1 часть (1/1)

Яркая вспышка молнии на мгновение освещает мечущиеся из стороны в сторону кроны деревьев. Листья в бешеном вихре слетают с веток, которые визгливым треском грозят разломиться надвое. Ветер, заставляющий всех лесных волков забиться в кусты, свирепым воем провозглашает своё лидерство, практически выхватывая несчастные берёзки из земли. Горизонта нет. Небо бросается на землю, острыми трещинами молний разрывая мир на части. Его тоже разрывает на части. Борис не помнит, сколько времени он стоит около окна, прислонившись к холодному стеклу. Слиться с этим холодом, дать ему проглотить себя, выдуть все эмоции, все чувства. Необходимо, нужно, просто пойми. Воспаленное сознание тихо подсказывает, что ни черта он не понимает и это всё глупости. Писклявому голосу возражает другой, низкий и гулкий, отчеканивающий каждое слово, в котором прошлое пытается вырваться на свободу, закричать, что надо забыть. Забыть, забыть, забыть и жить дальше, дальше, пока ты можешь, пока тебе ещё есть что терять. Есть ли?Борис уже ни в чём не уверен. День, который уступает место следующему, уносит с собой его прежнюю жизнь. Медленно и неспешно, будто наслаждаясь победой. Одно только слово перечеркивает всё то, к чему он стремится, всё то, чем живёт, всё то, что любит. И кого любит. Он не хочет о ней думать. Не хочет и снова думает, впуская её образ в мысли, позволяя ему ядовитым дымом повиснуть в воздухе прямо перед глазами. Борис проклинает день, когда видит её. Одного взгляда, одного взгляда достаточно, и он оказывается в ловушке своих желаний. Какая банальная фраза, ещё раньше он смеялся над ней, всецело доверял разуму и был готов неуверенно пожимать плечами на очередные выкрики Кудряша в сторону встречных девушек. Это же так несерьёзно. Так несерьёзно и смешно – влюбиться в местную девушку, которая состояла в законном браке. Несмешно. Он вспоминает, что ему скучно. Ему безумно скучно, но кратковременный, как он надеялся, визит в Калинов оборачивается длительной поездкой, которая никак не может закончиться. Получить у дяди деньги кажется сложнее, чем заставить стену заговорить. Этот город должен был стать лишь страницей в его жизни, тусклой и невзрачной страницей, за которой открываются Петербург и Москва, улыбка сестры и спокойная жизнь. Спокойствия он так и не обретает. Лишь медленно сходит с ума.Или очень быстро. Он не любит никого, кроме сестры. Женское общество, иногда собирающееся вокруг него, быстро расходится, читая в его серо-зелёных глазах мысли о чём-то ином, не о прелестных ресницах сидящей рядом мадмуазель. Борис действительно пребывает в некой неопределенности, в один момент он может во всё горло орать застольную песню, в другой задумчиво молчать, не замечая компании, а в третий с жаром говорить о понятиях совести и чести. Но он не любит. По крайне мере, он так думал.Ему часто кажется, что это слабость, непозволительная слабость, отнимающая огромное количество сил и времени. У Бориса в избытке не было ни того, ни того. Они с сестрой живут бедно. В небольшом домике остаётся только одна служанка, большую часть работы по дому выполняют они сами. Всё неумолимо сводится к деньгам. К деньгам и идее о том, что за Бориса никто ничего не сделает. Не имея связей, он вынужден протаптывать себе и сестре дорогу, надеясь на то, что завтрашний день будет лучше предыдущего. В Калинове надежда испаряется быстро.Слишком быстро. Эту девушку он не забудет никогда. Таких не забывают, таких хранят где-то глубоко-глубоко, глубже, чем рубашка касается кожи, глубже, чем бьётся сердце. Ка-те-ри-на. Борис шёпотом произносит это имя по слогам, словно заклинание. Ка-те-ри-на. И тут же быстро замолкает, как маленький мальчик, случайно произнесший неприличное для света слово. В самый первый раз, когда Борис видит крошечную фигурку в белом платье, с любопытством глядевшую на него кристаллами своих голубых глаз, он не придаёт этому большого значения. Думал, что не придаёт. Кудряш может хоть до посинения распевать песни под гитару, но мыслями его спутник будет находиться далеко. Он обращает внимание на то, что всё чаще останавливается около содрогающихся вод Волги. Небо, отражающееся на поверхности, чистое и ясное, ни одного облачка, ни одного. Такое же пронзительно голубое, как и глаза той девушки. Девушки, которая оказалась замужем. Хочется биться в истерике, хочется сделать из этого анекдот, хочется задохнуться от цепких когтей иронии, расплавляющей крылья. Он может не вспомнить о ней на следующий день, считает что это только мимолётное увлечение, иллюзия, заинтересовавшая его от скуки. Но Борис вновь ощущает, как нечто неуловимое рвётся изнутри, обжигает грудную клетку, так больно и приятно одновременно. Он видит Катерину всего несколько раз, но и их достаточно, чтобы долгими калиновскими ночами он не может заснуть, слушая биение своего сердца, как последний романтический герой. Так не должно быть. Не должно. Однако спустя некоторое время Борис понимает, что каждый раз, гуляя по городу, неизменно оказывается около аллеи, на которой первый раз встретил Кабанову. И опять, вновь, мучительное ?нечто? ноет и клокочет. Ему никогда не удаётся объяснить, почему его состояние сводится к апатии, смешивающейся с молчаливой грустью. Только чувствовать её прикосновение. На первом этаже громко хлопает дверь, и Борис вздрагивает. Какой-то миг, доля секунды понадобилась ему для того, чтобы понять, что гроза перекинулась непосредственно в дом. Дикой.Крики, доносящиеся снизу, напоминают рёв дикого зверя, медведя, которого разбудили в самый разгар зимы. Протяжно скрипят половицы, прогибаясь под тяжестью Савёла Прокофьевича. Судя по тому, что звуки доносятся из разных мест, дядя вламывается во все комнаты на первом этаже. Борис коротко выдыхает и движением руки взъерошивает светлые волосы. Он постепенно чувствует, как тело болезненно немеет, оставляя пустоту внутри. Ад послал его в Калинов. Ад лишил их с сестрой денег. Ад выплюнул Дикого, как самого свирепого цепного пса. Пса, который сейчас ищет именно его. И находит. Борис молчит. Молчит и ждёт, стоя спиной к окну. Любое слово, сказанное сейчас, будет обращено против него. Любое движение будет расценено как попытка сопротивляться. А сопротивляться дяде бесполезно. Это стало ясно с самого первого дня. Борис боится. Боится и не скрывает этого, не скрывает того, что едва может сказать что-то, когда на него надвигается вихрь из ругани, крика и беспорядочных движений, вихрь, готовый опрокинуть каждую вещь, находящуюся на его пути. Дикий…Дикий…Дикой. Он уже видит его лицо. Видит лицо, искаженное гневом, будто сотня древнегреческих масок, которые предназначались самым жестоким злодеям, совместились в одну. Одну, парадоксально распадающуюся на отдельные части, в своей кричащей преувеличенности старавшиеся превзойти друг друга: складки лба бьют мохнатые брови, заставляя их прогибаться, налитые кровью глаза выкатываются из орбит, в них не было не малейшего намёка на человеческие чувства. Животное. Но хуже всего был рот. Нет, пасть, откуда с неестественной силой льётся поток самых грязных выражений и оскорблений. Ударить, ужалить, уничтожить - раскатистое ?у? звенит в сознании, заполняя всю комнату, почти выбивая оконные стёкла. Дикой стоит прямо напротив него, подобно разъяренному быку, готовому броситься при первой же возможности. Борис замер. Его жизнь сломана. Пусть Дикой доломает и его самого. – Что ты сделал, подонок, сукино отродье? – ревёт Савёл Прокофьевич. – ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ, ТВАРЬ?Тишина. Ни звука в ответ, нельзя шевелиться, ничего нельзя. – А, ты будешь молчать. Да, конечно, ты будешь молчать, потому что ты и сам прекрасно понимаешь, что твой мерзкий язык следовало отрезать, и я бы сам сделал этой прямо в эту же минуту. Раздери тебя черти, ты хоть понимаешь, какие теперь будут последствия? – Дикой приближается к Борису так близко, как только может, практически вдавливая его в оконный проём. – Ты опозорился сам, но на это мне наплевать. Твоя козлиная рожа сунулась ещё и в мою жизнь. В МОЮ! Мои дела пойдут к чертовой матери, потому что ты, щенок, решил, что яйца достаточно большие, чтобы чувствовать себя взрослым. Но ты ошибся…Борис затылком чувствует холодное стекло окна и напряженно смотрит в пол. Не в глаза. Только не в его мерзкие глаза. Пусть говорит, что хочет. Пусть.– Ты очень крупно ошибся. Мало того, что тебя ещё надо мордой по грязи возить, чтобы думать заставить, так ещё и соображаешь ты как последний осёл. Ладно бы руки распускал из-за какой-нибудь девки дворовой, тут бы я даже тебе подсобил, – гортанный смешок, больше похожий на кашель, предшествует удару грома. – так нет, нашёл какую-то прошмандовку, шлюху замужнюю… Нет. Нет, он может оскорблять его, его внешность, характер, положение. Нет, он может бесконечно говорить о своём превосходстве, упиваясь им, как дешёвой водкой. Но он не может говорить о Катерине, произносить что-то о ней своим поганым ртом, этой мусорной клоакой. Борис резко поднимает голову, наталкиваясь на взгляд, режущий по коже тупым остриём. Он не думает. Мозг отключается, уступая место сердцу, огненному сгустку крови. Сгусток, пускающий всё более крупные искры. Необъяснимое вновь охватывает его, поднимая всё выше и выше, выше, чем Дикой, к потолку, пробивая преграду. Сейчас он сильнее. Он должен быть сильнее. – Никогда. Не смейте. Называть. Её шлюхой, – медленно, ледяным тоном проговаривает Борис, не отводя глаз и машинально сжимая кисти рук в кулаки, –?Никогда не смейте говорить о ней. И если с ней хоть что-то произойдёт, то… Он не договаривает, потому что удивление во взгляде Дикого молниеносно сменяется яростью и он своей огромной лапой обхватывает шею Бориса, сдавливая её. – То что? Что ты сделаешь? Ты никто, ничто, лужа на улице, комар на ухе коровы, –?Савёл Прокофьевич кричит так, как будто племянник находится от него за несколько вёрст, а не прямо перед лицом, –?ты ещё открываешь рот, сволочь. Видимо плохо я объяснил тебе ситуацию, очень плохо. Впрочем, –?Дикой сильнее сдавливает горло Бориса, который чувствует как картинка перед ним расплывается, – всегда есть иной вариант. В следующий момент Бориса швыряют на пол, как котёнка. Дядя нависает над ним и хлёстко бьёт, хорошенько размахнувшись, бьёт по лицу. Борис чувствует, как боль вцепляется в его голову, поражая самые дальние уголки черепа. За одним ударом идёт следующий, тоже по лицу, и что-то липкое, но невыносимо тёплое стекает со лба, прямо в рот, из-за чего хриплый кашель раздирает горло. Борис не пытается сопротивляться. Он просто не может, вдавленный в пол, в свои поступки, в свою запутавшуюся сущность. Он принимает удары молча, один за другим, а они всё сыпятся и сыпятся, оставляя цветы на его теле, сине-красные цветы. Такие красивые, в какой-то момент понимает Борис, красивые, поэтому хочется подарить их Катерине, Кате, Катюше, украсить её тёмную головку этими цветами. Он не может больше ничего ей дать. Он и до этого не мог. Дикой бьёт точно, он прекрасно знает, куда бить, чтобы было больнее, среди его хаотичных движений именно эти выделяются своей выверенностью и предательской аккуратностью, как будто он всего лишь ставит печати в письмах приказчика. Нос, ключицы, рёбра, живот, колени. Борис будто сквозь сон слышит какой-то хруст, прерывающий выкрики дяди. Боль сжимает тело в железных тисках, но ему всё равно. Ему всё равно, и это неправильно, он должен подняться, дать отпор, но он не поднимается. Молча лежит, содрогаясь после каждого нового удара. Какое же ты ничтожество, Борис Григорьевич, какое ничтожество. Потолок дома кружится в цветастом водовороте, и он видит её, нет, слышит. Тонкий и тихий голос набирает удивительную силу, силу страшную, заставляющую вздрогнуть всех присутствующих. И вот она уже кричит, кричит что-то неразборчивое, но это только сейчас, Борис прекрасно знает, о чём она кричит. Крик стоит в ушах, червем проедает мозг, проникает в самую глубину.?Грешна я перед Богом и перед вами!?–?ГРЕШНА!!! – сквозь пелену забытья слышит Борис голос Дикого. – ГРЕШНА-А-А-А-А…?***Ему кажется, что он умер. В комнате тихо. Холодно и тихо. Только ощущение полностью изломанного тела напоминает о том, что земной мир ещё не покинут. Борис в неестественной позе лежит на полу не в силах шевельнуться. Сколько он тут уже находится? Впрочем, какая разница. Беспомощный и опустошенный, он мысленно цепляется хоть за что-то, что способно ему помочь, но он даже не может представить, что именно это может быть. Борис сплёвывает, чувствуя горечь во рту. Горечь постепенно перекидывается и на его общее состояние. Он презирает своего дядю. Кабаниху и её сына. Но больше всего он презирает себя. Себя, такого низкого и глупого, такого трусливого и слабого. Он нужен ей, она нужна ему. Сейчас. Немедленно. Борис пытается приподняться и падает обратно. Его слёзы увидит только утреннее солнце.