1 часть (1/1)

Тупоголовые голуби с шумным галдежом мешались под ногами, бросаясь под носки старых кед и взмывая в серое, как и их крылья, небо. Над городом нависла туча, давящая сверху на плечи, подобно огромному свинцовому покрывалу, воздух пропитался электричеством - еще чуть-чуть, и гроза.На улицах уже зажглись первые фонари, а количество людей вокруг, кажется, утроилось. Кто-то возвращался с работы, кто-то выбрался погулять - пасмурным небом здесь никого не напугаешь. Я не относился ни к тем, ни к другим. Просто слонялся по улицам.Дойдя до очередного моста над очередным каналом, я склонился над мутной водой, отражающей такое же мутное небо. Слегка оттянув край старой, видавшей виды толстовки, попытался справиться с накатившим внезапно чувством - "неуютно". Выдыхая едкий дым сигареты, я как зачарованный смотрел в воду, пока губы самозабвенно шептали, на грани слуха, до боли знакомые слова. Меня пробило на глуповатый смешок, когда я осознал, что даже сейчас, спустя столько времени, я стопорюсь в начале этой песни.* Горло сковывает, а в голове просто вакуум. Магия.Да, и ты не рядом, чтобы напомнить мне, что там за слова и какой я дурак. Как же я буду об этом помнить, если ты не сидишь рядом, поглаживая, по привычке, гладкое дерево гитары, и смотря так укоризненно, по-детски обиженно - "ну как можно забыть?".Если б еще с такой же легкостью я мог забыть этот самый взгляд, шальной голос, привкус чужих губ на "трубке мира" - одной на двоих. "Ну как можно забыть?"Когда бок о бок на протяжении десяти вечностей, когда даже дым в квартире был общим. Когда все пространство менялось, пока голоса надрывно пели, а руки били по бокам гитары, столу, чему только можно. Когда много после, даже сидеть становится неудобно, потому что привыкаешь сидеть вдвоем. Будто бы часть отрезали, настолько привык.Квартира - как небольшой, по сравнению с мириадами небесных светил необъятной вселенной, жилой пузырь, дрейфующий в свете фонарей-звезд, переливающихся за слегка искажающим изображение, хрупким льдом стекла. На всю квартиру пахнет ароматным чаем, который разлили сразу по десятку кружек - их только двое, но одному до одури нравится запах, а другой совсем не против. Сплетаясь со сладким паром чая, витает запах травы, который, тогда думалось, никогда не выветрится из волос до конца. Они сидели на полу, зажмурившись, напевая рифмы, появляющиеся на ходу, складывающиеся в одну долгую, бесконечную песню. Босиком, в растянутых свитерах, забывшие, что надо есть, уже и не помнящие: зима на дворе или лето? Да и разница? Сейчас не до этого - прижимаясь плечами, не открывая глаз, общаясь через обрывки слов, случайно всплывающих в воздухе, разве им обязательно было помнить, как их зовут и который год? И все, что было, было вне понятия "правильно", разве есть до таких глупостей дело, когда плывешь среди космоса, в маленькой квартирке с одинокой лампой без абажура, качающейся прямо под потолком.Так они писали музыку, уходя на несколько дней, порой, месяцев, в отдельную от всего мира, квартиру-пузырь, с кактусами на шкафу, мутными окнами, разбитыми часами - слишком громко тикали. С батальонами пузатых кружек, чай из которых все-равно никто не пьет, но его постоянно заваривают снова, стоит ему остыть. Со стенами, на которых время от времени появляются фразы, рисунки и слова - метки самим себе от самих себя, и чуть-чуть, самую малость, признания.Говорят, у каждого человека свой, особенный запах, - у них был один на двоих, общий. Они были как один большой зверь, всегда говорящий двумя голосами, но об одном. Имеющий пару гитар, две пары рук, две пары истоптанных ботинок. Губную гормошку. Треснувший маракас. Старый тапок, прибитый к стене, в этой квартире-пузыре. Смех. Вой. Злые песни. Добрые песни. Грустные песни. И очень грустные.Все это было, и было так давно, что даже в воспоминаниях выглядит, как вереница выцветших фотографий. Нет, не так: выцветших чувств.Отжило ли? Переболело?Первая капля первой весенней грозы в Питере почти больно шлепнулась СанСэю прямо на макушку, опущенной к воде, головы. Щурясь, он поднял глаза к небу."Где-то там мое Большое Солнце".Час-пик прошел, да и грохочущий рокот грома вдали все-таки распугал людей - от шумной толпы осталась лишь треть, от силы. Небо потемнело, но все еще оставило за собой приятную глазу серость. На улочке, где стоял Андрей, стремительно растворялись прохожие, ветер гнал их домой. Толстовка на нем промокла насквозь, но спешить вслед за редеющими незнакомцами он не хотел. Может, держал страх сойти с ума от осознания, что в ту, бороздящую космос улицы, квартиру уже не вернутся. Не вернуться, потому что одного его она не пустит - только двуглавого зверя.Он хотел уже было плюнуть на все и пойти в гостиницу, взяв по дороге чего-нибудь покрепче, как вдруг забесновавший ветер окатил его тихим перебором гитары. До боли знакомая песня, так, что сердце больно кольнуло. Ветер успокоился, унося музыку в другую сторону, а Сан пытался понять, где играли, всматриваясь в глубину улиц. Наконец, взгляд зацепился за фигуру, стоящую к Андрею спиной. Парень играл стремительно пустеющей улице, и как завороженный СанСэй поспешил к нему. Чем ближе он подходил, тем отчетливее слышал перебор пальцев по струнам, тихий, хриплый голос, просящий "забрать к себе". Это была любимая песня Андрея, из тех песен, что Сергей написал. И до чего поразительно похоже этот парень на улице пел, как-будто...Андрей в ступоре остановился напротив так же затихшего человека, чье лицо медленно, будто боясь спугнуть, расцвело теплой улыбкой, так контрастирующей с ледяным дождем. Ни слова, ни жеста, только дождь, отбивающий чечетку на лакированном боку гитары. Опомнившись первым, Сергей снова провел по струнам, прикрывая глаза, и тихо, как только он один мог, завершил песню:- Забери, - еле слышный вздох, стучащие в голове Сана вопросы, далекий раскат грома, - Меня, - клокочущее в груди сердце, такая родная морщинка на переносице, "ну кто под дождем играет, инструмент испортишь", - К себе.* 5'Nizza - Нева. Есть запись, где СанСэй забывает слова в начале.