1 часть (1/1)

Хорошая выдалась зима. Богатая на снег и голубое небо, радующее глаз ранним утром и вечером. Сейчас оно тряслось и прыгало, вслед за качающейся из стороны в сторону двуколкой, и только-только начинающие мерцать звезды сливались из отдельных огоньков в целое море.Постепенно становилось все холоднее. Дело близилось к ночи, смеркалось. Камышев закутался в плед, глубже устроился на сидении, проваливаясь в двуколку. Завтра утром должен быть суд над Урбениным, и как Сергей Петрович не старался выкинуть все мысли о нем из головы, ему это не удавалось.Ах, Петр Егорович, Петр Егорович… Как нежна, как трогательна была его любовь к Оленьке! А ведь он действительно любил её, преданный пес, вроде ручной, но нелюдимый зверь. Камышев прикрыл глаза, и вновь перед глазами предстала картина, не раз являвшаяся ему во снах.…Осеннее поле. Тускло-желтая пшеница колышется неспешно, упирается в грудь и щекочет оголенные ладони. Он бесцельно бредет по бескрайнему простору, и нет ему конца и края, и лишь деревья где-то вдалеке окаймляют поле, но до них не дойти, не добежать. Будто отдалялись они с каждым шагом, настолько быстро, насколько ближе подбирался к ним Сергей. Следователь зябко ёжится, обхватывает себя руками.Холодно. Как же холодно и мерзко.— Согреть тебя, любимый мой?.. — мягкий, нежный голос раздается за плечом, Камышев резко оборачивается. Оля, Оленька, в своем милом красном платьице стоит перед ним, и совсем не видно алой крови на яркой ткани. Девушка измученно улыбается, тянет к нему смертельно холодные и бледные руки.— Иди ко мне… Иди… Я согрею тебя, согрею…Замогильный озноб пробегает по спине до шеи, широкими ладонями накрывает плечи, цепляется в волосы и будто тянет вверх. Рука сама нащупывает под легкой рубашкой нательный крестик, и холодок серебра жжет ладонь, но не так, как эта гиблая мерзлота.Скорее, мягко. Спасительно. Благословенно.— Господи, помоги… Господи, спаси и сохрани, избави от лукавого… — Сергей Петрович не понимает, почему шепчет это, но на душе будто становится немного легче. Он отступает от призрака, закрывается рукой, и от этого Ольга словно слепнет. Оглядывается дико, глаза её сверкают, и кричит нечеловеческим голосом, под тихий-тихий надрывный плач, доносящийся где-то из-под земли, из завывания ветра и шелеста пшеницы:— Где ты, Серёженька?.. Где ты?! Не уходи! Побудь со мной, здесь так холодно, холодно! Серёженька!..…Легкий толчок разбудил Сергея Петровича от ужасного сна. Он хрипло выдохнул, сбрасывая оковы сна, вцепился пальцами в трость. Чистый зимний воздух отрезвил, словно настой от похмелья, очистил разум от смуты и сомнений. Несколько секунд потребовалось Камышеву, чтобы понять, где он и почему они остановились.— Эй, почему стоим? — голос от эмоций чуть охрип, бывший следователь быстро прокашлялся, возвращая былую силу, — Слышишь, ты?В тишине сонной улицы особенно отчетливо раздался скрип снега под подошвами сапог и ботиночек разного фасона, а странный, гортанный незнакомый язык резко выделялся в улочках добропорядочного русского города. Женский смех, песни на старинном и загадочном наречии звучал совсем близко с каретой. Камышев поднял голову. На мгновение перед его взором запестрили цыганские платки, заголосили стройные голоса разудалые песни, и стало в эту секунду так хорошо и прекрасно, что Сергей даже забыл и про Ольгу, и про несчастного Урбенина.Рядом с дорогой, по тротуару шло пять молодых женщин и девушек в пестрых нарядах, пусть и частично скрытых плащами, шубами и пальто всех фасонов. Сергей Петрович чуть слышно вздохнул. Ох, цыгане, сладкая радость для русской изможденной души. Следователь вспомнил то роковое лето в усадьбе Карнеева, вспомнил пьяный угар бесконечных праздников. Вспомнил и Её. Поэтическую девушку в красном. Вспомнил и содрогнулся, точно веткой сирени по лицу полоснуло. Сергей Петрович поморщился, и, чтобы отвлечься, стал рассматривать толпу незнакомок. В ворохе пестрых юбок, шалей, бахромы особенно сильно выделялись в зимних сумерках огненно-рыжие растрепанные ветром волосы и зеленые кошачьи глаза, поблескивающие в свете фонаря. Незнакомка, точно ощутив, что на нее смотрят, отделилась от толпы цыганок и остановилась возле одного из уличных фонарей.— Барин. Щедрый барин. Любит наших девок. — Лукаво пропела молодая женщина. — Ну-ка, сойди, барин, разговор есть. — Незнакомка поманила пальцем остолбеневшего мужчину.В тусклом свете керосинового фонаря блеснули огненные пряди, цыганка смотрела задорно, легкая полуулыбка играла на губах. Женщина, казалось бы, не ощущала холода, снежинки оседали на ее плечах темно-бордовой шали, повязанной поверх плаща с капюшоном, который лежал на ее плечах.— Что же ты стоишь, барин? Не встречал рыжих цыганок? По всем Московским таборам побывал, а рыжих не видел?.. — озорно смеялась незнакомка, и не было злобы или презрения в зеленых глазах.А барин все-таки выпал из оцепенения, усмехнулся. Вот же чертовка! И статная, и красивая, и язычок подкованный. А поступь и манеры, точно у горожанки. Знает, как цепляться! Сергей окинул цыганку оценивающим взглядом, чуть прищурился — добра, добра. Цветок готовый, уже распустившийся, и под грозой, и под градом росший.— Да вот, барин, встали посреди пути, не пройти и не проехать… — спутано пояснил извозчик, пряча взгляд, — Прикажете-с разогнать?— Нет, нет, что ты, дурак! — огрел его мягко рукой по плечу Сергей Петрович, ловко выскочил из двуколки, прямо в пушистый снег приземлился. Выпрямился он рядом с цыганкой, взглянул ей прямо в глаза, и, очарованный тут же застыл.Красива. Боже мой, как она красива!.. Дьявольское отродье. Волосы огнем горят, глаза как у кошки черной сверкают изумрудами, самоцветами дорогими… Чистое загляденье.— Многих цыган я видел, тут ты права… Вот только ровни тебе, красавице, еще не встречал. — Мягко пророкотал Камышев, стягивая с руки перчатку расшитую и протягивая ладонь, — Погадай, красавица, вот тебе моя рука. Из уст твоих любую весть приму.— Барин, не надо-с, барин… — проговорил за его спиной извозчик, чуть свесившись с козел, но отмахнулся от него Сергей Петрович.— Не сделает она мне худо. Не сделает. Верю я ей. – Камышев уставился на незнакомку, ожидая, что та скажет. Цыганка всего несколько минут смотрела на ладонь барина, и с каждым мигом изумрудные глаза темнели все больше. Вскоре женщина выпустила его руку. — А что гадать барину? Барин хорошо живет, сладко ест, хорошо спит. Не заботит барина, что он со дня на день двух крошек сиротами при живом отце оставит. — Заговорила цыганка, нисколько не тронутая его словами, - Вижу, все вижу, барин… Душа-девица, убиенная и погубленная за тобой ходит, согреть обещает. Обещает же? — она смотрела на ошарашенных мужчин.Камышев стоял, как громом пораженный, и не мог найти в себе силы сойти с места. Будто пригвоздило его к нему, да так крепко, что и тараном не снесешь. Мелко задрожали опущенные руки, откуда она только может знать такое?! Сергей Петрович почувствовал, как жар буквально распирает изнутри его грудь.Его с головой захлестнули воспоминания. Ольга, обескровленная и слабая, лежала на кровати, обмотанная тканью, и кровавое пятно расползалось по животу, прикрытое лишь тонким покрывалом. Сергей помнил, как подрагивали её руки в его ладонях, как она молчала, не отвечая на его вопросы…?Моя дочка, Сашенька. Сын мой, Владимир, гимназист…?, — Камышев, словно наяву слышал мягкий, полный нежности и светлой грусти голос Урбенина. Он тотчас увидел его в омуте своей памяти, и в глазах помутилось от грозного, но одновременно спокойного и умиротворенного образа Петра Егоровича, застывшего у березы и прислонившегося к ней плечом, словно прося о помощи, наблюдающего за игрой белокурых ребят, его кровиночек.Именно в тот день следователь увидел так близко Оленьку, и именно в тот миг начался его конец.— Обещает… — прошептал мужчина одними губами, не сводя горящего взгляда с лица цыганки.— Она согреет. Если не пойдешь в участок и не покаешься, пока еще не поздно. А испугаешься, детей бросишь, всю жизнь маяться будешь, пока однажды зимой в поле не замерзнешь. — Продолжала цыганка, неожиданно посуровевшим взглядом.— Вот, кучер, благородие, а верит. Вон, дрожит, стоит, а верит. А ты, Сергей Петрович, думаешь, с рук тебе все сойдет? Девочку сгубил, преступление совершил, ни в чем неповинного человека под каторгу подвел, и думаешь, все забыть? Покайся, покайся пока не поздно. — Ведунья набросила на голову капюшон, дала знак своим спутницам. — Откуда?.. Откуда ты знаешь это?! — взревел не своим голосом Сергей, вдруг рванувшись вперед со всей резкостью и силою, на которую был только способен, но не успел — пропала цыганка, исчезла в водовороте платков и разукрашенных лиц. Табор, словно заговоренный, быстро скрылся за углом, и растворился в ночной мгле.— Стой! Стой, я тебе говорю! — Камышев побежал было вслед за ними, да толку-то?! Пропали цыгане, словно под землю провалились. Повертелся Сергей Петрович на месте, заглянул в ближайшие закоулки, но и следа не нашел.Потерянный, полностью погруженный в себя и видя перед собой образы прошлого и возможного будущего, прошел мужчина обратно к двуколке, и лишь тупо кивая на встревоженные возгласы кучера, забрался обратно в двуколку.— Вези домой…Двуколка набрала скорость и скрылась в ярко освещенном квартале, где находились богато обставленные апартаменты местной знати. Лучше забыть. Напиться и забыть. Этот кошмарный день близился к своему логическому завершению. Гасли огни контор, запирались на затворы купеческие лавки, служащие и рабочие расходились по своим углам. Наступал обычный вечерний порядок. Дворники деловито сновали по тротуарам, сметая снег с крылец домов, подбавляли керосина в уличные фонари. И никто, совсем никто не заметил маленькую тоненькую фигурку крошечной девочки в бедном тулупчике. Малышка подбежала к серому зданию полицейского управления, и, выждав, когда дежурный офицер отвернется, чтобы набить табаком трубку, подсунула под дверь невзрачный конверт из серой бумаги. А потом, точно воробьенок, порхнула в зимние сумерки, скрываясь в лабиринте крохотных домиков бедноты. Ребенок просто не мог понять, сколько силы скрыто в этом жалком клочке дешевой бумаги. А вот дежурный офицер, хоть и был пропойцей, прекрасно понял, что послание от некого крестьянина поместья Карнеевка подложено в участок не просто так. Как и слова ?Из опасения за свою жизнь упомянутый К.Т пожелал остаться неизвестным?. А потому полицейский сразу же отнес конверт в кабинет начальника полицейского участка, где вручил его удивленному секретарю. Что может быть хуже разбирательства с доносом под самый конец рабочего дня. Полицмейстер Ефим Дмитриевич Павленко был с самого утра не в духе, с наступлением зимы в ближайшем крупном городе неожиданно образовалась кучка бомбистов. Да еще и кража лошадей из конюшни одного богатея, явно не обошлось без цыган. А теперь этот донос, изобличающий старшего следователя Сергея Петровича Камышева. Кто мог знать, что в день убийства Ольги Николаевны Урбениной, урожденной Скворцовой, в лесу, совсем недалеко, безграмотный крестьянин проверял ловушки на зайцев, и случайно увидел, как блестящий барин, по описанию похожий на Сергея Камышева, наносит смертельный удар красивой молодой женщине в причудливой амазонке?.. Так или иначе, подтвердить или опровергнуть это может только один человек. Но тот, кто этот донос прислал, сбежал, а дежурный офицер не успел запомнить. Полицмейстер, будучи натурой вспыльчивой, быстро вышел из себя и успел накричать и на офицеров и на двух секретарей. — Кто его принес? Заседание завтра в двенадцать, что случилось?! — рычал Ефим Дмитриевич, — куда Камышев смотрит?! Небось, опять в кабаке с цыганами пил, пьянь!Молодой секретарь отмалчивался и клятвенно заверял, что немедленно разыщут Сергея Петровича, даже если нужно будет спуститься за ним прямиком в ад. А уже через пару часов Камышев сидел в кабинете полицмейстера, сложив дрожащие руки на коленях, и пустым взором смотрел на эту чертову бумажку, этот клятый донос, что поставил на его жизни маленькую, но грозящую расползтись в огромную кляксу точку.И клякса эта точно перекрывала все пути отхода, доступные ему на данный момент.— Чем обязан, Ефим Дмитриевич?.. — негромко, больше надломлено, чем уверенно спросил Сергей у своего коллеги, вздыхая, крепче перехватывая руки, лишь бы не выдавать свою неуверенность и страх.Страх, боже мой, да когда он в последний раз это испытывал?..— Да вот, Сергей Петрович, с делом Урбенина знакомился, возникли ряды неувязок. — Ефим Петрович взял папку с делом, — Заседание откладывается в связи с открывшимися новыми обстоятельствами, из-за которых я должен задать Вам пару вопросов. — От мужчины не укрылось состояние Камышева, тот сидел невероятно бледный, на висках застыли испарины.— Вам вовсе нечего бояться. Если Вам нечего скрывать. Отец Константин! — позвал полицмейстер. Вошел священник с Библией и распятием в руках. Положил все необходимое перед насмерть перепуганным следователем.— Клянетесь ли Вы говорить только правду перед святым животворящим крестом Бога нашего? — чуть нараспев произнес батюшка.— Клянусь… Клянусь… — шептал Сергей тихо-тихо, исступленно глядя на батюшку Константина, как будто от него одного теперь зависела вся его жизнь и дальнейшая судьба. Но где-то внутри, на подкорках сознания следователь понимал, что сейчас все зависит только от него самого, что он скажет и как поведет себя, поэтому Камышев попытался сосредоточиться.— Скажите, почему Вы не упомянули в деле тот факт, что Вы хорошо знали покойную Ольгу Урбенину и ее супруга? Этому даже есть свидетельские показания г-жи Фроловой, которая присутствовала в поле в день убийства. — Отчеканил Ефим Дмитриевич, глядя, как секретари внимательно смотрят на Сергея Петровича. Совсем перепугался, бледный и осунувшийся, даже не смотрит на сидящего около двери отца Константина.— Какое это отношение имеет к делу?.. — Камышев взглянул на Ефима настороженно, вскинув голову, но осознав свою ошибку, тут же исправился, наконец-то выпрямив сгорбленную спину, — Да, знавал. Их все знали. И я думал, что это ясно, как Божий день, и недостойно упоминания.?Врешь. Врешь, аспид. Врешь, и даже не трясешься…?, — знакомый голос зазвенел в его голове, Сергей Петрович нервно сглотнул. Черт. Никуда от него не денешься…— Прямое. Расскажите про свадьбу. Вы ведь там были шафером. Эту должность не доверяют, кому попало, только самому близкому другу. — Холодно подчеркнул Ефим Дмитриевич, — та же госпожа Фролова говорит, что у покойной Ольги Николаевны во время торжества случился припадок, она убежала в слезах, и Вы мгновенно бросились ее догонять. Что-то слишком часто Вы появлялись в имении Урбениных. И слишком часто уединялись с покойной, о чем есть показания самого Петра Егоровича, он рассказал их в присутствии священника.Острый капкан из улик медленно, но верно, начинал сжиматься вокруг Сергея Камышева.— На свадьбе я был шафером Петра Егоровича. Он попросил. Я не посмел ему отказать. А что припадок… — Сергей Петрович вздохнул глубоко, прикрыл глаза, складывая руки на груди, — Чувствительная она была, Ольга Николаевна. Застеснялась поцелуя, убежала… Сам Петр Егорович просил меня вернуть её, я и вернул. А после свадьбы… Так Ольга Николаевна была очень образована. Интересно с ней было беседовать, вот и ездил. А самые интересные и животрепещущие разговоры и бывают лишь наедине. Разве это не так, Ефим Дмитриевич?Камышев поднял взгляд на Ефима, чуть сощурившись.— А на эти разговоры Вы ходите с оружием? — неожиданно резко спросил Ефим Дмитриевич, уставший от его лжи, — чувствительной Ольга Николаевна не была. Ее описывают, как необычайно живое, игривое и непосредственное дитя, и ее смущение, вполне возможно, вызвано Вашими странными взаимоотношениями… Все, Сергей Петрович. Мои вопросы закончились. Теперь ТЫ сам расскажешь мне все, что знаешь, уже как подозреваемый в жестоком преднамеренном убийстве молодой женщины.— Да что же ты, Ефим Дмитриевич?.. Совсем тронулся? — невольно вырвалось у Камышева, и он ощутил предельно ясно, как сжалась холодная рука нависшей над ним смерти на сердце.Было страшно сдаваться в этой игре не на жизнь, а на смерть. Сергей метался, отчаянно хмурился и сжимал пальцы добела, но страх не проходил. Черт. ?Боже, ты явно сегодня не на моей стороне…?, — едва слышно прозвучал внутренний голос в звенящей тишине разума.Убил. Ох, если бы знал Ефим, что вовсе не он убил Ольгу, а она его!.. С самой первой секунды, взглянув ему в глаза, с того момента, когда поцеловала его, стоя под липами в подвенечном платье!..Сергей медленно покачал головой, прогоняя назойливые образы, подгоняемые услужливой памятью, и поднял глаза на полицмейстера. Хмыкнул.— Что ж… Раз так, друг мой… — горько усмехнулся мужчина, закинув ногу на ногу, — Слушай…И он рассказал все. Про первую встречу, на солнечной полянке, про разговор под липами, про приезд и моментальный отъезд из его уединенного домика на берегу реки. Про тихие, быстрые встречи наедине ото всех, где никто не увидит и не узнает. Про её мечты и надежды.И везде деньги. Деньги, деньги, деньги… Под нежным образом ангела скрывался жадный, до изумления расчетливый и наивный чертенок. Камышев спокойно рассказал её последние слова, когда она в открытую жалела, что так ошиблась с браком, и выбрала не того ?богача?. Этим же рассказом он аргументировал свою вспышку гнева, повлекшую смерть юной прелестницы.— Что ж… — полицмейстер слушал его крайне внимательно, и перед ним все яснее вставал любовный треугольник, где несчастный Петр Урбенин оказался всего лишь человеком, который обожал Ольгу до беспамятства. А теперь его дети, его несчастные дети уже второй месяц в приюте. И по его рассказу было отчётливо ясно — не лжет. О таком не лгут.— Ох, Сергей Петрович, что же ты наделал, почему не рассказал все раньше? Думаешь, я бы ничем не смог помочь? — спросил мужчина, собирая бумаги. Все, теперь все встало на свои места, а это значит, что невиновный завтра утром будет отпущен.— Ты не спас бы меня. — Горько хмыкнул Сергей Петрович, роняя голову на широко раскрытые пальцы рук. Он шумно вдохнул грудью воздух, и осознал, какой тяжелый у него запах. Металлический.Кровяной.Камышев отнял руки от лица, взглянул на них более внимательно, и побледнел еще больше, пот выступил на его висках, от чего русо-золотые волосы намокли и прилипли к коже.— Никто не мог и не может мне помочь.Кровь гулко капнула с одного запястья на другое, и теперь расползалась по пальто ярким пятном.Эта кровь, к ужасу Сергея, пахла пшеницей и ветром.Поразительно, сколько силы иногда может скрываться в одном листке бумаги…***В большом доме напротив полицейского участка на чердаке одиноко и тускло горел свет настольной лампы, освещая бедную обстановку, состоящую только из стола, кровати, шкафа, двух стульев и старенького трюмо с комодом. Все еще ярко горел огонь в очаге, а на дощатом полу, поджав под себя ноги, сидела молоденькая темноволосая девушка в стареньком коричневом платье, и неторопливо укладывала в чемодан свои нехитрые пожитки. Временами она брала со стула лист гербовой бумаги и повторяла, давно заученные строчки послания. Сразу после окончания педагогического класса гимназии, девушка начала практику, как гувернантка, а с наступлением зимы получила назначение поехать учительницей в село Катаевка, за тридцать верст от городка. Анастасия Игнатьевна Турбина готовилась к дальней дороге и к тому, что послезавтра она будет встречать свой восемнадцатый день рождения в глухом селе, в окружении хуторов, коров, куриц, стариков, бедняков и бессчетной детворы. История стара, как мир. У талантливой сироты, дочери героя Плевны, три дороги после окончания гимназии и обязательного педагогического класса – учительницей в село, гувернанткой в семью, или, что унизительнее, содержанкой кого-то из попечителей гимназии. Девушка закончила укладывать свои немногочисленные вещи, а после встала и подошла к окну, глядя в мрак и холод зимнего вечера, зябко кутаясь в старенькую серую шаль. А совсем рядом, возле полицейского участка, на козлах двуколки сидел пожилой мужчина и с надеждой смотрел на дежурного офицера, пыхтящего трубкой.