greyness // kora kengo, taoris (1/1)

I swear now I can't take it,Knowing somebody's got my baby.— Nelly, Just a DreamIs that loneliness?No, it's pain.What kind of pain?Black pain.Black pain? Is this the color of loneliness?What you're feeling right now, that is loneliness. — bandage; movieУ каждого есть свой путь; и у этих чаек, похожих на письма кому-то. И у гладкого моря, сливающегося с небом. Все серое; и краска на стенах нового кабинета Кенго — серая тоже. Сколько таких кабинетов у него было? А сколько серого в жизни было? Столько и чаек над гладким небом проносилось, столько и писем в столе хранится, он никогда не отважится выбросить. Они все от самого светлого, что в его жизни было, хотя боль — она черная; а одиночество — это то, что ты чувствуешь сейчас, бесцветное и не пахучее. Совсем, не горючее.Для сентября, как-то тепло и дождь еле слышный; а у Коры — слишком хорошие отношения с бывшим. Тао смеется над серыми стенами в кабинете Кенго, посвящает в самые интимные подробности их жизни с Крисом, кажется, не заботясь о том, что когда-то они с Корой хотели вдвоем жить в Тунисе; и Кору это заботить не должно. Их жизни давно разделились, что-то резво двигается вперед, а что-то плетется позади. Цзытао — он всегда был шустрым, Кенго знает. У него много ароматов от ведущих парфюмеров с морскими нотками и личная парикмахерша с капроновыми колготками, которая красит мягкие волосы Тао. Крис — душка, Цзытао говорит, Крис учит японский. Кенго, на песке неизменно сером, под чайками и холодным небом-конвертом, прямо в деловом костюме, пьет кофе из баночки; пай-мальчик, и даже Тао, почти как маму, всегда слушался. Сказали, что нужно расстаться — значит, надо. Кому-то же, точно надо. Цзытао, Крису, тысячерукому Будде в музее искусств — у каждого есть свой путь, кому-то всегда что-то надо, а Кора Кенго — воплощение серого, которое никто не знает. Воплощение — всего лишь воплощение, не перевоплощение и не комета; неинтересно.Кенго — серый, да вот костюм его черный, кофе — кофейный, а у Тао волосы красные, как автомат кока-кола в темноте Кумамото.А вообще-то, тепло.Они встречаются так после работы; с невезением и кучей заботы, которыми наделены каждые люди, получается, что `почти` каждую субботу. Работы, после работы. Ну, не так: у Цзытао учеба. А Кенго работает, кое-где, кое-как, до увольнения; и уходит с `вашего позволения`. Всегда эффектно уходит, сжигая важные заявления. Проявления характера — как след астероида, видимый какое-то мгновение, или как вспышка — мелькающий. Характер у Коры — серый, никакой; ему не быть, как вечному пламени — вечным. Он серый, никакой, а вспышки переменчивы. Ему суждено быть одному, пока не сожжет, как заявления, письма. А Цзытао — друг, почти хороший, как и субботу каждую почти — невезение. Цзытао ускользнул, как песок сквозь пальцы, в руки ускользнул, которые пальцев не разжимают, сохраняя песок, очень нужный оказывается. Но раз так, то когда-нибудь, песок унесет третий, ветер. Вклинится между, унесет. Как вклинился когда-то Крис, тот вечер был серым, но с намеком на синее что-то; в небесах ли, в море — а может, у Тао глазах. Ничего теперь нет: ни намека, ни Тао, хотя кажется, что есть и то, и другое. Завтра — работа; а в следующую субботу — Тао, с рассказом о том, как они с Крисом все же купили цихлидные жабры, то есть рыбку, пять лет живущую, и это дольше, чем любое место работы Коры, ведь невезения, с которым та суббота может не состояться, у парня не занимать.— Пойду я, Кенго-кун? Ну, до скорого, до скорого.Очки круглые, без стекол, как сердце Кенго, он чувствует мерзость, без какого-то очень нужного клапана, отвечающего за краски в жизни, хотя бы акварельные, у Тао на нос спадают, когда он, отряхнув себя от песка, встает и прощается. До субботы, без намеков и почти даже не серый; вот только какой — Кора не знает. И не узнает, пока не научится возвращать время вспять; чтобы серость скрашивал хотя бы Тао со своими намеками, греющий объятьями по вечерам каждого дня. Тунис и йены-монетами, надежда на то, что откроешь глаза — а все не такое уж серое. А черная боль не придет никогда.— Слушайся Криса, хорошо? Он купит тебе все, что ты пожелаешь. Прости, а я не помню, когда платил за квартиру в последний раз.Кенго не знает, все тот же Цзытао с Крисом, капризный, но ласковый, не иначе, что кот; но точно, какой-нибудь. И Крису он нравится, раз пальцев не разжимает. Кора успокаивает себя, что песок ускользает легко, и время — песок, ускользает. Цзытао был у него, а когда-нибудь и у Криса не будет, а рыбка в аквариуме пентхауса китайца с чем-то канадским на чипе данных все еще будет жить.И напоминать о Цзытао. Как письма, которые Тао писал, когда в лагерь улетал на Окинаву. Писал, трепетно и романтично, и с рыбкой какой-то цихлидной не сравнится и через сто световых.Ничего нет у Коры, но он треплет все еще красные волосы младшего, успокаивая себя и сдерживая тонкой полоской губ, что когда-нибудь, одиночество, слишком много его внутри, станет частью их всех.И чаек, похожих на письма, и Криса с отсутствием рефлекса разжатия, и неба над головой.