Трещины (Ролио, оригинальные персонажи, PG-13, дарк и джен) (1/1)

– Тяни, – трясёт кулаком с зажатыми лучинками Хедо, и девка, затолкав жирными пальцами кусок мяса в рот и отложив кинжал, которым это мяса отрезала, смотрит в упор.Девка бледная в белизну, в какую-то трупную прозелень даже, и разбавленное трактирное вино выкрасило её потрескавшиеся губы кармином. Словно бы кровью. Мышино-серые волосы, бледные глаза, редкие ресницы – на лице её больше и посмотреть-то не на что, кроме этих алеющих тонких губ.Ролио тянет, и девка глядит на соломинку в его руке – пруток с выкрашенным чёрным краем, только показавшийся из смуглого кулака Хедо. А Ролио смотрит на чёрный провал её улыбки.– Дай-ка, восковой ты мой, – проглотив откушенное, жирной рукой, блестящими пальцами показывает на жребий.И не хватало еще, чтобы трогала – Ролио разнимает пальцы, а она ловит соломинку и подносит к свече другим от покрашенного концом. Жирный чад кипящего варева, кислого пойла, щекочущий ноздри пряный дух красавки, смрад пота и грязных тел вбирает в себя ещё и терпкую горечь вспыхнувшей соломинки. Девка прищуривается. Под припухшими веками и щетинкой бледных ресниц её глаза мечутся, глядя то на занявшийся огонек, вот-вот готовый лизнуть ее под ногти, то на лицо Ролио.Тот прячет взгляд на дне кружки, выцеживая на вмиг пересохшие губы последние капли. Тонкий хвостик дыма от тлеющего жребия девка топит в своем вине, и взгляд меняется; от него, теперь самодовольного и прямого, от глаз к глазам, – словно она знает что-то! – Ролио берёт злость ещё хуже прежнего. Кинжалом или словами бы её, но Хедо опережает:– И чего, где гадание твоё, синеглазка? – хлопает он по спине девку. – Или мы задарма тут тебя, ведунью да гадалку, потчуем?И на губах смех, а в голосе и взгляде такой лёд, хуже ножевого лезвия угрожающий.А девке вроде и всё равно: оборачивает лицо, но надменности не теряет.– Страх твой вижу большой, – косит она глазами на Ролио, и голос у неё низкий и хриплый. – Стёкла да зеркала. И трещины. И кровь.И пока Ролио устраивает руку на ноже для мяса, лежащем у тарелки, Хедо хохочет по-настоящему.– Экая невидаль – трещины на стекле!– Не на стекле, – улыбается девка шире, чёрным провалом рта, и движением резким и точным очерчивает Ролио по горлу пальцем. – А здесь! И кровь.Его движение всё равно стремительнее, и кровь в тусклом свете далёкого очага и горящих под потолком свечей почти чёрная. Нож он вонзает в стол, отряхивает руки в омерзении, в нервной дрожи; но ощущения это не снимает, оно не девается никуда.Уже за дверьми трактира Хедо хватает за плечо.– Ты ополоумел? – рыкает он, а глаза смеются, и нет настоящего гнева. – Палец ей отрубил!Ролио сбрасывает его руку, сквозь зубы втягивает звенящий от ночного мороза воздух, и зубы ломит.– Ну и чего? – щурится Хедо, но это не угроза, это игра. – Объяснись-ка?И легче отрубить и ему палец – или что-то поценнее. Чем вестись и объяснять....чем облечь в слова ощущение из прошлого, неотступно преследующее, слабо и неверно заглушенное годами и пережитым. Страх забивает глотку, и омерзение, и омертвение от холода и боли ползет по телу от рассечённых осколками зеркала стоп, но больнее всего – голове. Ведь глаза видят ЕЁ лицо, и полосами, тряпьем висящую кожу, и кровавое месиво вместо рта... Больнее всего – уму, ум понимает, что ей не жить, что это – всё. Это – конец. А потом больно, очень и очень, шее, прямо под кадыком, где касается её тёмный от крови палец, и ушам больно, когда ОНА шипит, а из чёрной полосы, пересёкшей ЕЁ собственное горло, толчками, чёрными лентами бежит кровь.– Моё уродливое дитя, – хрипит ОНА, и холод ЕЁ пальцев у кадыка сменяется холодом зеркального острия. – Ошибка моя...И теперь больнее всего – руке, в которой зажат осколок, заплывший ЕЁ кровью, сжатый так крепко для удара, что прорезал глубоко ладонь.......шрам на ладони ложится аккурат Хедо на губы, когда Ролио зажимает ему рот.– А ничего больше тебе не объяснить? – рычит он.И Хедо пугается его прозрачных, безумных, холодных глаз, как сам он пугается этих пустых двух слов. Зеркало. Кровь. Причина и следствие, объёмная, заполняющая его всего боль исходит от них. И остро ощущается зеркальный осколок в его руке, и горло саднит на месте крохотного шрама на протяжении всей этой короткой, отвоёванной у НЕЁ жизни.