Идеал (1/1)

Последующие дни на удивление легко и быстро сменяли друг друга – казалось, едва Нацу переступал порог здания работы – уже наступал вечер, и он неторопливо отправлялся домой. Будни перестали казаться ему тягучими и несуразно длинными, он пребывал, скорее, в нейтрально-приветливом настроении: незаметно для себя перестал часто хмуриться и саркастично молчать на реплики коллег, чаще улыбаясь и иногда даже задорно шутя, стараясь не обращать внимания на чрезмерно резкие выпады Хиро, ожидаемо пребывавшего во все еще скверном настроении. Работа над песней постепенно подходила к концу, и ее звучание удовлетворяло его гордость – откровенно говоря он не ожидал действительно качественного продукта от их трио. Также Нацу импонировал смысл, вложенный в текст трека, мотив которого оказался совершенно не прилипчивым, но плотно засел в голове. Композиция вдохновляла, окрыляла, наделяя самонадеянностью и пророчеством успеха; разговоров о новом гитаристе еще не заводилось, и как-то по-детски подумалось, что и так неплохо. Досужие мысли Нацу порхали, как и обычно, вокруг Казки, но уже без сладковатого привкуса крутящей вины, больше со злостью, что он до сих пор не оставляет попыток ранить бывший коллектив, задеть, уколоть. Делая выводы из предыдущего его поведения, Нацу предполагал, что нападки не ограничиваются социальными сетями, и, не смотря на прилично прошедшее время, Казки все еще не угомонился, и при реальном общении мог высказываться еще грубее. Угнетало собственное бессилие – сделать ничего с этим он не мог, как не мог и никто из согруппников, и оставалось только игнорировать его нападки. Частично Нацу все еще разделял позицию экс-гитариста, принимая его точку зрения скорее по привычке, обеляя его в собственных глазах, но не мог не признаться себе, что образ идеального Казки в его голове начинает трещать по швам.Также Нацу часто вспоминал проведенный с Сойком вечер, терпко улыбаясь этим воспоминаниям. Предчувствие не ошиблось – посиделки в неприметном, но уютном баре оставили за собой приятные впечатления, расслабленность и удовлетворение. В тот вечер Нацу собирался особенно тщательно, насколько это было возможно в ограниченности времени, зачем-то стараясь выглядеть как можно лучше, и даже подкрасил глаза, придав взгляду большей выразительности. Он пришел вовремя, но Сойк уже сидел за столиком с кружкой пива, уткнувшись в телефон. - Привет еще раз, Нацу, - тихо поздоровался он, и от звука собственного имени, произнесенного Сойком, стало необъяснимо тепло. Наверное, все дело было в том, что такие люди как Сойк ?теплые? сами по себе, нервничать и переживать рядом с ними не является возможным – особенность, замеченная Нацу еще в их первую встречу, оказалась явью, а не мимолетным настроением. Разговаривать с Сойком, уняв собственное постыдное волнение, вновь стало непринужденно и интересно – он мог поддержать любую тему, а за неимением оной с легкостью находил другую, избавляя разговор от провисающих пауз. Голос его, едва различимо гнусавый, звучал ровно и спокойно, снова Нацу обратил внимание на приятный, хриплый смех, как заметил и залюбовался изгибом губ, тонковатых, мягко очерченных. Сойку определенно шел пирсинг, смотрелся гармонично и естественно; он жестикулировал в такт сказанным им словам изящно и аккуратно, не заполняя собой все пространство, как делал бы Казки. Сравнивать их двоих показалось ему глупым, отчего-то неприятным, и мысли эти были отброшены. Они пили пиво – Нацу снова не пожелал говорить о своей нелюбви к спиртному, но чай в баре казался каким-то неправильным, разговаривали и смеялись почти до полуночи, и когда Сойк, наконец, засобирался, неловко оправдываясь завтрашним рабочим днем, пришло понимание, что он не хочет прерывать совместное времяпрепровождение. Уже расплатившись, и выходя из заведения, он снова внимательно оглядывал Сойка, зачем-то стараясь запомнить каждую его черточку, и отмечая его внешность. Тот был привлекателен какой-то самобытной красотой, за кажущейся непримечательностью скрывалась некая особенность, ярко выделявшая его среди прочих знакомых. Вроде бы, Сойк поймал его взгляд, и даже будто бы удивился ему, но Нацу не мог сказать было ли это на самом деле, или же воспоминание смазалось тревожным страхом быть пойманном на своем увлечении. На прощание Сойк легонько хлопнул его по плечу, отправляясь домой пешком, оставляя его наедине с подъехавшим такси. Уже в машине Нацу сокрушенно пожалел о том, что не назначил новой встречи, не отказывая себе в признании проводить больше времени с Сойком. Теперь же он хотел, чтобы сама Вселенная прогнулась под его желания, и он снова случайно встретился с ним, на паркинге или в курилке, но желания, как им, по большей части и положено, не торопились становиться действительностью. Сейчас, шагая по оживленной вечерней улице, пестревшей крепостью выстроенных зданий, он чувствовал себя облегченно-уставшим. Релиз, с которым было связано так много переживаний, страхов, возмущений и несогласований, должен был состояться на следующий день. Рядом прошумел поезд, направляющийся в сторону центра города, к самому узлу его архитектурной ткани, воздух вокруг загудел, словно небрежно задетая басовая струна. Мимо спешили люди, каждый по своим, несомненно, важным делам, превращаясь в несвязный, но непрерывный цветной поток, плавно растекающийся по ответвлениям улиц. Наскоро избавив себя от социальных хлопот, он возвратился домой, испытывая необъяснимое облегчение. Отчего стало так тяжело и тревожно находиться в публичных местах он не знал, но и задумываться об этом не хотел, отчетливо понимая только потребность в уединении и замкнутости. Годами формированные бытовые привычки взяли верх, уверенными, выверенными движениями он наскоро приготовил себе ужин, состоящий из покупных полуфабрикатов, выпил кофе, покурил в открытое кухонное окно. Мягкий вельвет узкого серого дивана ласково пощекотал его кожу, когда он, опустившись, вытягивался во весь рост. Абсолютная апатия поглотила его, искореняя желание праздных развлечений, он достал телефон, начиная листать ленту твиттера. Социальная сеть пестрела сообщениями коллег. Привычно находя нужное имя, он снова читал профиль: пожелания доброго утра, наспех сделанные фотографии, заметки и анонсы. Жизнь Казки продолжала свой бурлящий поток, он выглядел вполне довольным, даже счастливым. Едва ли могли тронуть его беспрестанные размышления и воспоминания Нацу о нем, едва ли он задумывался, спустя уже полтора года, о своей бывшей группе, о проекте, созданным его руками и теперь продолжавшем барахтаться самому по себе. Тем более вряд ли он вспоминал своего бывшего коллегу, молчаливо наблюдавшего за ним, вполне очевидно боготворившем его, но трусливо промолчавшему и сбежавшего от трудностей. Снова и снова Нацу упрекал себя в малодушии, уже даже не силясь справиться с воспаленным сознанием, которое раз за разом прокручивало самые нелицеприятные моменты с Казки. Впрочем, положительные моменты были, хоть и явно проигрывали меньшинством своим. Тогда, незадолго до момента первых серьезных разногласий, они всей группой направились на своеобразное афтерпати после концерта. Заведение это было давно знакомо музыкантам, его своеобразный дизайн предприимчиво располагал к незатейливому, пассивному отдыху в свете бордовых ламп, с огромным количеством разнообразных коктейлей, мягких, тягучих ликеров и сладких сидров. Еще одним преимуществом ?Спутницы Луны? была музыка – играл, преимущественно, прогрессивный или альтернативный метал, завлекая в свои широко распахнутые лапы так называемый нестандартный народ. Здесь можно было встретить начинающих художников, дизайнеров, журналистов и блогеров, музыкантов всевозможных направлений, писателей и сценаристов, словом, творческие натуры со всего города тянуло в полуподвальное помещение небольших размеров. Они заняли тогда угловой столик, утопая в нежности уютных диванчиков, в пылу еще не схлынувшей эйфории заказали невообразимое количество алкоголя и еды, заранее зная, что не осилят и половины. Превалирующее приподнятое настроение заразно передавалось от одного к другому, сыпавшиеся увесистым градом шутки, удачные или не очень, сопровождались раскатистыми заливами смеха. Уже после Нацу думал, что это была одна из лучших посиделок за всю историю совместной работы, самая атмосферная, и, душевная, что ли, но тогда он снова был всецело захвачен харизмой и поведением гитариста. Он ловил каждую его улыбку, словно бы та была предназначена ему лично, запоминал и впитывал каждый жест, иногда встречаясь с ним взглядом и не боясь отвести его, смотрел на его руки, с длинными, тонкими пальцами, несомненно, самые лучшие и красивые руки на свете. Он единственный не стал переодеваться после концерта, и теперь невесомая ткань взлетала облаком от активных действий и порывистых взмахов, маня своей прозрачностью, через которую просвечивалась кожа. Нацу бесконечно нравилось смотреть на него, он, наверное, толком и не говорил ничего, открыто любуясь Казки, вспоминая прошедший концерт, и думая, что ошибочно фронтменом называют вокалиста – Казки, вот кто безраздельно владел внимаем публики, завораживая бешеной экспрессией и неподдельной страстью. А Казки продолжал веселиться, будто чувствуя, что не вся публика осталась в стенах концертного зала, даже несколько манерно, порой даже капризно, но в точности так, как нравилось Нацу. Казки много пил, вроде бы, даже на спор с Масой, и к концу вечеринки совершенно охмелел, его белокурые волосы растрепались от постоянных поправок, а глаза лукаво усмехались, когда нетрезвый взгляд упирался в барабанщика. Тогда Даичи категорично заявил, что пора уже расходиться, они попросили счет, шутливо пререкаясь, кто будет платить в этот раз, и Нацу почувствовал, как его кто-то пинает под столом. Он чуть было не пнул в ответ Хиро, но услышал, как прошелестело собственное имя – через стол, через тяжелые гитарные риффы, но будто в самое ухо: - Нацу… - Казки смотрел на него нечитаемым взглядом, после улыбнулся, несвойственно несмело, и кивнул в сторону, поднимаясь. Нацу сорвался следом, будучи утянутым чуть не к самому выходу, подальше от чужих глаз, мимо совсем уж странной компании с кислотно-яркими волосами всевозможных оттенков, мимо улыбчивого официанта в фривольно расстегнутой рубашке, туда, где музыка уже не так била по барабанным перепонкам и было менее накурено. - Нацу, - снова пролепетал Казки, стискивая за руку. – Я так пьян, - он как-то глупо хихикнул, утыкаясь в плечо Нацу, наваливаясь почти всем телом. Фалды концертного костюма заботливо обняли их обоих, Казки продолжал что-то совсем неразборчиво бормотать в плечо Нацу, а тот стоял, забывшись, слыша гулкие, пульсирующие удары сердца о грудную клетку, перестав дышать и ощущая, как горит кожа в месте соприкосновения с телом Казки. В голове неожиданно опустело. – Нацу, ты отвезешь меня домой? – отчетливо спросил Казки, отлепляясь от его плеча, но находясь близко, маняще близко к Нацу, внимательно вглядываясь в его лицо. - Конечно отвезу, - последовал радостный ответ. Взгляд его был прикован к губам замершего гитариста, приоткрытым; от него пахло алкоголем, и этот запах казался самым подходящим и правильным. - Спасибо, - полушепотом произнес Казки. На миг Нацу показалось, что Казки потянется к нему за поцелуем, так близко он находился, уже навалившись всем телом, и нисколечко этого не стесняясь, и по-прежнему продолжая вглядываться в него. Нацу дернулся, покачиваясь вперед, поддаваясь давно сдерживаемому порыву, почти касаясь его рта своим, как Казки тихо рассмеялся, снова упираясь лбом в плечо Нацу, и сразу же отстраняясь. Наверное, все разочарование, охватившее его, отразилось на лице: Казки отступил на шаг, кладя свою руку на грудь Нацу. – Спасибо, - повторил он. – Я знал, но… - Казки улыбнулся, отходя еще, после развернулся и направился в сторону туалетов. Нацу оторопело стоял, несколько секунд искал в себе силы пошевелиться, наконец, собрался, шумно выдохнув, и отправился за своими вещами и сумкой Казки к столику. На их отсутствие никто не обратил внимания, коллеги были заняты сборами, попеременно подкалывая друг друга в степени опьянения. Далее последовало быстро подъехавшее такси, Казки, усевшийся вперед, и молчавший всю дорогу – хотя Нацу точно знал, что тот не заснул, да и в целом, не выглядел так, будто ему нужно сопровождение. Стараясь не думать о том, зачем он ему понадобился, и унять разбушевавшуюся фантазию, Нацу уныло смотрел в окно, силясь не прожигать Казки взглядом. Он вышел из такси не попрощавшись, Нацу списал это на спиртное, и мгновенно об этом забыл, ловя себя на ощущении, что когда Казки нет рядом представлять их несостоявшийся поцелуй куда приятнее и менее совестно. Что было бы, если бы он не промедлил тогда? – думал Нацу, и мысли эти не оставляли его. Отвернулся бы Казки? Или, может, ответил бы своеобразной взаимностью? Если бы было положено начало их связи, может, именно он, а не Шухей, играл бы сейчас рядом с ним, но не в качестве сессионного музыканта, а на постоянной основе. А, может, если бы их связывали более тесные отношения, Казки не ушел бы, утягивая за собой второго гитариста, все разногласия решились бы более мирно, и он продолжал быть частью группы, творить, созидать и работать рядом с ним. Может, если бы он решился открыться, то не лежал бы сейчас, чувствуя, как затекают ноги, под покровом ночи и квартирной духоты, предаваясь воспоминаниям и ложным мечтам, а был рядом с Казки, разделяя его композиционную идею, захваченный его вдохновением и жаждой вдохнуть творчества больше, чем сможет уместиться в легких. Тупая боль схватила грудную клетку, сковывая дыхание и не спеша отпускать, Нацу прикрыл глаза, прекращая буравить взглядом потолок, и отдался ее власти, бичуя себя злостными фактами, что Казки нет рядом с ним, и в этом только его вина. Ностальгия сменилась злостью, злость – бессилием и разочарованием, они, в свою очередь снова ностальгией, и так по кругу, пока звезды красили небо золотом, и после, когда оно начало светлеть, сбрасывая с себя сверкающую россыпь. Нацу не спалось, хотя виски уже ломило от усталости, а отяжелевшие веки крепко сомкнулись: сознание лихорадочно не давало провалиться в глубину сна, мучило само себя и следом все тело. Нацу забылся уже ближе к утру, спал он поверхностно, часто вздрагивая, так и не переодевшись, и не перейдя на кровать, сжавшись на диване и беспрестанно видя пестрые, мельтешащие сны. Через несколько часов, с затекшими конечностями, болезненным напряжением в голове и глазах, он нехотя собрался, вышел из дома. Не заряженный с вечера телефон отключился в машине на второй песне, добавляя раздражения, и дорога сопровождалась гомоном внешнего мира, не перекрываемой тишиной салона. Здание лейбла уже не казалось непривычным или впечатляющим, торопливо припарковавшись, он покинул салон, занятый мыслями о работе. Возможно, новая песня вышла неплохой, но не являлась залогом успеха в дальнейшем, команде был необходим новый участник и все это понимали. Лучше бы предложил лейбл, думал Нацу, не желая перебирать всех знакомых музыкантов как девиц на выданье, обсуждая их и разбирая по косточкам как профессиональные, так и личные качества. Он поднялся на свой этаж, решив сразу отправиться к коллегам, если те уже были на месте, и обсудить все грядущие планы. - … гитарист, - услышал он голос Масы, обращающийся к кому-то. Отчего-то помедлив, Нацу остановился, не толкая дверь, прислушиваясь внимательнее. Стало любопытно, к чему уже пришли коллеги, что они готовы предложить, интуитивно Нацу понимал, что Хиро и Маса общаются куда более теснее друг с другом, нежели с ним самим, и впервые за годы совместной работы это осознание неприятно задело чувства. Они действительно были отличными друзьями, в то время как Нацу но ни одного из них не смог бы назвать для себя даже приятелем. – Еще я звонил Леде. Он так отнекивался и тараторил, что я даже пожалел, что позвонил, толкового ничего не сказал, типа, нет у него никого на примете. - Ага, как же, - хмыкнули в ответ. Нацу узнал голос вокалиста. – В каждой бочке затычка этот Леда и не знает никого. - Ну, - согласился Маса, а с ним, мысленно, и Нацу – кто-кто, а предприимчивый Леда, успевший побывать сессионщиком в огромном количестве самых разных проектов, был знаком едва не со всеми. – Он вообще больше распинался о том, какой проект запускает. Хотя я даже не спрашивал. - Он, наверное, даже себе найти никого не может. - Да и неудивительно. Сойк и тот в итоге не выдержал, - послышались шаги. Нацу прижался к стене, силясь, чтоб его не заметили, и раздраженно подумал, что так глупо он не выглядел, наверное, со старших классов школы, когда также прятался, прогуливая уроки ненавистной ранее литературы. - Видел его, кстати, он здесь студию арендует, в курсе? – что-то звякнуло, послышались звуки заставки включающегося ноутбука Хиро. - Не-а, - Нацу даже представил, как резко качнул головой Маса, отзываясь на реплику. - Они с Кейтой что-то записывают, видимо. Не знаю, не спрашивал, но видел сегодня. Он такой мрачный всегда, кажется, что нервной системы у него вообще нет, - пошутил Хиро. Все внутри взбунтовалось от такого беззастенчивого и совершенно неверного описания Сойка. ?И вовсе он не мрачный?, - мысленно огрызнулся Нацу, вжимаясь в стену и стараясь дышать тише.- После Леды-то немудрено, - усмехнулся Маса. – Я ему все простить не могу, когда он Нацу посредственностью обозвал, сволочь, - наступила пауза, во время которой, Нацу был уверен, Хиро недоуменно смотрит на басиста. – Ну тогда, на дне рождения, я рассказывал же, - ответил Маса на немой вопрос. – Мы уходили уже, а он с Казки разговаривал, ну? - Не помню я, - промямлил Хиро, наверняка мрачнея от имени бывшего гитариста. ?На дне рождения был Казки??, - глаза Нацу удивленно распахнулись, он не смог подавить шумный выдох. Следом пришла какая-то полу-ругающая мысль: ?Как ты мог не заметить его???Занят был кем получше?, - ехидно отозвался внутренний голос, но Нацу тут же его заглушил. - …обсуждали, - начало фразы он не услышал, справляясь с захватившими эмоциями. – Он и брякнул типа ?только он может так безвкусно играть?. - А что он еще может сказать, сам же без драммера остался, вот и злится, - Хиро издал неопределённый звук, вроде щелчка пальцев. - Можно подумать, у него что ни соло то райская музыка, - недовольно бросил Маса, а Нацу безмолвно поддакнул: ?Сам он безвкусный?. Внутри поднималась волна гнева по отношению к Леде, умудрившегося сунуть свой нос и в его работу, еще, Нацу отметил, как легко у них выходит обсуждать коллег по сцене, перемывая всем кости. Но осознавать поддержку Масы было приятно. - Они с Казки вроде совместный проект планируют. По крайней мере, выступления точно будут, где они вдвоем. - Да ну? Офигеть. Клуб разорвет от размеров их тщеславия, — иронично произнес Хиро, Маса негромко рассмеялся. - Короче, по гитаристу пока тишина. Я сегодня еще подумаю, кому можно набрать, - сказал Маса, и Нацу решил, что можно, наконец, выказать свое присутствие. Он вошел в помещение одновременно со словами вокалиста: - Не парься, найдем. О, привет. - Привет, - поздоровался Нацу, прикрывая за собой дверь. - Мы тут обсуждали гитариста, - не тратя время на вежливость проговорил Маса. – Нет кого на примете? - Нет. - Плохо. - Какие планы на сегодня? – поинтересовался Нацу, так и стоя в дверях.- Хиро покажет тебе наброски на новую песню, может, появится идея какая-нибудь, - пожал плечами басист. – Я поговорю пока с админами, может, они что подскажут, - хмуро закончил он. Тот кивнул, подходя к Хиро, Маса же выскользнул за дверь. Около получаса Нацу внимательно выслушивал предложения вокалиста насчет новой песни, после оценил лирику – Хиро писал непривычно позитивно, следующий трек тоже должен был стать укрепляющим веру в себя, пронося в себе смысл преодоления всех неприятностей и закалке характера. Текст, наверное, отражал внутреннее состояние пишущего, и, в целом, пришелся Нацу по душе. - Я представляю здесь ломаный ритм, что-то типа семи восьмых, - делился Хиро. – И добавить триольный кардан. - Угу, - буркнул он. - Никаких мажорных напевов, текст довольно простой, я хотел бы больше атмосферы, чем динамики, - продолжал Хиро. – Ну, текст я еще доработаю, у Масы, вроде бы, есть наброски, ну, концепцию, я думаю, ты понял.- Ага, - кивнул он в ответ. – Пойду тогда. - Давай, - согласился Хиро, сразу же отвернувшись за наушниками. Суть он действительно уловил, размышляя на ходу, какие из многообразия ритмов могли бы подойти будущей композиции. Некстати в голове всплыл отрывок подслушанного разговора, обидные, грубые слова Леды, ранившие самолюбие. Неизвестно, чего хотелось больше: то ли скорее забыть нелицеприятную ситуацию, то ли найти гитариста и разбить его смазливое лицо. Игнорируя растекающуюся боль от шеи до лопатки и ниже, острее, в поясницу, Нацу опустился на стул перед установкой, параллельно разминая суставы рук. Порывистая эйфория от записанного трека уже сошла на нет, а воодушевление от записи предстоящего еще не наступило. Покрутив палочки в руках, он решил разогреться, выстукивая простенький ритм, стараясь играть как можно тише. Заломило виски, горький привкус во рту никак не смывался слюной, назойливо лезли в глаза неровно остриженные длинные пряди. Через несколько минут, он ощутил незнакомый дискомфорт, понимая, что на сустав давит смартфон, забытый в переднем кармане джинс, и вот-вот вывалится из него. Чертыхнувшись, он бросил игру, телефон все-таки выскользнул из кармана, с глухим ударом свалившись на пол, за стул. Нацу почти поднял его, когда осознание резкой, неправильной боли прорвалось в сознание. Далее боль последовала еще более сильная, жгучая и пульсирующая, растекаясь по всей длине ноги, стихая где-то в районе ступни. Нацу застонал, это ощущение было ему знакомо, и от отчаяния и бессилия он едва не запустил злосчастным телефоном в стену. Он попробовал пошевелить лодыжкой, охнув, когда даже от небольшого движения все заныло еще сильнее. Неловко развернувшись, он попытался закатить штанину, проверяя догадку, и снова чертыхнулся, поняв, что джинсы были чересчур узкими. - Не снимать же штаны, ну, в самом деле, - процедил он, обращаясь к пустоте. Однако, другого выбора не было – если он надорвал мышцу, а он полагал, это был именно надрыв, то по ноге уже должен был растечься кровоподтек. Если нет – в это хотелось верить – то дело снова обойдется ледяной ванной и специальной мазью. Проковыляв к двери, Нацу щелкнул язычком замка, смазано радуясь его наличию, и стянул с себя штаны до самых щиколоток. Увиденное заставило его досадно зарычать – кровавое подкожное пятно растянулось от лодыжки почти до самого колена, а это означало что в лучшем случае на месяц он станет калекой, не способным без костылей добраться даже до туалета. – Ну вашу ж мать, а, - совсем жалобно произнес он в пустоту, вспоминая, как шесть лет назад свалился с похожей травмой, и провалялся в тогда в постели почти четыре недели, маясь от безделья и скуки. Тогда он состоял в отношениях, как и всегда, недолгих, с особенно некрасивым расставанием: то ли от постоянной боли, то ли от маеты, он начал хамить и грубить парню, чуть ли не обвиняя его в сложившейся ситуации, а еще в отсутствии внимания – у Хирако был тогда завал на работе, и из-за маячившего дедлайна он не мог приезжать каждый вечер; и еще много-много в чем, поражаясь, как тот вообще его терпит, после каждого разговора. После Нацу корил себя за неоправданную жесткость, но это было уже потом, когда Хирако все-таки не выдержал, недвусмысленно послав его куда подальше. Он даже сделал попытку извиниться, когда мышца зажила и постоянная раздражительность сменилась активной деятельностью, но получил в ответ на сообщение без эмоциональное ?ок?. Но по бывшему партнеру как-то не тосковалось, и Нацу, решив, что сделал все что мог, выбросил это из головы. Натянув обратно штаны, он, забрав свои вещи, заковылял в сторону кабинета Хиро, заранее представляя весь ужас и гнев, который испытает вокалист, и как весь фонтан его эмоциональности обрушится на него. - Я порвал мышцу, - выдал он, едва открыв дверь. Хиро сидел в наушниках, работая над какой-то дорожкой, и совершенно его не слышал. Нацу осклабился – переход в пару метров по коридору стал для него мучением, вспотевшие ладони цеплялись за дверной косяк, на лбу выступила испарина. – Хиро! – гаркнул он, надеясь, что будет услышан. - А? – обернулся Хиро, стягивая наушники.- Я порвал мышцу, - повторил тот, наблюдая, как на лице Хиро появляется непонимание, потом удивление, обеспокоенность и после – ужас осознания – его богатой мимике впору было позавидовать, но Нацу было не до того. - Как? – только и выдохнул Хиро. – Ну как так… - Играл и потянул, - просипел Нацу, решив, что допрыгать на одной ноге до дивана быстрее и легче, чем искать опору. Он испытал невыразимое облегчение, сев, как после долгой пробежки, тяжело дыша и вытягивая ногу вперед. - Хорошо хоть после релиза, - пробормотал Хиро.- Да уж, действительно, - огрызнулся Нацу. – Прямо удачно вышло. - Я не то хотел... - Забей, просто забей, - перебив, фыркнул он, пытаясь выстроить четкий план действий, но дальше, чем ?выпить обезболивающее и поехать к врачу с абсолютно ненужным визитом? придумать ничего не мог. В голову пришла еще одна досадная мысль – как теперь забрать машину? Но Нацу решил подумать об этом позже, разбираясь с проблемами по мере поступления. – Мне надо как можно скорее попасть к врачу, - обратился он к Хиро, что-то набирающему в телефоне. – Я буду благодарен, если ты предупредишь администрацию, а больничный я вышлю позже, почтой. - Ладно, - согласился Хиро, не отрываясь от телефона. Отчего-то, он решил, что тот пишет Масе. Стараясь не представлять, как он будет добираться до такси, минуя все ступеньки, Нацу вызвал машину через приложение, бесконечно злясь на самого себя. – Слушай, надолго это? – спросил Хиро, когда Нацу уже собрался прыгать в сторону двери. От каждого сделанного движения хотелось выть, но внутренне он согласился с Хиро: хорошо хоть, что после релиза. - Пока не знаю, - соврал он. – Напишу после приема. - Ладно, - снова согласился Хиро. – Хм… Сильно болит? – спросил он после секундной заминки. – Может, помочь спуститься? - Нет, - поспешно отказался Нацу. Висеть на плече Хиро ему совсем не хотелось, уж лучше доковылять как-нибудь до паркинга, тем более, Нацу понимал, что вокалист был обеспокоен только тем, что он не может играть, и фраза продиктована вежливостью. – Спасибо, я лучше сам. Позже, после приема у врача, ожидаемо прописавшего ему повязку и полный покой, он вернулся домой, подсчитывая, сколько денег уже было потрачено и сколько еще предстоит потратить во время больничного. В квартиру он уже буквально ввалился, не смотря на наложенную в больнице тугую повязку, нога горела, боль добралась уже до поясницы, и Нацу просто мечтал рухнуть в кровать, закинувшись перед этим парочкой обезболивающих. Не было еще и полудня, а чувствовал он себя разбитым и вымученным. Спустя полчаса после приема таблеток начала сказываться почти бессонная ночь, и Нацу погрузился в сон, отдыхая от утомительных ощущений и продолжавшего бушевать в душе гнева. Проснулся он ближе к девяти вечера, от тупой боли не только в икре: сказывались сильные обезболивающие на пустой желудок и его тоже тянуло. Поход в туалет занял пятнадцать минут, и, по ощущениям, он будто совершил подвиг. Допрыгав до кухни, он щелкнул кнопкой чайника, решив ограничиться сегодня завариваемой лапшой и растворимым кофе. Телефон равнодушно не отображал новых уведомлений – после его краткого сообщения о том, что больничный на три недели, он получил только лаконичное одинаковое ?выздоравливай? от обоих участников группы, и с того момента сообщений в общем чате не было. - Могли бы и поинтересоваться, что ли, - фыркнул на мобильник Нацу. Наверняка, если бы что-то подобное случилось с Масой, Хиро бы вел себя совершенно по-другому, и наоборот, и от этих мыслей захлестнула необъяснимая, детская обида. Впрочем, он тут же одернул сам себя: отношения между ними были всегда сугубо рабочими, и требовать заботы от коллег он попросту не имел права. Нацу почувствовал себя бесконечно одиноким – даже написать и пожаловаться было некому. Несомненно, колоссальную часть его жизни, едва не всю ее, занимала работа и музыка, и такое текущее положение дел его вполне устраивало. Последние пару лет, приходя с работы, он просматривал бесчисленные лайвы самых разных групп, слушал и переслушивал любимые альбомы, находя в них моменты, которые можно было бы перенять. Он анализировал манеру игры других ударников, постоянно совершенствуясь. Еще Нацу открыл для себя волшебный мир чтения и фантастической литературы, и мог несколько вечеров подряд даже не выходить в интернет, погружаясь в произведение. Переломным моментом от ?Нацу-компанейский? до ?Нацу-домосед?, как он считал, стал уход Казки, подкосивший его настолько, что долгое время никого не хотелось видеть, не то, что общаться. Связи постепенно сошли на нет, угасая из-за его равнодушия и пассивности, но Нацу вполне справлялся с развлечением себя посредством себя самого. Ощущение одиночества Нацу не понравилось. Самому себе он казался сломанной вещью, о которой никто не вспомнит, пока он не поправится и снова не начнет работать. Больно укололо осознание того, что практически так и было: наверное, кроме родителей, с которыми он созванивался от силы раз в месяц, как человек он перестал быть интересен. Одиночество – жалкое чувство, неизбежно тянущее за собой тоску и жалость, доходящую до презрения. Последующие дни впитали в себя мрачную чувственность всех этих сочетаний, привычный досуг не радовал и не отвлекал, а отметка настроения прочно обосновалась на уровне ?отвратительное?. Пустота бытия располагала только к одному – воспроизводить в памяти события, поступки и поведение, и нет ничего хуже для человека, оказаться запертым со своими мыслями в абсолютном бездействии. Память откатила Нацу в самое детство, когда ему было не то четыре, не то пять лет. Тогда его семья еще не переехала в Токио, и жила в поселке, где было совсем мало детей, и, следовательно, друзей у Нацу почти не было. Стояло жаркое, душное лето, не хуже нынешнего, но Нацу все равно рвался на улицу – дома совсем не сиделось. И то, что родители не отпускали его далеко от ворот, совсем его не смущало: уже тогда он мог занять себя сам, интересуясь разными детскими вещами, вроде разноцветной бабочки, порхающей удивительно легко и беззаботно или медлительной улитки, найденной в густой траве. Еще Нацу очень нравилось смотреть на небо, за этим занятием он мог не замечать времени, бесконечно вглядываясь ввысь, на пушистые тягучие облака, неспешно вершащие свой небесный путь. В каждом облаке он видел не то животное, не то какой-нибудь предмет, и безостановочно фантазировал о том, как они могли попасть вверх и куда направлялись. Как раз за этим занятием его и застал Кенсей – соседский мальчишка, приехавший на каникулы. Мгновенно разговорившись, они начали рисовать палочками на земле всевозможные рисунки, и Нацу казалось тогда, что это и есть самый счастливый момент лета, он, и друг рядом, который смеется и болтает именно с ним. Но радость продолжалась недолго: Нацу позвали родители, безапелляционным тоном, и, хоть ему совсем не хотелось уходить, он жалобно спросил Кенсея: - Подождешь? Я ненадолго, правда! - Конечно, - кивнул тот. – Я буду здесь. Однако, когда Нацу отказался обедать, убедив мать, что не хочет, и вообще надо скорее возвращаться к другу, и вернулся к месту встречи, Кенсея там уже не оказалось, а рисунки были безжалостно стерты, по-видимому, подошвой кроссовка. Нацу залился тогда слезами, неизвестно сколько просидел на корточках рядом со стертыми рисунками. Только спустя годы он понял, что некрасиво поступил не он, а новый приятель, но в тот вечер Нацу злился на себя и на весь белый свет, и, особенно, на мать, которая позвала его в такой неподходящий момент. Он дулся еще пару дней, пока снова не встретил Кенсея на улице, но тот даже не подошел к нему, уже общаясь с другой компанией – братом и сестрой, что жили через пять домов от него и были старше на пару лет. Видимо, старшие ребята показались Кенсею более крутыми, и Нацу он попросту проигнорировал. ?Никогда никому не буду верить?, - зло заключил он тогда, еще не подозревая, насколько сильно этот принцип въестся в подсознание. Даже спустя годы в душе еще сохранилось то разочарование, когда он увидел испорченные рисунки, и обида равнодушия соседского мальчишки. Доев лапшу, он бросил чашку в мойку, и не подумав вымыть ее. Шире открыв окно, Нацу закурил, и задумался, каким вырос Кенсей и куда вывела его жизненная дорога. Решив, что ничего хорошего у такого как он явно быть не может, Нацу довольно усмехнулся, но память, зацепившаяся за последнюю мелькнувшую мысль, услужливо выдала еще одно неприятное воспоминание. - Ничего хорошего у тебя просто быть не может, - выплюнул Рен, парень, с которым, по мнению Нацу, у него были самые серьезные за всю жизнь отношения. Рен был умопомрачительно красивым молодым мужчиной, с длинными до плеч волосами, с выборочно окрашенными синими прядями. Его мать была американкой, передав сыну удивительно-глубокий цвет глаз – темно-зеленый, становившийся изумрудным, когда Рен особенно сильно злился, что и случалось очень часто в последний совместный месяц. - Чего это не может? – не менее яростно парировал Нацу. Они начали жить вместе совсем недавно – не прошло и пары месяцев, и решение это было обусловлено, скорее, стороной финансовой, чем романтичной – Нацу не терпелось съехать от родителей, а Рен не хотел жить в общежитии своего университета. Снимать квартиру вдвоём показалось достойным выходом из положения только первую неделю, полную беззаботной эйфории и страстного секса. Дальше начались проблемы, исходившие, в основном, от Нацу, от его раздражительности, упреков и нравоучений, не так сильно бросавшимися в глаза во время периода полугодовых встреч. - Да потому что ты достал уже своими придирками! – почти орал Рен. – Так не делай, веди себя по-другому, все везде неправильно! - Вообще-то, - процедил Нацу, - Я хочу как лучше. - Да не будет как лучше, пойми ты уже! Ни я ни ты – не идеальные, нет их – идеальных! - Есть, - возразил Нацу. – Еще как есть. - Значит, это явно не я, - рявкнул Рен, так громко, что Нацу сначала растерялся, а потом обиделся, решив молчать. В тот вечер Рен ушел, но так случалось и раньше, и оптимистично думалось, что Рен осознает его непременную правоту и вернется. Но этого не случилось. На следующий день он забеспокоился, нервно сидя на парах в колледже, не слушая преподавателей и строча Рену сообщение за сообщением, сам не замечая, как вместо извинений опять пишет с обвинениями. Парень сообщения проигнорировал, как и все последующие, и забрал свои вещи следующим же днем, вероятно, чтобы не встречаться с Нацу. Тогда казалось, что Рен – тот ещё трус, не выдержавший даже первых неприятностей и невзгод, но и последующие, уже куда более короткие связи в его жизни заканчивались примерно также – партнеры уходили, обвиняя невыносимый характер и завышенные требования. Но Нацу верил – фанатичной, наивно-детской верой, что тот самый идеальный человек существует взаправду, а он его еще не встретил. Где-то Нацу слышал, что некоторые люди умеют расставаться мирно, и после даже поддерживают общение, оставаясь друзьями, и криво ухмыльнулся, представляя лица бывших пассий, если бы он вышел на связь и обратился за помощью в развеивании захватившего его безделья. Впрочем, всем им хотелось все-таки, сказать, что идеального он нашел, зачем-то доказать, что он не просил невыполнимого. О том, что он ничего не сделал, находясь рядом со своим идеалом, и тот прекрасно живет без него, думать не хотелось. Нацу вздохнул, оставляя посуду и забитую пепельницу на столе, и еле-еле добрался до кровати. Он хотел уже было включить телевизор, уставившись в любую предложенную программу, как телефон пиликнул пришедшим сообщением. ?Привет?, - безэмоционально гласил текст в строке уведомлений. Но Нацу, почему-то, окрасил приветствие в самые позитивные тона.