Я бы прошел сквозь огонь, чтобы удержать тебя. (Adam Lambert - Closer To You) (1/1)

Как всегда в это время, в самом начале тревожащих душу бурлящих предпраздничной суетой рождественских дней, ритм ускоряется, а пульс начинает периодически заскакивать за отведенную ему норму.Праздничные базары, залитые на городских площадях ледяные катки, совсем ставшие редкими встречи с друзьями, которые все поголовно заняты приготовлениями в празднику,?— все это пульс нашего времени, в унисон с которым то ускоряет, то замедляет свой бег мое сердце.И я говорю себе: ладно, пора бы закончить с этим, отстраняюсь потихоньку от всей суеты, от всего кипения этого круга забот, завершаю свои неотложные дела, а те, которые отложены в долгий ящик, перекладываю в совсем уже дальний и запинываю ногой в угол шкафа.Начинаю бродить по снежным городским сумеркам, вечерами, в самое их долгое время, самое зыбкое и неверное, до тех пор, пока оно, это время не подскажет?— пора, легко толкнув меня в самое сердце акварельным пальцем удлинившейся тени от старого дерева на перекрестке трех дорог.И будут еще разные одному мне известные знаки?— выпадет ли смартфон из неосторожных рук, или рождественский гимн настигнет меня на оживленной улице.А то, захочется тепла, разведу огонь в камине и буду всю эту декабрьскую ночь смотреть в окно на светящийся серебряной паутиной снег на фоне моего фонаря на крыльце.Тогда, на излете длинной снежной ночи, достану я заветный флакон темного стекла с толстыми стенками. Вылью в ладонь, ковшичком сложенную, секретный состав, который пахнет волнующе-тягуче, в котором?— невозможно, а слышится,?— топот лошадей кочевников, гортанные перекрики наездников, а потом, внезапно,?— плеск лебединых крыльев и?— тишина.Начну втирать состав в его ладное, легко светлеющее тело, ожидающее, словно ладья, только что выструганная и прибереженная у пристани в ожидании прилива, втираю этот полынный настой в его высокую шею, в косточки-ступеньки ключиц, обвожу подушечками пальцев твердые соски, и спускаюсь ниже?— до шелковой опушки и по плавности бедер до самых детски трогательных пяточек.Под моими движениями он оживает?— вырывается из сонных цепей темный шоколад карих глаз, задумчиво хмурятся выгнутые темной дугой брови, нежным розовым закатом загорается чувственный изгиб капризных губ.И какое-то время мы будем с ним жить заново, постепенно привыкая к его возвращению из иной плоскости Вселенной, он будет несмело улыбаться мне в ответ, до тех пор, пока… Пока не сорвется стон желания с его безупречных губ и пока не выгнется под моими безудержными поцелуями его красивая шея. И наши горячие ласки подожгут разноцветным салютом на слипшихся от слез счастья ресницах, уже январские ночи…Вот так каждый декабрь, в рождественский сочельник, мой возлюбленный мальчик словно умирает, забываясь тяжелым сном, впадая в мучительное забытье, единственное противоядие которому?— секретный состав, который вручает мне бабушка-знахарка, живущая на окраине Большого леса.Хватает состава ровно на один раз.Поэтому, едва привыкнув заново друг к другу, приходится расставаться. Я ухожу, унося с собой неостывающее на моих губах тепло его прощального поцелуя и знаю, что он будет ждать меня.В лесу еще плотно лежит снег, не городской, а настоящий, чистый и колюче-искрящийся на низком зимнем солнце. Иду и вспоминаю слова старушки, которые она мне сказала в нашу прошлую встречу:—?Ничего, что мальчик твой во временах иных бродит. Главное, что к тебе возвращается. Небось, раньше где не довелось вам свидеться, так вот сейчас возвращаешь ты его…. А состав мой?— это тебе облегчение, чтобы сразу от осознания чуда этого не испугался, да и его не напугал. Рука у тебя особенная, легкая, ведешь ты его за собой, так и веди. Души ваши не на этом свете спаяны, да на этом встречены друг с другом…Иду к бабушке едва заметной тропкой в чаще, и вижу: ели мохнатые и березы кружевные. И все думаю, все верю, что неспроста про души говорит знахарка. А ведь и так ясно?— что старые люди скажут, то и правда.