Август (1/1)

Марк Владимирович ненавидел август ещё со школьных времен. С наступлением первого же дня чувствовал приближение трагических перемен. Тогда это было приближение возвращения в ненавистную школу, где не было друзей, но были озлобленные учителя и скучные уроки. Спустя годы школа ушла из его жизни, а привычка впадать в уныние в августе осталась. И каждое утро он с тоской смотрел на календарь: еще одним летним днем меньше. Разница лишь в том, что тогда хотя бы было само лето. Тогда ещё было, за что зацепиться и чем жить. Этим же августом его не держало в реальности абсолютно ничего. Какая разница, какой месяц на календаре, если в тюрьме ничего не меняется: серые стены, окно с решёткой, уставшее лицо Жилина. Новых передачек всё не было. Хлебный электорат покрылся плесенью, пилка валялась где-то под кроватью – ей и ногти не подпилить уже. Даже Жилин, ответственно относившийся к заботе о своих заключённых, видел, что с девятым не всё в порядке. Даже пытался было давать Марку фальшивые передачки. Конфеты Багдасаров съедал без остатка, но радостнее не выглядел: прекрасно понимал, чьих это рук дело. Уж что-что, а чуйка у экс-президента работала всегда. Даже лучшие деликатесы никогда не портили фигуру Марка, что уж говорить о безвкусной тюремной пище. Он лениво возил ложкой по тарелке, не находя сил заставить себя съесть хоть немного, и с каждым днем цвет его заметно осунувшегося лица всё больше приближался к цвету этой самой каши. Шум за окном, что раньше манил и интересовал, стал лишь раздражать, лишний раз напоминая, что жизнь не здесь, а там – вне этих стен. Оставалось только старательно игнорировать само существование этого решётчатого окошка. Все равно музыка оттуда вдруг перестала раздаваться вообще. – Заключенный номер девять. Багдасаров! – Жилин с трудом выдернул Марка Владимировича из раздумий. Тот оглянулся беспомощно, будто имел хоть какие-то шансы увидеть что-то новое. Полковник стоял у решётки, качал головой то ли осуждающе, то ли сочувственно. – Новости посмотреть хочешь, голубчик? – вопрос необычный, ведь все месяца до этого он же строго отказывал Марку в просьбах посмотреть по телевизору хоть что-то о ситуации в городе. Марк Владимирович сел около решётки прямо на холодный пол. Начиналась речь нового президента страны – Нателлы Наумовны Стрельниковой. Багдасарову было неприятно ее слышать. Будто интонациями своими она насмехалась лично над ним и над его вынужденной беспомощностью.– Страна находится в упадке. Она давно не видела сильного, уверенного в себе лидера. Но вот я пришла и готова действовать. Самое надёжное место для народа – под каблуком у сильной женщины!.. – Такие вот дела творятся, голубчик, – убавил звук Жилин, даже не давая возможности дослушать. – Плохого мы человека в президенты страны выбрали, уж я уверен. У меня интуиция хорошая, я людей с таким взрывным характером сразу насквозь вижу. А такого президента даже камера не исправит, с ней нужно как-то по-другому разбираться. Не дождавшись ответной реакции, Жилин занялся отчётами, оставив телевизор работать на фоне. Марк Владимирович был в смешанных чувствах. Приятно было знать, что новый президент не завоевал народной любви. Но ведь, получалось, что и о нем могли отзываться так, как о ней. И с ним могли угрожать разобраться как-то по-другому. И его слова могли заслужить осуждающее покачивание головой от Жилина. А осуждения очень не хотелось. Ведь даже год назад, выдвигая смелые и новаторские лозунги, он сильнее всего желал столько же бурных оваций, сколько получал Всеволод Старозубов, выходя на сцену. Но мог ли он, сидя в роскошном президентском кресле, понравиться всем? То ли из телевизора, то ли из кошмарных фантазий Марка не переставая раздавался злорадный смех Нателлы Наумовны Стрельниковой.