1 часть (1/1)

Нацуки Накагава?— апельсиновая жвачка в яркой красочной упаковке, приторно-сладкая, с лёгкими цитрусовыми вкраплениями, ощутимыми, когда раскусишь и распробуешь. То, что Хазуки эту кислинку уже чувствует, наполняет её гордостью за саму себя и ощущением некоторой избранности. Так всегда бывает, когда на тебя время от времени (с каждым новым днём всё чаще) внимание обращает семпай.В оркестровых разговорах Нацуки обычно не участвует, занимая привычное место у окна в конце класса, и Хазуки сворачивает шею, оглядываясь на неё всё время, а потом ойкает, когда её окликают, мол, почему отвлекаешься?— туба сама за себя не сыграет. Взгляд скорой пулей пролетает через плечо, и сердце у девушки волнительно ёкает, стоит заметить в линиях губ Нацуки намёк на усмешку. Хочется думать, что появление её вызвано казусом с Хазуки?— та улыбается широко-широко, думая об этом, и играть не выходит надлежаще. ?Будет так хоть ещё раз?— выгоню?,?— грозится Аска, и девушка быстро кивает, надевая на себя нарочито серьёзный вид. Когда остальные расходятся по домам, Хазуки машет рукой и говорит, пусть идут сами, а она задержится: есть ещё дела. Глаза косятся опасливо в сторону Нацуки. Её дела сидят неподвижно, будто репетиция всё ещё продолжается, и, возможно, причина в наушниках: тонкие лианы проводов вьются от подоконника, на котором плеер лежит, до ушей Нацуки, аккуратных, чуть прикрытых медными завитками волос. И всё же девушка уверена, что её семпай слышит происходящее прекрасно и сквозь музыкальные переливы.Оставаться так после занятий для Хазуки не впервой?— преувеличенно бодро она принимается поправлять до совершенной ровности стулья, задвинутые за парты, бегает к раковинам в уборную, по возвращении в кабинет поливая полузасохший цветок на учительском столе, и создаёт столько движения, что неизменно привлекает внимание Нацуки, и она обменивается с Хазуки несколькими ничего не значащими фразами, пока отодвигаемый ею стул издаёт скрежет по полу, а портфель защёлкивается, пряча в себе плеер и наушники. На вопрос, идёт ли она домой, Хазуки мотает активно головой и повторяет всё то же: ?Мне ещё есть, чем заняться, пойду позже?. Кивок головой?— Нацуки уходит, и девушка провожает её взглядом, прикусывая нижнюю губу со внутренней стороны, пока не становится больно. Стул, на котором сидела семпай, видится каким-то особенным: Хазуки сжимает ладонями его спинку и медленно задвигает за парту, а сердце колотится так, будто Нацуки всё ещё тут сидит сокровищем из дорогого чешского хрусталя.От волнения вечно дрожат коленки; девушка, когда удаётся из поля зрения Нацуки исчезнуть, накрывает коленные чашечки ладонями, думая, что они у неё из желейных прослоек состоят?— так ноги подкашиваются?— и отдыхивается тяжело, как после марафона.—?Ты же не репетируешь, так зачем остаёшься и крутишься тут? Твоя суета о кабинете никому сто лет не нужна,?— спрашивает в один из дней девушка, пока Хазуки вертится у доски?— рука, вытирающая по сотому разу уже глянцевую чистотой поверхность, замирает. Ответа Нацуки не дожидается. Прозрачно-матовый пузырь жевательной резинки выдувается, а, лопаясь, прилипает к губам, и Хазуки, осторожно глядящей через плечо, кажется это невероятно эстетичным. Странные мысли. —?Пойдём домой вместе? —?окончание предложения выходит смятым: Нацуки тянется, прогибаясь в пояснице, и жмурит глаза, после зевая широко и неприкрыто.А Хазуки каменеет, и тело её забывает, как дышать. Приоткрывая рот, она пытается выдавить из себя хоть слово, часто моргая и сжимая тряпку в руках. Мутная от мела вода капает вниз, оставаясь каплями на полу и школьных туфлях.—?Так что? —?напоминает о себе Нацуки, и, когда девушка оборачивается, она видит семпая уже готовой к выходу, закинувшней сумку на плечо. Сердце ускоряет свой темп и набирает обороты: если Хазуки сейчас помотает головой и произнесёт привычное ?у меня ещё дела?, то потом себя не простит никогда, искусает ночью подушку, крича в неё от отчаяния и клеймя себя последней дурой.—?Я сейчас,?— вырывается каким-то писком из груди. Наспех брошенная у доски тряпка спадает на пол, и девушка тормозит и чертыхается, поднимая её и пытаясь ровно пристроить. Нелепая-нелепая-нелепая?— Хазуки тонет в этом слове, несколько секунд не оборачиваясь к Нацуки: она двигает губами, примеряя на себя улыбки, распахивает шире глаза, надеясь, что взгляд от этого будет уверенней и исчезнет ощущение, что девушка?— несчастный оленёнок. Когда хватает сумку и бросается к выходу, на ходу навешивая её на плечо, задевает угол парты?— в бедре отдаётся болью, но Хазуки только мимолётно останавливается, втягивая шумно воздух, а затем спешит за семпаем, догоняя её только на лестнице и перескакивая через ступеньку, имея при этом каждую секунду риск упасть.На вопросы выходит отвечать то односложно, выпаливая слова и обрубая их на последнем слоге, то чересчур бурно, вскоре забывая изначальную тему и перелетая на совершенно иную. По дороге домой Нацуки предлагает зайти в магазин, и у Хазуки нет причин отказываться. Ей нравится наблюдать за семпаем, что бродит между стеллажей, руки за спину заложив и сцепив крепко пальцы, и запрокидывает голову, рассматривает товары. Она буквально шатается из стороны в сторону, топчется перед полками, попеременно перенося вес тела на одну ногу, затем другую. Достаточно бросить мельком взгляд?— Хазуки зависает глазами на маленьких стопах Нацуки, тёмных школьных туфлях, сидящих на ногах, как литые. Особенно цепляют аккуратные белые носочки (преступно белоснежные), до лодыжки не доходящие, едва прикрывающие выступы косточек; по краю их узором вьётся нежно-голубая полоска. И сердце Хазуки на этот раз ёкает, вызывая необъяснимый восторг. Эти носочки придают семпаю совершенно детской очаровательности, какой-то трогательности, превращая в маленькую фарфоровую куколку, сидящую на полке в доме коллекционера.—?Чего тормозишь? Брать ничего не будешь? —?Нацуки взмахивает ладонью перед лицом девушки, выводя её из транса. В пальцах она вращает чупа-чупс, а Хазуки торопливо схватывае первое, что под руку попадается. На кассе оказывается, что это злаковый батончик?— девушка прячет его в сумку, вздыхая, как по закону подлости такие не любя, и потом они несколько минут стоят у дверей магазинных, пока пытаются вскрыть купленный Нацуки леденец. Они обмениваются смешками и сталкиваются пальцами, подцепливая безрезультатно ногтями шуршащие края обёртки. Возиться приходится несколько минут, а затем Хазуки издаёт победный клич: жмурится, что аж искры цветные вспыхивают на веках, и подпрыгивает на месте, потрясая кулаками, словно одержала победу в каком-нибудь сражении.Время предвечернее, то самое, когда работающие ещё не отправляются домой, потому улицы полупусты: лишь такие же школьники бредут по пути и навстречу, да простые прохожие. Воздух тёплый, ещё не тронутый ночной пронизывающей прохладой, и Хазуки этот период дня любит больше всего, ведь солнце, подобное на тот же апельсин, медленно катящийся по небосводу, греет кожу и наливает волосы Нацуки и самой Хазуки рыжиной. Идут вдоль набережной, болтая ни о чём, но семпай неожиданно останавливается, складывая локти на перила, которые оберегающе отгораживают город от воды. Выбора нет?— Хазуки выдерживает тактичное расстояние, становясь рядом. Старания смотреть вперёд, как и Нацуки, схожи со скучным уроком, во время которого изо всех сил смотришь на доску и вслушиваешься в учительские слова, а в итоге чувствуешь только то, как от напряжения начинают болеть голова и зудеть глаза, вызывая желание их потереть, и знаний в конце концов?— ноль.?Сейчас или никогда, сейчас или никогда. Соберись, трусиха, сейчас или никогда!??— мысленно кричит себе девушка, сжимая перила?— суставы в пальцах начинают жалобно ныть.—?Семпай! —?как всегда громко восклицает Хазуки и поворачивается к своей спутнице; дыхание перехватывает от того, как красив её профиль, обрисованный по контуру солнцем, отражающимся от рябой поверхности морской воды. Вытянутые трубочкой губы Нацуки с причмоком отпускают чупа-чупс?— карамельно-апельсиновый, с шипучкой в центре, если верить надписям на обёртке?— и девушка поворачивается в сторону Хазуки, вопросительно на неё глядя. —?Семпай… —?повторяет та тише, проходясь языком по пересохшим губам и, ощущая их шершавость, смущённо проводит по ним тыльной стороной ладони, внезапно себя самой стесняясь. —?Семпай, я люблю тебя! —?взмах головой из стороны в сторону, прогоняющий предрассудки из головы?— Хазуки в открытую смотрит на Нацуки, глаза в глаза, и ей не так уж важен ответ, главное?— сказала. Главное?— не струсила.—?А я всё ждала, когда ты скажешь,?— звучит громом, впечатывая Хазуки в землю по самые колени, а то и бёдра. Замедленно глаза её расширяются, а звуки вокруг отключаются, точно переставшее резко работать радио; взгляд вперивается в Нацуки, у которой уголки губ приподнимаются, глаза сужаются весело, и выражение лица становится… Тёплым, как вечернее солнце, цвета мандариновой шкурки. —?Посчитаем эту прогулку за первое свидание? —?с улыбкой Нацуке протягивает своему кохаю руку раскрытой ладонью, и Хазуке кажется, что сейчас ей предлагают взять весь мир.—?Если бы я пошла на свидание, оно было бы таким же неловким, так что, думаю, да,?— смеётся девушка, хватаясь за руку семпая с жадностью, с какой прикасалась к своей тубе, влекомая словами Аски об их предназначенности друг другу. Ладонь у Нацуке, как и ожидалось, мягкая и горячая, будто солнцем нагретая, а ещё крепкая, уверенно сжимающая узкую руку Хазуки. Поцелуй с ней, должно быть, сладкий, как тот же леденец, а ещё липкий от блеска?— густой, персикового цвета и фруктово пахнущий. Хазуки не раз видела, как после репетиций семпай аккуратно наносила его, подчёркивая изгибы губ. Моргнув, девушка приходит в себя и широко улыбается, идя рядом с Нацуки по мостовой, затем твёрдо кивает сама себя. Однажды она и это узнает.