Часть 5 (1/1)
Эме работает только над кирпичными стенами. Просто ей так нравится. Говорит, что на гладкой поверхности рисунок выглядит скучнее. Сюжеты ее картин самые разные: зарисовки о жизни Детройта, другие вселенные, просто отдельные объекты: люди, звери, техника. Она даже нарисовала мой портрет в профиль. Бородатый мужик со шрамом на щеке сжал перед лицом металлический кулак и орет какие-то ругательства — рядом подрисовано облачко, а в нем беспорядочно налепленные друг на друга символы. Забавно.Забавно, что мы вообще подружились. Я просто шел куда-то и засмотрелся на одно из ее художеств — сказочный мир, высокая зеленая трава, какой-то трехголовый ящер. Где в городе увидишь траву? Ее и за городом-то не так много. Вот я и остановился. А она сама подошла и спросила, нравится ли мне рисунок. Да, сказал я, нравится. Ну мы и разговорились. Не очень долго говорили. А потом пошли, каждый по своим делам. Но я с тех пор снова стал искать встречи с ней — и нашел, и так мы постепенно вдруг стали друзьями.Я урод. А Эме не видит во мне урода. Не относится ко мне с пренебрежением. Не боится меня. Она вообще не боится. У нее какой-то удивительный иммунитет — местная шваль никогда ее не трогает. Может, всем просто нравится ее творчество. У Эме нет могущественных покровителей, но она ходит по переулкам как по своим собственным. Держится спокойно и уверенно. Я восхищаюсь ей. Ее это забавляет.Вот и она. Ровно там, где и обещала быть в это время. Сидит, прислонившись к стене. Рядом валяются три баллончика с краской.— Эме.— Смотрите, кто пришел.— Ты в порядке?— Да, просто устала немного.Присаживаюсь с ней рядом. На стене напротив вычерчена красной краской фигура. Напоминает силуэт, раскинувший в стороны четыре руки.— И что это будет?— Витрувианский человек.— Чего?Эме усмехается.— Вот, — достает планшет и показывает картинку — карандашный голый волосатый мужик с четырьмя руками и четырьмя ногами. И с писькой.— Это, — терпеливо объясняет Эме, — человек, тело которого обладает идеальными пропорциями. Его нарисовал Леонардо да Винчи, великий ученый, живший более пятисот лет назад. А нарисовал он его как иллюстрацию для книги, посвященной трудам Витрувия, поэтому человек назван витрувианским.— Вирту... Эме, о чем ты говоришь?— Витрувий. Витрувий был римским архитектором, жившим более двух тысяч лет назад. Ты знаешь про древний Рим?— Нет. И почему же его пропорции идеальны?— Ты знаешь про золотое сечение?— Эме, сжалься над тупой консервной банкой.— Когда-нибудь я сделаю тебя самым умным киборгом в Детройте, — смеется она.— Но я не хочу быть самым умным киборгом в Детройте!— Почему? У тебя есть все шансы. Ты заметил, что ты стал гораздо меньше ругаться?— Правда?— Да. До сих пор ты не произнес ни одного грязного слова!Нихера ж себе. И правда. Эме ненавидела, когда я сквернословил в ее присутствии. Даже по делу. Я никогда не следил за своей речью, и Эме была первой, кто заметил, что ругательства льются из меня рекой. И полюбуйтесь, что со мной стало.— Что ж ты творишь со мной, Эме. Я бандит, а не... не этот...— Ну так подумай о смене профессии.— Иди ты в жопу, — она тут же нахмурилась. — Прости. Без "жопы". Просто иди.Мы посидели молча. Приятно было просто так сидеть рядом с ней. Не говорить ничего лишнего.— Почему он красный?— Ах да. Я хочу немного изменить его. Думаю, спустя пятьсот лет он должен выглядеть несколько по-другому. Увидишь.— Увижу...Мы снова помолчали.— Когда-нибудь, — сказала Эме, — я разрисую к чертям весь этот город.Она сказала "к чертям"?— Прямо весь?— Да, весь.— Сверху донизу?— Сверху донизу.— На это уйдет очень много времени.— Справлюсь. Ты мне поможешь?— Если обещаешь нарисовать гигантский член во весь фасад "Шариф индастриз", то помогу.— Фу! — она посмотрела на меня. — Отличная идея.Мы рассмеялись. Мне вдруг очень захотелось угостить ее выпивкой.— Пойдем в "Пьяного мастера".— Сидеть с тобой в компании алкашей? Нет уж, спасибо.— Пойдем, там бывает весело. Первый с меня.— Нет. Ни за что, — заявила она.