1 часть (1/1)

музыка: Johnny Cash?— The Beast In Me и Florence + The Machine?— Big Godпомогают ли молитвычеловеку без лица? (с.)Пахнет сухой древесиной, усталой от зноя травой, далёкими кострами, густой смолой. От раскалённой земли?— рыжей и в морщинку?— в воздух поднимается пар. Дождя здесь не было слишком давно: небо бледно-голубое, как цикорий, и в этом уже никто не видит красоты. Если долго смотреть на небо, можно подумать, что оно не меняется: никаких облаков?— три месяца, ни одной тучи?— почти что полгода. Только к вечеру, словно духи набрасывают толстое тёмное покрывало, и по нему густым молоком расползаются звёзды и золотой монетой крепится жёлтая кривая луна.От рук пахнет пылью и чем-то сладким. Гнилостно. Земля превращается в прах?— это как говорят миссионеры, бывавшие в этих краях всё чаще: ?ибо прах ты и в прах возвратишься?. Он не знает, правы ли они, веря в седого старца, но знает только одно: в этих словах есть слепая истина?— всё от склонов гор до его хижины наполнено прахом других, их костьми и кровью. Именно поэтому землю здесь так сложно наполнять жизнью: всё, что посадил, вырастает слабым, жалким, гнилым.Клубни картошки выглядят совсем маленькими, куцыми, за день работы?— ползая по сухой земле, как по окопам,?— можно достать только небольшую тележку. Кривую и шаткую?— пока довезёшь до деревни, всё растеряешь. И он поэтому не вёз. Ждал, пока земля примет их снова, простит за то, что орошали её кровью.Хотя, поднимая голову вверх и, смотря на белое солнце, он понимал, что не прав. Есть вещи, которые простить нельзя.***Она ненавидит звёзды. Звёзды всегда говорят, что день закончен. День, в котором она не сделала ничего.Сколько бы не работала, не пыталась стать больше/сильнее/лучше, всё равно так и оставалась тонкой ивой, цветком, выросшим на чужом поле, пустым берегом. Рисунки с каждым разом были всё скучнее?— будто она рисовала совершенно обычные вещи и не могла наполнить их светом.Ибо сама потеряла его в тот самый момент, когда родилась: в неправильной семье, в неправильном мире. И даже после смерти мужа?— ненавижу, ненавижу, ненавижу?— всё равно с трудом могла видеть в своих работах что-то больше, чем просто грифель и холст.Чтобы картины были краше, надо стать сильнее. Истина проста. И она начинает мучить себя, испытывать, искать новое, неокрепшее. Вырасти, стать сильной и смелой?— чтобы всем на зло.Особенно отцу, что воспитывал её, как на продажу?— потом, правда, ведь продал. И мужу?— потому что купил. Но оба, слава богу, мертвы. Она же жива и достаточно свободна, чтобы быть смелее, чем любая из женщин Бруклина.Старый чемодан собран. Мольберт аккуратно убран под белый саван и убаюкан как младенец. Каблуки прорезают грязь под женскими сапогами.Дорога зовёт на запад.***Когда он поднимает голову, она стоит напротив (чуть в стороне) и смотрит прямо на него, не опуская глаз. Этот прямой взор, упрямо вздёрнутый подбородок и сам факт того, что женщина (белая, мать вашу, женщина) проехала сотни миль, чтобы встретиться с ним, делает её дикаркой.Он хочет сказать, что ей пора?— да, пора?— уходить. Самое время рыть пальцами землю и искать картошку. Может, что-то всё-таки выросло? А если нет?— можно просто работать, пока на руках не появятся мозоли и кровь снова не прольётся на землю.Но она стоит. Ждёт. Даже в молчании её нет смирения, свойственного женщинам. И это даже поражает его, и он позволяет ей быть ближе. Слышит, как она просит поговорить с ним.Пока она рассказывает, как долго ехала, сколько видела, как много вокруг было полей и как высоки деревья в этой стране, он смотрит на черенок лопаты и медно-рыжий свет земли. Ничего не будет. Земля тут мёртвая?— как и те, кто в ней. Картошка уже звучит/выглядит как оправдание собственной беспомощности. Может, пришла пора танцевать и звать духов? Но пока конь не танцует, можно ждать.Она замолкает резко. Красный рот захлопывается даже чуть звонко. Он вздыхает и смотрит на неё, замечая яркие горящие надеждой глаза и рыжие волосы, в которых вспыхивал солнечный свет.—?Сколько?—?Сорок долларов,?— говорит она. —?Мне платили за мои работы сорок долларов.—?Нет,?— качает он головой. —?Сколько вы заплатите мне?—?Сто?.. —?она ещё не ощущает, что ступает на топкое илистое дно старого болота.—?Мало.—?Пятьсот,?— выдыхает, будто игрок, что сделал последнюю ставку.—?Тысяча.У неё нет таких денег. С собой?— нет. Она хмурится и решительно идёт к нему. Он прекрасно знает, что женщина, которая проехала всю страну одна на поезде, не откажется от своей идеи только из-за денег.—?Согласна,?— бросает она, и её глаза вспыхивают как два горных изумруда.Это выглядит даже красиво. Но он однажды слышал голоса духов камней, и они шептали ему, что придёт день и звон камней покажется эхом среди горных склонов. Женщина улыбается широко и сочно, будто тоже слышит этот звон, совсем неосторожно вторгаясь в его жизнь, и вдруг она вскидывает голову наверх и смеётся.По её белому лицу стекает крупная капля и падает на жаждущую влагу землю.Начинается дождь.***Ей рады как божеству. Дети приходят посмотреть на женщину, что принесла воду. Она смеётся и смущённо опускает глаза. Сквозь решётку ресниц и тень от них лица детей кажутся ещё более смуглыми.Места тут бесспорно чудесные: золотые поля, уходящие вверх, плавно переходили в гладкие холмы, усыпанные белым снегом. (Правда, потом она узнает, что это?— кости, но пока?— снег, это белый тусклый снег). Небо?— изумительно чистое и безбожно синее, как ирисы, что росли в её нью-йоркском саду. Из-за мелких камней, шершавой земли и сухой травы идти здесь сложно. Её старые сапоги тонут в пыли, а осока царапает голень. Но только блуждая по прериям, она наконец чувствует себя практически свободной.Вечером, возвращаясь в хижину старого короля, она стягивает сапоги и долго смотрит на красные ссадины, мозоли. Сегодня прошла несколько километров по холмам, насмотрелась на степных птиц и на крошечные цветы, что вырвались на воздух после непродолжительного дождя.Сегодня она рисовала цветы и лошадей. Лошади всегда кажутся ей могучими и злыми?— как отец и его наказание. Ей всегда видится та хмурая ночь, что она провела в конюшне: гнев родителя, желающего её сломить, страх?— животный, и гнилой потолок над головой. В дырах между досками она видела грёбанные звёзды?— в ту ночь в последний раз они казались ей хотя бы немного красивыми.После?— после, казалось бы, целой жизни?— звёзды потеряли для неё всякий интерес. Они далёкие и неживые. В них нет ни тепла, ни энергии, ни силы. Молчаливые боги, смотрящие на людей свысока.Лошади на её рисунках выглядят живыми, хотя она не особо и старалась. Просто тренирует руку, не позволяя себе расслабляться. Главная её работа?— впереди.***Ему не нравится, что она идёт сзади?— слишком медленно.Ему не нравится, что она тащится, как узница?— мало ли что подумают эти белые солдаты. Он не хочет, чтобы она выглядела пленницей. Он давно не берёт в плен. (Он и раньше просто снимал скальпы и убивал, убивал, убивал).Ему не нравится, что она такая упрямая и не желает ехать на лошади. Было бы куда проще.Он опускает голову, чтобы посмотреть на то, как эта женщина?— хрупкая и бледная?— еле идёт, спотыкается и недовольно бурчит. И не сдаётся. В ней нет ни агрессии, ни обиды, только желание показать, что она справится, что в ней есть вся эта сила: сила ветра, солнца и первого дождя.И ему это нравится.***—?Почему вы не носите перья? —?спрашивает она, когда они садятся в старом забытом всеми вигваме.—?А почему вы не носите свадебное платье?Она затыкается, но глаза не отводит. Смотрит прямо, кивает. Берёт в руки карандаш.Он смотрит как быстры и легки её движения, как задумчив взгляд ясных очей. Она кусает красные губы и лишь иногда поднимает голову, отрываясь от холста. Он замечает, что зубы у неё изумительно белые, ровные. Они похожи на ожерелье из клыков зверя.Когда она работает, то лицо её меняется, превращаясь в почти что зрелое: даже морщинка ложится на лоб, прорезая его тонкой линией?— будто кто-то провёл карандашом.В обители?— полумрак. Они выходят на свет. Он в перьях и в облачении своего народа, наконец, правда напоминает того, кем должен быть: вождём, убийцей, старым главой. Ветер касается его чёрных, как уголь, волос, оливковая кожа сияет, как смазанная маслом. Ей кажется, что в этом хмуром и странном человеке именно то, что она, белая женщина Бруклина, искала всегда: и смелость, и сила, и жизнь.***Кожа её?— белая лилия в свете закатного солнца, и он не может перестать смотреть. Вот она касается до белого коня, улыбается, гладит его, перебарывая страх. У неё изящные руки белой женщины, богатой и свободной. Длинные, тонкие пальцы, созданные для колец.Запястья, стянутые кружевом, прижимаются к шеи коня, и на мгновение она замирает, словно становясь частью природы. Солнце гладит её по медным волосам, золотистые лучи играют в кудрях, как в кронах деревьев. Длинное тёмно-зелёное платье касается короткой травы и наступает неспешный танец: подол качается, трава наклоняется к каблукам.Кэролин соткана из природы, как и всё вокруг?— она никогда не принадлежала каменному миру больших городов, она?— вобранный свет солнца, журчание ручья в горах и белые камни морских пучин.Когда через много-много дней, она будет раздеваться всего в шаге от него, избавляясь от мокрых вещей, он заметит эту исключительную белизну её гладкой кожи и острые позвонки?— будто нить жемчуга свисала вдоль спины.В тот момент он перестанет быть вождём, что слушает духов, а станет просто человеком (смертным) и не сможет отвести взора от этой женщины, стоящей в нижней юбке и в корсете. Это было почти безумно?— как она сказала? Зрелая дама и старый фермер? Смешно.Смешно и жалко.Потому что он, может, и старый, но она ещё не зрелая, а довольно молодая: он видит это в звучании её смеха, в юношеской смелости и в живом блеске красивых глаз.Та газетёнка, что выставила их почти что любовниками, не только толкнула общество к ненависти, но и будто бы сорвала занавес. Ему было всё равно?— он старый, старый человек, живущий среди ветров, взывающий к духам и летающий ястребом. Она?— вообще, не моралистка и ни капли не ханжа.Им бывает весело думать о том, кем они были и кем стали, и как далеко можно зайти, будучи смелым и живым. Но это всё?— в голове.В жизни: он идёт чуть позади неё, делает вид, что не слушает, зовёт других на бунт против военных и оборачивается, чтобы увидеть её?— теперь уже (всегда) в седле, в строгом тёмно-синем платье, смотрящую поверх голов прямо ему в глаза.***С ним надёжно.Она понимает это так же внезапно, как и приняла решение приехать сюда. Господи, как же это было странно и необычно: сорваться с места, пересечь страну, чтобы оказаться здесь, в богом забытой резервации.Люди, что теперь окружали её, пахли смертью и говорили с духами, но она трепетно и нежно привязалась к ним. Теперь её еда?— их еда, её тепло?— их тепло. Среди смуглых и черноволосых индейцев она выглядела белым пятном: огонь на тлеющих углях.Ей всё чаще нравятся рисунки. Нравится то, что выходит, и это даже не требует много сил. И всё чаще Кэролин осторожно замолкает, глядя на ту?— самую главную?— работу, медленно проводя ладонью по шероховатому наброску.Сидящий Бык?— он?— не старик, но в нём столько опыта, мудрости и тишины, что на картине он получается совсем старым. Она прижимается лбом к его лбу?— правда, рисованному,?— и крепко зажмуривается.Что-то внутри, молчащее всю жизнь, вспыхивает и замирает на кончике сердца.***Ему снится, как она?— белая и, чёрт, нагая?— лежит рядом.Ему снится, как шерстяное покрывало спадает вниз, обнажая её мраморную кожу, как в темноте вигвама будто бы светится белоснежная шея.Это даже пугает его?— прям во сне, потому что это неправильно, и он не должен. И духи обязаны запретить и выгнать её?— чужую?— из его старой головы. Он древний, как эта земля, и сухой?— как старая трава, шуршащая под ногами.Скоро станет холодно и землю укроет белый покров. Первый снег уже грозится острыми иглами и сильными ветрами, шумящими среди гор. И Сидящий Бык точно знает?— духи никогда не врут?— что эта зима будет для него последней. Да и в городе слишком много синих мундиров, старых лиц и тех, кто пришёл мстить.Но пока ему снится, как она спит рядом, тихо дышит и пахнет молодой травой, спелыми яблоками и горячим молоком.***Ей хочется, как и раньше ненавидеть звёзды и боятся лошадей, презирать патриархальный мир и быть смелей, но не выходит: она уже достигла пика. Рядом с вождём время тянется медленно, и она словно постигает вековую мудрость, оставленную духами среди этих степей.И звёзды здесь невозможно яркие и большие. Она смотрит на них, когда идёт глядеть на танцы среди огней. Старые индейцы пляшут до смерти, умоляя духов дать им знак. Кэролин не издаёт ни звука, боясь спугнуть их.В деревянной хижине, когда она готовит варево в старом котелке, трещит огонь и отражается в её глазах. Сидящий бык смотрит на её тень и хмурится, будто бы хочет уйти, но всегда остаётся.Абсолютно всегда.Она готовит вкусно и рада смотреть за его реакцией?— ему нравится. Они едят вместе, неторопливо и молча. Но сейчас еда кажется чуть-чуть вкуснее, чем прежде, а тишина давит свинцовым одеялом.Не выдерживает.—?Вас не смогут обвинить в мятеже!Он вскидывает голову и чёрные глаза внимательно смотрят на неё. Зачем этот шум и все эти тревоги? Духи уже сказали ему, и он всё знает.—?Я умру этой зимой.Она тут же встаёт?— так резко, что стул едва не падает, подходит к нему, стуча каблуками, решительно смотрит прямо в глаза: чёрный агат растворяется в янтаре.Ему кажется, что она что-то говорит, но тишина становится вакуумом, а сердце?— будто оно у него было?— бьётся в висках. Когда он впервые убил, было так же. И будто не было всех этих долгих лет войны, смирения и лютой жестокости, всё возвращается?— как говорят на востоке? —?по колесу? Он снова маленький мальчик, который должен убить, чтобы защитить семью, убить и спасти. Другого не дано.И она, словно вспыхивает, и бросается ему на шею. Обнимает так крепко, что тишина разлетается на миллиард осколков и в ушах теперь звенит медный колокол. Он пытается её оттолкнуть, отвести прочь.Ну, не надо. Ну, пожалуйста.Где эти духи, когда они так нужны?—?Холодно,?— говорит он, стараясь не касаться её, но всё равно ощущает её тело, тепло, никому ненужную прежде любовь, хранимую в красивой женщине, как в сосуде.Когда они отходят друг от друга, то он чувствует, что это конец. Духи молчат, он понимает это сам: нельзя, чтобы огонь горел среди смолы, нельзя ей быть здесь?— среди ненависти, смерти и праха.***Она не видит?— слышит, как хлопает пуля. Вечность, как оказалось, обрывается одним выстрелом, и падает на снег, орошая всё алой кровью.После она, как художник, подумает, что красное на белом?— это несомненно красиво. А пока она может только вопить от ужаса и горя, содрогаясь всем телом.И белый конь начинает танцевать.Танцевать.Как и велели духи.***Она возвращается на восток?— туда, в Бруклин, стильный и прекрасный, полный звуком кантри и многоголосых толп. Она прекрасно знает, что со временем эта тягучая тоска в груди разлетится на сотни осколков, чтобы в конце концов стать камнем, что укрепит её вновь. На таких драмах стоит вся страна, и каждая женщина, видящая смерть и пережившая утрату, носит в себе огромный булыжник.Кэролин слушает, как мелодично бьётся сердце в такт шуму уходящего поезда. Чемодан стоит у её ног, мольберт уютно лежит на полке?— в этот раз она обернула его лишь тонкой тканью, потому что впереди нет ничего ценного, что нужно будет зарисовать. Впереди?— шумные города, грубые люди и демократия, пожирающая тех, кто с ней не согласен.Женщина закрывает глаза и еле заметно качает головой, чувствуя, как растворяется за её спиной белая пыль костей бизонов, как индейцы перестают танцевать и мёртвыми падают за сухую землю их предков.Как холодно становится рукам.Как остаётся только тоска по тому, чему быть не суждено, и уходят прочь?— и смелость, и сила, и жизнь.