никогда.Почему все говорят, что только моно опасны? Сонхва меня избегает, прячется со своими наушниками на пустых подоконниках, отказывается говорить даже ?привет? и выдавливает только смутно похожие на улыбки жесты губами. Я ловлю с этих губ вздохи, разбираю по нотам, но так и не удовлетворяюсь?— звуки не складываются в заметки, не запоминаются и не вырисовываются в узор по памяти.А я просто не хочу, чтобы он молчал.Всё равно настойчиво (сам знаю) висну на нём, смеюсь в попытках заразить, болтаю в надежде на ответ о солнечных вспышках и атомной энергии. Только бы быть с ним рядом и слушать, как звуки превращаются в слова, а слова?— в разговоры Сонхва.В университете кроме него и друзей все уверены, что я слабослышащий?— гляжу на их губы, ругаюсь, когда говорят за моей спиной, и ношу запасной телефон на всякий случай. И они правда удивляются, когда я реагирую на писк светофора, на мелодии чужих мобильных, на насвистывание каких-то песен… В мире Сонхва без меня серо, в моём без Сонхва —?шумно.Почему все говорят, что моно опасны? Почему Сонхва не такой? Не приближается ко мне, не говорит, не просит подарить все цвета мира?— я готов ему подарить собственные глаза, только бы он не смолкал, продолжая стоять со мной.—?Сдался тебе этот моно,?— расправившись с кимбапом, по буквам произносит Уён. —?Тебе же объективно лучше, что он не заинтересован.—?Не сдался,?— шепчу в ответ, хотя не знаю, насколько натурально это звучит — вместо слов я слышу лишь льющуюся грязь.Не сдался. А хотелось бы.Говорят, моно только берёт. Как последний эгоист, наслаждается, выжимает из реагента максимум, привязывает к себе и буквально выпивает до дна. Но не говорят, почему реагент тянется в ответ, позволяет собой потакать и только наслаждается садистской любовью моно?— для нас они целый мир.Какой-то цвет?— боже, как я могу судить о нём! —?которого мы даже не лишаемся при встрече, не может затмить радости от узнавания лица, тела, голоса и направления, в котором идёт воплощение всего, чего мы никогда не почувствуем с кем-то иным.Почему?.. Поговори со мной, Сонхва, поговори, умоляю! Я похищу тебя и запру, если хочешь. Разрешу над собой издеваться и к себе привязать. Хоть путы, хоть железо?— поговори.Я давно умею жить без чужих разговоров, я точно знаю, что буду жить так и впредь, но я до боли в груди не хочу жить без его голоса. Он один имеет что-то большее, чем оттенок и темп?— смысл, вот что я теряю, слушая кого угодно другого. Но я понимаю всё, что мне пишут, я распознаю слова по губам и улавливаю все изменения чужих интонаций. Запомнить бы, что говорят мне мама и Ханыль.Не думаю, что когда-нибудь произнесу это вслух.—?Мне не сдался ?этот моно?, Уён-а, но я сам не прочь сдаться ему целиком и полностью.—?Это какая-то болезнь?—?Придурок, не говори так. —?Пожалуйста, продолжай.Я оборачиваюсь на звук, жмурюсь, потому что Сонхва не любит смотреть мне в глаза, улыбаюсь, как последний дурак, и жду. Да, придурок, больной, сумасшедший… называй как угодно, только произноси это вслух.—?Ну и чего ты добиваешься?—?Повтори ещё раз. —?Не открываю глаз, но превращаюсь в слух. Наверняка кто-то заметит и удивится?— я ненавижу слушать и говорить, но Сонхва буквально заставляю.—?Что ты дурак?—?Что угодно. Повтори ещё раз.—?Ты дурак. —?Я понимаю его интонацию?— он не насмехается и не говорит зло, скорее почти безразлично констатирует факт, который я позволил о себе надумать. В словах слышится придыхание, уходящее в усталое молчание, и это не тянет на то, чем стоило бы наслаждаться.—?Я знаю. —?Я знаю, как звучит дождь, знаю, как свистит чайник, как гудят сирены скорой и полиции, знаю… Из всех голосов я могу понять только твой, из всех слов пересказать лишь твои, из всех смыслов… ты мой смысл. Сделать твою жизнь ярче, если быть верным.Почему-то все говорят, что моно опасны. Но я открываю глаза, смотрю на словившего всплеск Сонхва и едва успеваю выставить перед ним руку. Моно так беззащитен, не так ли?Заберу его себе. Заберу целиком, усажу на цепь, заставлю петь, словно канарейку в золотой клетке.Усядусь перед ним на колени, закую себя в кандалы и позволю водить, как игрушку, ради того, чтобы всплеск не кончался.***Почему все говорят, что реагенты?— жертвы? Почему все говорят, что только реагенты жертвы? Я гляжу на некогда светло-серый потолок перед собой?— теперь я не знаю, какой у него цвет,?— и с каждой секундой всё больше ненавижу Сана. Он чёртов эгоист и придурок, который вынуждает меня видеть мир совершенно другим, делает мне больно этими проклятыми всплесками и постоянно, словно заведённый болванчик, пытается говорить со мной.Я не хочу! Не хочу слушать его голос, который звучит так приятно, мягко и по-доброму, но почему-то почти никому больше не отзывается, я не хочу глядеть на его лицо, в котором вижу не только оттенки серого, но десятки, если не сотни других цветов, я не хочу знать его и мир, что его окружает.Почему все говорят, что только реагенты жертвы? Если это я беззащитно лежу в его руках, мучаясь от цветовых вспышек и головной боли, я каждый раз обретаю и теряю в его присутствии что-то невероятное, яркое, живое… Что-то, с чем мне опасно связываться ради собственной же стабильности, потому что оно, говорят, вызывает привыкание. Меня пока только тошнит от этого обилия красок, и глаза будто не слушаются и слезятся от вспышек, не хочу быть зависимым от такого…Хочу жить в мире попроще, в сером и усреднённом до всего двадцати оттенков обыденности. Серым ведь часто называют то, что кажется скучным и посредственным? Я привык видеть себя исключительно в палитре этого цвета, видеть в нём маму, одноклассников, друга… И только Сана я вижу не таким, как всех, всегда улыбающимся, ярким, настоящим.Но почему все говорят, что реагенты жертвы? Из-за их уходящих в ?кофе? глаз? Из-за их кожи с проступающими пятнами смолы? Из-за улыбки оттенков серебра и печали? Не уверен, что у всех реагентов такие.—?Что это?.. —?тычу пальцем в шею Сана, в ту самую тёмную каплю, что особенно выделяется среди прочих. У меня всего один вариант?— родинка,?но я не знаю, действительно ли она такого цвета. И пока болит голова, интересуюсь.—?Родинка,?— мне отвечает Уён?— друг Сана, всегда трущийся рядом с ним и активно использующий в разговорах с ним жесты. Возможно, он и сейчас показывает что-то руками?— моя голова покоится на чужих коленях, и я совершенно не представляю, что происходит по сторонам, только слушаю.Я бы с радостью встал, но боюсь сойти с ума от насыщенности окружающего мира и потому только жмурюсь, пытаясь вытеснить из памяти родинки и их тёмный цвет, похожий на глаза Сана.—?Те пятна, что поярче и реже?— родинки,?— подаёт голос Сан, прикладывая палец туда же, куда секундой ранее указывал я. —?А те, что бледнее, но рассыпаны ближе друг к другу?— веснушки.Приглядываюсь сквозь дурацкие режущие до слёз блики к шее и впрямь вижу на ней мелкие дорожки ?веснушек?.—?Я думал, они только на лице бывают.Смех моего реагента?— одна из самых идиотских вещей, что я знаю: высокий, прерывистый и вообще похожий на крики дельфина. Не то чтобы я не любил дельфинов… Но я определённо не люблю Сана, и ему это уже должно было стать ясно?— за тот месяц, что мы знакомы, я не позволил ?окунуть? меня в полихромный мир больше трёх раз. С сегодняшним недоразумением?— четырёх. И в первые пару раз меня вырубало конкретно, за время ?без света? успевали смениться и локация, и окружение, и окружающие Сана настроения.В последний я пропустил всего каких-то минут пять с начала пары, а потом, уже сидя на ней, всё пытался отделаться от мушек перед глазами.Теперь же время будто вовсе не двинулось?— столовая так же гудела, а я просто лежал на коленях всё так же сидящего Сана…—?Ты же не был у скамеек, когда я падал, верно?—?Верно, мы уже уходили, когда ты свалился. —?Его улыбка теряет цвета, я в секундной панике перевожу глаза на родинки и буквально вижу, как из их созвездий уходит вся насыщенность, и капли смолы превращаются в безликие акульно-серые точки.Я… не хочу, не так скоро, нет!Почему-то все говорят, что реагенты жертвы. Но я закрываю глаза, не желая смотреть на обезличивание всего вокруг, чувствую до сих пор обнимающие меня руки Сана и едва не трясусь в желании просто вновь поскорее взглянуть на него. Это временное, это эмоциональное, это пройдёт, как только я откажусь от Сана. Но реагенты привязывают к себе очень быстро, не так ли?Заберусь ему на руки, на шею, сяду на грудь и обниму руками и ногами, обниму до хруста костей и буду глядеть только в глаза, чтобы всплеск не кончался.Уведу за собой. Спрячу от глаз подальше, прикую к батареям и буду показывать игрушки из прошлого, в котором его не случилось.