Глава 6. Смерть и жизнь. Часть II (1/1)

Первое лицо, обратившее внимание Анны, когда она вошла в гостиную, был муж. Она думала о нем все время, пока шла сюда и очень ясно представляла себе его портрет, висевший в гостиной их дома, в Петербурге. На портрете этом, очень похожем, сделанном как раз в ту самую зиму, Алексей Александрович был изображён сидящим в кресле своего кабинета, в вицмундире с орденами, с отклонённой чуть назад головой и тонкой улыбкой насмешки на губах. Анне всегда не нравился этот портрет именно потому, что на нем было технически идеально запечатано выражение холодной и безразличной ко всему самоуверенности, которое чаще всего можно было встретить в лице Каренина и которое Анна особенно не любила, но знала так хорошо, что могла вообразить его в мельчайших подробностях. Она рисовала себе мужа таким, каким помнила его по этому портрету и, входя в гостиную, думала столкнуться с высокомерным взглядом его пустых и неподвижных глаз, но её представления с треском расшиблись о действительность. —?Анна, наконец-то ты! А я тебе мужа привёз,?— сказал сестре Стива, весело кивая на Каренина, который поднялся с кресла, когда она вошла. —?Мы вас с Долли уже заждались. —?Она сейчас будет,?— ответила Анна, глядя на мужа так, будто видела его впервые. Алексей Александрович тоже смотрел на неё, но совсем не с тем выражением, которого она ожидала. Ни тени самодовольства не было в его лице и фигуре, только одна сплошная, безграничная усталость. Он и всегда выглядел усталым, потому что постоянно был занят, но теперь это была какая-то страшная и безнадёжная надорванность, как у загнанной лошади, которая упала и уже знает, что не поднимется. Мутные глаза его, казавшиеся огромными на осунувшемся лице, смотрели напряжённо, выжидающе и как будто с вопросом. —?Как твоё здоровье? —?после некоторого затишья спросил Алексей Александрович, слабо улыбаясь. ?Ах, Боже мой, неужели теперь придётся говорить ему ?ты????— с ужасом подумала Анна, чувствуя, тем не менее, острую жалость, вызываемую его болезненным видом. —??И что это с ним? Отчего он так смотрит?? —?Хорошо,?— вслух сказала она, с трудом заставляя себя улыбнуться в ответ, и протянула мужу руку. Он, едва касаясь, поцеловал её и тут же отпустил. —?Как прошла дорога? Алексей Александрович, видимо, хотел тоже ответить, что ?хорошо?, но затем раздумал и замешкался. —?Он всю ночь не спал, представь себе,?— вместо Каренина ответил Стива, не позволяя молчанию затянуться слишком надолго. —?И от завтрака отказывается. Но, сдаётся мне, что этак до первой звезды и не дожить можно. Ты только взгляни на него, ведь он едва на ногах стоит! Стива заранее предвидел, что ему придётся быть посредником в этом разговоре, но он, мастер говорить с кем угодно и о чем угодно, допустил ошибку?— стараясь всеми правдами и неправдами раздуть огонёк этой неудобной для всех беседы, он слишком скоро перешёл на задушевный и небрежный тон, к которому Анна и Алексей Александрович были ещё не готовы. Но теперь отступать было бы уже поздно, и нужно было давить стеснение непринужденностью и весельем и делать вид, что все идёт так, как должно идти. ?Ничего, образуется!??— с привычной легкостью решил про себя Стива, взглянув на смущенных Карениных, и улыбнулся своей миндальной улыбкой, надеясь ею загладить эту вынужденную фамильярность. —?Я думаю, ты преувеличиваешь,?— сказала Анна, поддаваясь брату и поддерживая его шутливый тон, несмотря на то, что она чувствовала ужасную неловкость и за этот тон, и за то, что она говорила. —?Нисколько! Даже доктор сказал, что ему нужно леченье. —?В самом деле? —?Анна снова посмотрела на мужа и подумала, что и без всякого доктора видно, что лечение ему необходимо. —?Да это пустяки,?— отмахнулся Алексей Александрович, явно недовольный тем, что заговорили о нем и его здоровье. —?Но что же сказал доктор? —?Он хочет, чтобы я поехал в Крым. Но я не думаю, что сейчас это возможно. —?Отчего же невозможно? Ведь ты теперь в отпуске. Проведите Светлую у нас и поезжайте,?— сказал Стива. —?Там, говорят, не хуже, чем в Италии. На Крым теперь мода: все доктора велят туда ехать, и все ездят. —?И он стал рассказывать о своих многочисленных знакомых, которые прошлый год были в Крыму и вернулись все ужасно здоровые и довольные. Анна вздохнула с облегчением и видела, что и Алексей Александрович тоже заметно расслабился. Стиве удалось напасть на ту тему, о которой он мог бы говорить сам, не принуждая к тому же своих собеседников, и, поскольку им больше не нужно было прямо участвовать в разговоре, первое напряжение стало ослабевать. Анна слушала брата, сдержанно улыбаясь, и временами взглядывала на мужа, который тоже наблюдал за ней, и они, то и дело встречаясь глазами, оба смущались этого, но оба старались не придавать этому значения. Спустя пять минут к ним спустилась Долли, и разговор ещё более оживился и стал ещё больше походить на обычную семейную беседу. Поговорили об общих знакомых, о Петербурге, Алексей Александрович рассказал последние столичные новости, Стива много шутил и сетовал на то, что из-за говенья дома теперь даже чаю спокойно выпить нельзя. —?Нет, право, здесь скоро совсем монастырь будет! —?сказал он с улыбкой. —?Да ты и в ?Эрмитаже? хорошо чай пьёшь,?— с обычной насмешливостью к мужу заметила Долли, и все рассмеялись этому. Натянутость совсем прошла, и так проговорили до тех пор, пока дети не вернулись с гулянья. Тут уже стало не до разговоров, потому что нужно было раздевать, умывать и кормить обедом всю эту огромную, румяную, галдящую и возбужденную прогулкой толпу детей. Анна с радостью ухватилась за возможность вернуться к приятным ей обязанностям и, не признаваясь в этом даже себе, нарочно старалась найти дела в детской, чтобы как можно реже выходить оттуда и иметь предлог не видеться с Карениным, который весь день оставался дома, то есть у Облонских. Степан Аркадьич, еще некоторое время поразвлекав гостя, который, впрочем, не слишком в этом нуждался, решил, что его обязанности хозяина выполнены и уехал обедать куда-то с приятелем, не появляясь до вечера. За весь день Анна ни разу больше не столкнулась с мужем, но несмотря на это она не могла достичь того спокойного и твёрдого состояния, в котором пребывала последние дни. Само присутствие, пусть и незаметное, Алексея Александровича, заставляло Анну возвращаться мыслями к тому, что было с ним связано?— к воспоминаниям Петербурга, которые все теперь мешались в ней в один сплошной, тугой и болезненный комок, беспрестанно саднящий где-то глубоко внутри. Слишком много неприятных чувств сопровождало то, что касалось Каренина, и Анне было тяжело просто думать о нем, не то, что говорить с ним. Она знала, что не сможет убегать от этого вечно, что сегодня, самое позднее?— завтра, ей будет необходимо вызвать его на разговор и объясниться с ним, но слишком многое мешало ей это сделать и она пряталась за делами, сколько это было возможно. Приятные впечатления вечера, проведённого в детской за чтением Евангелия и укладыванием всех детей на ночь, заставили Анну совсем забыть о том, чего она не хотела помнить, поэтому вопрос Долли застал её почти врасплох. —?Вы ещё не говорили? —?спросила она, глядя на золовку через зеркало своего туалетного столика. —?Ещё нет,?— тихо ответила Анна, снова чувствуя неприятный разрыв, отчётливо существовавший между её прежней жизнью и теперешней. —?Ты сама не своя сегодня,?— сказала Долли то, что хотела сказать весь день. Она затянула лентой косу, заплетенную на ночь, и повернулась к Анне, которая сидела на кровати и разглядывала гладкую деревянную шишку на спинке. —?Вам непременно нужно поговорить. И чем скорее, тем лучше. —?Я знаю,?— так же тихо ответила Анна, сжимая своими тонкими пальцами шишку так, что у неё побелели костяшки. Долли вздохнула и пересела к ней, беря её за другую руку. —?Я понимаю, тебе это тяжело, но это нужно сделать. И это вовсе не так страшно,?— сказала она, стараясь улыбнуться ободряюще. —?Да я и не боюсь. Дело вовсе не в этом…а впрочем, я не знаю. —?Долли уже хотела что-нибудь сказать на это, но Анна, не глядя на неё, продолжила так, будто говорила сама с собой:?—?Я вижу, что из этого ничего хорошего не выйдет, только одна новая ложь. А для меня нет ничего хуже, чем жизнь во лжи. —?Отчего ты думаешь, что ложь? —?Потому что мы чужие, совсем чужие. Всегда были, а теперь и вовсе…но самое ужасное, что теперь уже ничего нельзя исправить. Видит Бог, Долли, я хотела бы все изменить, я думала даже, что смогу начать заново ту прежнюю жизнь, но теперь я ясно вижу, что это невозможно. Здесь, с тобой, с детьми, мне хорошо, и я бы была счастлива всегда так жить, но как прежде…как прежде я не смогу, потому что это будет притворство, а я не могу его переносить. Он может, а я нет. —?Поверь, ему это столь же тяжело, как и тебе,?— сказала Долли серьезно. —?Может быть, но он может с этим мириться, а меня это давит, и со мной начинает твориться что-то ужасное,?— Анна прижалась лбом к руке, которой все ещё держалась за спинку кровати, и затихла, пытаясь проглотить ком, вставший в её горле при воспоминании о прошедшем. Долли молча сидела подле неё некоторое время, думая над её словами и примеряя их на себя. Она бы хотела сказать то же, что говорила ей утром Анна, что это ?временно и пройдёт?, но она знала, что это не может пройти само. Это нельзя было просто переждать, как любое другое горе или трудность, потому что это был вопрос, который касался обоих, а значит по отдельности решить его было невозможно. —?Я думаю, что здесь есть только один выход,?— нарушила тишину Долли, и Анна посмотрела на неё с надеждой. —?Не жить больше вместе. —?Развод? —?почти с ужасом спросила Анна. —?Нет, ну, конечно, не развод. Просто разъехаться, и тогда вам обоим будет легче. Ты останешься у нас с детьми, а он уедет назад, в Петербург. —?Но согласится ли он на это? —?Непременно согласится. Ты можешь не верить мне, но я точно знаю, что он хороший человек и желает только того, чтобы ты была счастлива. —?Конечно же, я знаю это. Но мне от этого не легче, а напротив… —?сказала Анна не вполне честно, потому что, как она не старалась приписать мужу те достоинства, которые в нем видели все и часть которых, вероятно, в самом деле существовала, она не могла заставить себя даже на секунду перенестись в него и почувствовать за него, потому что не признавала в нем никаких чувств. Ей бывало иногда жаль его, как бывает жалко котёнка, которому нечаянно наступил на хвост?— но нельзя предположить, чтобы кошка могла переживать так же, как человек. —?Ничего, это все не так страшно,?— убеждала Долли, хотя понимала, что её слова не имели большого значения для Анны, которую ничто не могло теперь уверить в том, что разговор с мужем?— это не самое трудное, что она когда-нибудь делала в жизни. Маленькие фарфоровые часики, стоявшие на туалетном столике в окружении лент и заколок, показали половину одиннадцатого вечера, и Анна, заметив это, решительно встала. —?Ты хотела раньше лечь, а я тебе все не даю. Ведь завтра не приляжешь, а вечером к службе,?— взволнованно сказала она Долли, которая только улыбнулась на это. —?Я пойду, да и Стива скоро придёт. Они обнялись и попрощались на ночь, и Анна вышла от невестки в темный коридор, освещаемый лишь двумя лампами с лестницы. Анна обещала Долли непременно сегодня переговорить с Алексеем Александровичем, если тот ещё не спит, но теперь, когда она уже собиралась сделать это, страх охватил её с новой силой. Она некоторое время стояла у самых ступенек, колеблясь между желанием пойти наверх, где теперь была её комната, и спуститься вниз, в гостиную, где она могла найти мужа, который весь вечер сидел там с книгой. ?Да он наверное ушёл спать, так зачем я пойду???— говорила она себе и поднималась на одну ступеньку вверх, но, постояв на ней немного, корила себя за малодушие и опять начинала спускаться. Умом она понимала, что ничего страшного в предстоящем разговоре не может быть, но Каренин, олицетворявший весь внешний, враждебный ей мир, внушал ей ужас, и необходимость все же соприкоснуться с этим внешним миром приводила её в то же тоскливое состояние, в котором она приехала в Москву. Ей хотелось бы просто вычеркнуть все прошедшее вместе с теми людьми, которые были хоть как-нибудь с ним связаны и жить иначе, в том мире, в котором ей было хорошо и спокойно, но этого нельзя было сделать, потому что она все равно оставалась связана со своим прошлым и ничто не могло разрушить этой связи. ?Разве я хочу сделать что-нибудь неправильное???— спросила себя Анна, с трудом выдергивая мысли из того клубка, который вился у неё в голове. —??Напротив, я хочу только устроить все так, чтобы всем было лучше. Он хотел, чтобы я не позорила его в глазах света, и я это исполняю. Меня больше не в чем упрекнуть, а значит я могу оставаться в том же положении. Нужно только сказать ему, что я хотела бы так остаться, чтобы он знал это, только и всего?. Когда она повторила про себя все это, ей стало несколько легче. Она заранее приготовила те слова, которыми она могла бы защищаться в том случае, если её попытаются вернуть в тот ужасный, враждебный мир, в котором она чувствовала, что непременно погибнет, и решительно стала спускаться с лестницы. Алексей Александрович все ещё был в гостиной и дремал с книгой в руках. Вся поза, в которой он полулежал в кресле, представляла яркий контраст с тем, что Анна увидела сегодня утром при встрече с ним. Лицо его по-прежнему носило отпечаток вселенской усталости, но как будто что-то, что было плотно сжато в нем, каким-то образом распрямилось и размягчилось теперь. Анна замерла посреди комнаты, боясь нарушить его сон и безуспешно пытаясь примерить на этого человека тот образ врага, с которым она собиралась сражаться пять минут назад. То, чего она никак не могла внутренне признать, вдруг необъяснимым образом вспыхнуло в ней само, и она увидела его всего, со всеми его переживаниями и чувствами, которым он был подвержен точно так же, как и все другие люди. Она ещё не осознавала этого странного переворота, что произошёл в ней, но явственно ощущала его, как обычно бывает в первые мгновения пробуждения на новом месте, когда кажется, что просыпаешься в своей комнате, но видишь, что это не так и не можешь понять, в чем же дело. Анна повернулась было, чтобы выйти, потому что теперь чувства её были столь смешанны, что она не смогла бы связно объяснить и двух мыслей, да и будить мужа она ни за что бы не решилась, но в темноте случайно задела кофейный столик и наделала столько шума, что Алексей Александрович проснулся сам. —?Простите, я вас разбудила,?— испуганно сказала она, дрожащими руками поправляя чуть не упавшую со столика вазу для фруктов. —?Ничего,?— Каренин, моргая, потирал лоб и мутным взглядом не совсем проснувшихся глаз пытался отыскать часы, висевшие у него за спиной. —?А который теперь час, вы не знаете? —?Почти двенадцать,?— ответила Анна, теперь уже не зная, уходить ей или нет. —?Уже поздно,?— констатировал Алексей Александрович, с нежной аккуратностью поправляя загнувшиеся внутрь страницы книги, затем закрыл её и встал, взглядывая на жену и тоже как будто не решаясь уйти. —?Вы ещё не ложитесь? —?Я? Нет…то есть, я хотела сказать, что мне нужно поговорить с вами. —?Если нужно, то, пожалуйста, давайте переговорим,?— кивнул Каренин, словно только этого и ждал, и замер, выказывая полную готовность слушать. Анна, ещё только несколько минут назад решившая для себя то, что скажет, теперь не знала ничего и молчала. Ей и прежде было трудно понять своё положение и объяснить его мужу, теперь же, когда она увидела все в несколько ином свете, это стало ещё сложнее и казалось вовсе невозможным. —?Я и сам хотел говорить с вами,?— вдруг перервал эту ужасную тишину Алексей Александрович. —?Я хотел сказать, что, поскольку мы по-прежнему связаны, нам придётся принимать друг друга в расчёт. И лучше бы уяснить все теперь, чем оставить это так. Полагаю, что вы затем и пришли. Анна невольно усмехнулась тому, как легко он сказал то, что для неё было так трудно. —?Все верно, я хотела высказать вам все, потому что вы имеете право это знать,?— подтвердила она, и страх, так крепко державший её, начал отступать. —?Я лучше начну с самого начала, чтобы было яснее. Когда вы меня провожали в Москву, все было совсем иначе, чем теперь. —?Да, я вижу это. Мне кажется, вы переменились к лучшему, и я очень этому рад,?— поспешил заметить Алексей Александрович, и то, как он улыбнулся неоспоримо подтверждало искренность его слов. Анна тоже улыбнулась несколько неловко. —?Вы хотели высказать… —?подтолкнул её Каренин, потому что она снова замолчала, не решаясь начать. —?Да-да, я хотела все сказать,?— кивнула Анна, чувствуя снова волнение, но уже другого рода; она уже почти совсем не боялась, но вызывая в памяти те события, о которых она хотела рассказать, она невольно переживала их заново, и это волновало её. —?Вы заметили, что я уже не та?— это правда. Но это со мной не сразу случилось; я вам скажу в чем все дело. И лучше с самого начала. Я ехала сюда и думала, что погибаю, я чувствовала, что не могу жить больше, и даже если я буду жить, то это будет не жизнь. Вы сами все видели. Это было ужасно, одним словом. Я всех напугала, но больше всех себя, потому что я сама для себя была так же страшна и непонятна, как и для вас. Вы удивляетесь, но это было так. Я все время думала о том, что сделала и мне все время казалось, что я опять сделаю это, и мне было страшно, но ничего изменить я не могла,?— она говорила чересчур скоро, и речь её становилась все более беспокойной, но вместе с тем прибавлялась и решимость. —?Эти дети, Долли, Стива, они все так раздражали меня, словно они мне чужие. Я иногда чувствовала, будто ненавижу их всех. Это мне сейчас кажется невозможным, но тогда все было так. А ещё Долли прочитала ваше письмо, в котором вы все ей рассказали, и перепугалась ужасно. Она все пыталась утешить меня, говорила со мной?— и мне оттого ещё хуже было. Она, конечно, хотела, как лучше, но я не могла удержать на неё злобы. И Стива, вечно веселый, как будто с парада, мне хотелось иногда ему в голову чем-нибудь запустить, я клянусь! Алексей Александрович не сдержал улыбки, хотя то, что говорила Анна было и в самом деле ужасно. —?И так было все время. Никогда ничего хуже со мной не случалось, и я понять не могла, что это такое, мне только было плохо, и я ничего не могла делать. Я и теперь не совсем понимаю, что это было, но теперь мне лучше. Все дело в том мальчике… —?Анна хотела было продолжить, но как бы спохватилась и уточнила. —?Вам не сказали, у Долли умер мальчик недавно? * —?Нет, я этого не знал,?— покачал головой Каренин. —?Вот видите, вы даже не слышали этого. Никто и не вспомнил о нем. Это был её младший, он заболел почти сразу, как мы приехали. Долли стала ухаживать за ним, а у неё без того столько забот, вы сами видите. И тогда со мной вдруг что-то случилось, я как ото сна поднялась. Мне стало так жаль её и этого мальчика, мне так захотелось помочь чем-нибудь, и я старалась помочь, но через четыре дня он умер,?— её голос слегка дрогнул, и она на секунду остановилась, чтобы немного успокоиться, и только затем продолжила, волнуясь ещё больше. —?Вы бы видели тогда Долли. У неё столько детей, и сколько маленьких она уже похоронила?— но этот мальчик! Она так горевала по нему! Она и теперь ещё не совсем оправилась, но тогда было совсем плохо; мне казалось, что она с ума сойдёт от горя. И, подумайте, никому как будто до этого дела не было. Все ходили, как и всегда, говорили, смеялись, и всем было все равно на этого бедного ребёнка. И я тогда поняла, что я за всю свою жизнь не была так несчастна, как Долли в одну эту минуту… Алексей Александрович внимательно смотрел на неё, не отводя взгляда, как будто видел перед собой что-то такое новое и неожиданное, что поражало его воображение. Анну смутил этот взгляд, но она постаралась не замечать его и сказала: —?Вы не можете представить, как мне стыдно за то, что я причинила всем столько зла. Я ничего не видела, только себя, и теперь мне ужасно стыдно за это. И перед вами тоже… —Я вас давно простил и никогда не брал назад своего прощенья,?— тихо произнёс Алексей Александрович. Анна благодарно улыбнулась, хотя она вполне подозревала именно такой ответ. На некоторое время снова воцарилась тишина, нарушаемся лишь тиканьем часов. —?Я вот ещё, о чем хотела просить вас,?— вдруг вспомнила Анна, встрепенувшись. —?Мы теперь говорили с Долли и решили, что мне будет лучше оставаться в Москве, если вы не против. Алексей Александрович молчал, обдумывая это, и Анне показалось, что он хочет что-то возразить, поэтому она тут же добавила: —?Я обещаю, что вы можете быть спокойны за ваше имя и… —?Поверьте, что сейчас меня менее всего беспокоит мое имя,?— перервал её Каренин, едва не морщась, словно само упоминание об этом было ему неприятно. —?Разумеется, я совершенно не против того, чтобы вы оставались здесь ещё какое-то время. —?Я имела ввиду,?— Анна вдруг почувствовала, что краснеет,?— что я не хочу возвращаться в Петербург. Совсем. —?И она в волнении взглянула на мужа, боясь того, что он скажет на это. —?Что ж,?— произнёс Алексей Александрович, снова помолчав. Он не выглядел удивленным или недовольным. —?Если вам так будет лучше, я не вижу, против чего я мог бы возразить. Но, думаю, что мы ещё вернёмся к этому завтра. Теперь уже поздно. —?Да, в самом деле,?— согласилась Анна, бросив взгляд на часы. —?Вы, должно быть, устали. —?Немного,?— признался Каренин. —?Но я очень рад, что нам удалось поговорить. —?Он как будто ещё что-то хотел добавить, но так этого и не сделал и вместо этого предложил жене руку. —?Я тоже,?— Анна, немного поколебавшись, взялась за неё, и они пошли к лестнице. —?Если честно, я ужасно этого боялась. Не знаю даже, почему…просто теперь все стало так запутанно. —?Может быть,?— вздохнул Каренин. —?Но, признаться, когда я ехал сюда, я ожидал гораздо худшего. Я даже не смел надеяться на столь благополучный исход. И вы…в самом деле ужасно меня напугали. —?Простите, я этого не хотела,?— виновато пробормотала Анна, снова краснея. —?В этом не было вашей вины,?— поспешил успокоить её Алексей Александрович. Они поднялись наверх и остановились на площадке второго этажа. —?Вы всегда с трудом могли владеть своими чувствами. Полагаю, это сыграло с вами злую шутку. Знаете, недавно я читал одного немецкого психиатра…впрочем, теперь уже действительно поздно. Когда-нибудь в другой раз,?— он слегка улыбнулся и пожал жене руку. —?Доброй вам ночи. —?Доброй ночи,?— ответила Анна, наблюдая за тем, как он исчезает в дверях своей комнаты. Её охватило странное ощущение дежавю, как будто она переживала заново то, что с ней уже случалось. Ей хотелось навсегда отрезать от себя прошлое, но вместо того, чтобы забыть его, она почему-то снова в него возвращалась. Она не могла сказать, было ей это приятно или неприятно. Хотя некоторые воспоминания по-прежнему были болезненны, к ним примешивалось и чувство облегчения, словно этот разговор притупил их, ещё больше размыл в сознании, отобрал у них то значение, которое они прежде имели. Тяжелый груз, мешавший спокойно жить, тоже куда-то исчез, и Анна, наконец, перестала бояться собственных мыслей, способных привести её в те закоулки собственной памяти, в которых она не хотела бы оказаться.