Письмо (1/1)

Ольгу увезли в тот же день. На её место поставили Галю из Надюшиной банды, которая не преминула плюнуть в гороховое пюре, прежде чем протянуть его Никите, и с такой силой швырнула стакан с чаем, что разлила больше половины. Девушка молча взяла свою порцию и села за пустующий стол в самом углу. Она знала, что все эти детские шалости не представляли большой опасности, и куда больше беспокоилась о том, что станет с Ольгой. Кроме того, она была уверена, что скоро Мэдлин сделает очередную попытку заполучить её дитя, и именно от этой мысли её желудок завязывался в узел, а по спине бежали холодные мурашки. Ей нужно было сейчас избегать любых конфликтов и сидеть тише воды, ниже травы, чтобы ни в коем случае снова не угодить в карцер. Какие бы странные отношения у неё ни были с другими заключёнными, находиться среди людей теперь казалось куда более безопасным.Девушка отщипнула кусочек хлеба, положила в рот и заставила себя проглотить его. Её ребёнку требовалась пища, и наверняка требовались какие-то дополнительные витамины, но единственное, что она могла ему сейчас дать, — это ресурсы собственного тела и, если повезёт, немного покоя. Ему придётся стать бойцом уже в утробе, держаться за жизнь во что бы то ни стало. Пройдена уже почти одна треть пути… “Ты молодец, слышишь? Ты такой молодец!”Когда прозвучал сигнал об окончании ужина, Никита отнесла пластиковый поднос к месту сбора и направилась вместе с остальными к выходу из столовой. Она шла, опустив голову и стараясь не думать о том, что будет дальше, когда почувствовала на своей ягодице лёгкий шлепок. От неожиданности её ноги будто вросли в землю, и девушка удивлённо подняла глаза. Перед ней стоял тот самый молодой охранник, по которому убивалась Машка, и который, судя по всему, пребывал в прекрасном расположении духа после раскрытия дела с пропажей “коллеги”.— Hit me baby one more time… — пропел он шёпотом, наклоняясь к Никите и поправляя выбившийся локон её волос.Почти инстинктивно она отбила его руку — и вовремя остановилась. Было бы проще простого сломать ему пальцы, вывихнуть ключицу или отправить на пол, но у неё сейчас и без того хватало врагов.— Ещё раз тронешь, и будешь ходить в гипсе, — прошипелал она скозь зубы, зная, что парень её не поймёт, но, по крайней мере, считает выражение лица.Он лишь усмехнулся в ответ и шутливо пропел ей в спину ту же самую пошлую песню:— Oh baby, baby… Никита поспешила уйти, но от её внимания не ускользнуло, каким воспалённым взглядом проводила её Машка.***Всю ночь в камере шептались. Никита не знала, о чём, но могла разобрать голоса из Надюшиной банды и матерное слово, повторявшееся снова и снова — “suka”. Сердце девушки наполнялось дурными предчувствиями, и заснуть она смогла лишь под утро. Ей приснилась Ольга, медленно шаркающая по пустому, плохо освещённому коридору, тянущая к ней руки и раскрывающая рот в какой-то беззвучной мольбе. Никита силилась подойти ближе, чтобы услышать женщину, но её собственные ноги будто налились свинцом, и оставалось только ждать и всматриваться в знакомое лицо, пытаясь прочитать по губам. Всё это длилось целую вечность: Ольга то и дело останавливалась, её силуэт терял очертания, словно был соткан из дыма, и Никите приходилось звать её по имени, чтобы снова привести в движение. Тогда женщина коротко вздрагивала, делала несколько шагов, жалобно округляла рот в попытке сказать что-то — и снова застывала на месте. Когда она наконец-то добралась до девушки — через несколько долгих, мучительных часов — Никита увидела тонкую струйку крови, тянущуюся из уголка её рта. В глазах была чернота и какая-то отрешённость, и губы раскрылись в очередной попытке… Вот сейчас, сейчас!“Oh baby, baby, how was I supposed to know…” — громогласно полилось с потолка. Никита прикрыла глаза от яркого света ламп и раздражённо выдохнула. Тело ныло так, будто она всю ночь разгружала вагоны, и где-то во лбу искрилась шаровая молния боли. Со дна желудка поднималась знакомая волна тошноты, и девушка поспешно выпуталась из-под простыни, чтобы занять вакантное место у раскрытой форточки.В камере царила какая-то странная оживлённая атмосфера. Женщины переговаривались друг с другом охотней обычного, и на их лицах то и дело появлялись робкие, дрожащие улыбки, которые они спешили проглотить. Кровати заправлялись резво и бодро, и почти никто не ссорился из-за очереди к умывальнику. Никита украдкой посмотрела на Надюшину банду, но те, казалось, тоже заразились всеобщим весельем. “Возможно, сегодня какой-то национальный праздник, или на завтрак всем раздадут мороженое”, - подумала девушка и отвернулась к форточке, подставляя лицо струе морозного воздуха.После переклички причина неожиданной радости прояснилась. Охранники внесли в камеру толстую пачку писем и несколько пластиковых пакетов, доверху набитых едой. Когда Никита увидела ярко-оранжевый бок апельсина, выглядывающий из чьей-то посылки, у неё изо рта потекла слюна, и она с трудом отвела взгляд. Ей нечего было ждать: её сокамерницы вряд ли бы поделились хоть чем-то, а если бы даже захотели, Надюшина банда тут же бы пресекла подобные попытки и забрала всё “лишнее” себе.Арестантки выстроились в шеренгу, хотя едва ли могли устоять на месте. Никита опустила глаза в пол и попыталась отвлечься мыслями о Майкле. Как и многие оперативники, он попал в Отдел через тюрьму. Долго ли он провёл там? Какое место занимал в иерархии? Боже, она совсем ничего не знала о нём… Почему они никогда ни о чём не говорили? Почему любую информацию из него приходилось вытягивать клещами? Симона, Рене Диан… Что ещё таилось в его прошлом? Девушка закусила губу и принялась неосознанно теребить край своей робы, засаленный после трёх недель беспрерывной носки. Она уже почти перестала замечать кислый запах пота, исходивший ото всех вокруг и от себя самой, перестала задаваться вопросами, где во всех этих бесконечных коридорах скрывались душевые кабины и когда их туда поведут. У русских явно были какие-то свои понятие о гигиене, но ей было не впервой. Если требовалось все девять месяцев проходить в одной и той же одежде, мыть голову в раковине под холодной водой и сушить нижнее бельё на ободке кровати, то она была на это готова и надеялась только, что все лишения скажутся только на ней самой, а не на ребёнке. Он должен был выжить, должен был…Что-то царапнуло её щёку, и Никита подняла глаза. Молодой охранник, раздававший почту, махал у неё перед лицом желтоватым конвертом и сально улыбался. Девушка наморщила лоб и протянула руку за письмом (Кто мог отправить его? Наверняка какая-то ошибка…), но парень резко отдёрнул свою ладонь. Он явно вздумал поиграть, принимая Никиту за собачонку, и она едва сдержалась, чтобы не отвесить ему оплеуху. Через несколько секунд — по каменному лицу Никиты и её безразличному взгляду — он понял бесполезность своей затеи, но нашёл новый способ испортить ей жизнь. Его губы скользнули по её щеке, оставив влажный след. В камере повисла густая тишина: слышно было, как капает кран, и кто-то громко дышит.Никита демонстративно вытерла лицо рукавом и опустила голову. Машка ей этого так не оставит… Ну что ж, придётся ей разобраться и с этим. Но прежде - письмо.Оно было вскрыто, конечно же, и под истрёпанным конвертом скрывался сложенный вдвое неразлинованный лист бумаги. Когда девушка развернула его и пробежала глазами первые строчки, её сердце подпрыгнуло к горлу, и всё вокруг перестало существовать. Не было больше ни оживлённого гама камеры, ни тяжёлого взгляда Машки, ни отвратительного следа чужих губ на коже. Не было тошноты, не было апельсинов в чужих посылках, не было никакой тюрьмы и даже Мэдлин. Была лишь сама Никита и пульсирующая теплом жизнь в её животе. Был знакомый низкий голос, пробирающий её до мурашек.Josephine.Partir, c'est mourir un peu,C'est mourir à ce qu'on aime :On laisse un peu de soi-mêmeEn toute heure et dans tout lieu.C'est toujours le deuil d'un v?u,Le dernier vers d'un poème ;Partir, c'est mourir un peu. C'est mourir à ce qu'on aime.Et l'on part, et c'est un jeu,Et jusqu'à l'adieu suprêmeC'est son ame que l'on sème,Que l'on sème à chaque adieu...Partir, c'est mourir un peu.*Слова плыли у неё перед глазами, и она почти не различала их смысла. Её французский оставлял желать много лучшего, и потребовалось бы перечитать всё это не один раз, чтобы разобрать… Но какое же это будет блаженство!Никита улыбнулась, и её пальцы едва заметно задрожали. Ей вдруг захотелось расцеловать это письмо, прижать его к груди и всегда носить с собой. Мысленно она уже представляла, как шепчет эти слова снова и снова своему растущему животу, как гладит маленькие аккуратные буквы, выведенные твёрдо и без прикрас. Она ведь никогда не видела его почерка, в Отделе все работали без бумаг, а теперь он подарил ей эту маленькую частичку себя, такое бесценное сокровище…Кто-то грубо рванул лист, и Никита не сразу вернулась к реальности. Машка бросила на письмо лишь беглый взгляд, злорадно скривила лицо и демонстративно порвала бумагу. Надвое, затем ещё раз и ещё раз. Никите казалось, что она падает, что земля под её ногами разверзлась, а в голове начался пожар. Не до конца осознавая, что происходит, она сжала кулак и ударила девчонку в нос. *Дословный переводЖозефина.Уходить значит немного умиратьУмирать в том, что мы любимОставлять немного себяВ каждом часе и в каждом местеЭто всегда траур желанияПоследний стих поэмыУходить значит немного умиратьУмирать в том, что мы любимМы уходим, и это играДо последнего, высшего прощанияМы сеем свою душуСеем в каждом прощании…Уходить значит немного умирать.Стихотворение французского поэта Эдмонда Харакура (Edmond Haraucourt).