Глава I "Кобчик" (1/1)

"... Когда охотник за головами убил у меня на глазах моего единственного друга - индейца Нободи, я уже не мог ни думать, ни чувствовать.А-а-а... изматывающая боль в сердце заглохла... Откуда же эта новая, свежая боль? ...Шериф стрелял мне в спину... Промахнулся... продырявил левое плечо.Кажется, я убил его... Или нет? Не помню...Небо. Оно такое... желанное. Как долго я смогу еще видеть тебя, Небо? Оно качается... Когда окружающая тебя вода уравнивается с водой в твоей голове... ландшафт должен покачиваться - чьи это слова? Ах, да... машинист... Это говорил машинист... когда я ехал в его поезде в этот... город... Машин.Ну что... он был прав - там меня убили. А где я сейчас?.. Плыву. В каноэ. В другой мир... В другой... Нободи! Кажется, умирать я буду... долго..."***- Человек за бортом! - звонкий голос гардемарина словно ликовал от восторга, однако ликование это прозвучало неуместным и раздражающим диссонансом к самому смыслу сообщения. Впрочем, как и к настроению старшего офицера Николая Михайловича Вениаминова, высокого и плотного брюнетистого мужчины, что стоял сейчас на мостике русского военного клипера "Кобчик" и мысленно оценивал последствия шторма, который пришлось выдержать его любимцу - гордости Русской Тихоокеанской эскадры. Клипер "Кобчик" был одним из первых бронированных кораблей, несущих на себе не только паруса, но и паровой двигатель.Увы, во время той бури, в которую угодил красавец-клипер, покинув гостеприимный Сан-Франциско по приказу адмирала, и паруса, и двигатель были абсолютно бесполезны.Застопорив машину и убрав паруса, задраив все люки и принайтовивши все, что только можно было, клипер ?Кобчик? двое суток дрейфовал, носясь по бурным волнам, как игрушка в руках у своевольного шторма. Естественно, во всё время сего стихийного бедствия, когда отличить небо от моря не было решительно никакой возможности, картовед… Ой-ёй-ёй! - прошу прощения, конечно же – штурман ?Кобчика? не производил вычисления координат судна ни по солнцу, ни по звездам. И эта неопределённость добавляла пару лишних морщин на высоком, красивом лбу немолодого уже старшего офицера. А тут – как на грех! – еще и человек за бортом…- Шлюпку на воду! Отдать якорь! Руль полборта налево! – отрывистые резкие команды слетали с языка бывалого морехода словно бы без участия разума, автоматически, а это давалось не столько годами морской службы, сколько регулярными отработками внештатных ситуаций на учениях.Небольшой и манёвренный клиперок, послушный движению руля, развернулся поперёк течения и затормозил свой и прежде неспешный дрейф с помощью якоря, а матросы между тем уж подготовили шлюпку к спуску.- Гардемарин Дружинин, примите командование шлюпкой! - Слушаюсь, господин старший офицер! – гардемарин, первым увидевший человека в океанских волнах, сорвался с места в карьер, увлекаемый благородным желанием спасти терпящего бедствие, и вперёд матросов сиганул на шлюпку. Не прошло и полминуты, как спасательный ботик с четырьмя гребцами и лихим Александром Дружининым уже летел по волнам.Кажется, список штатных обязанностей старшего офицера – первого заместителя капитана – на военном корабле можно продолжать бесконечно… ?Да что ж этот Дружинин так долго возится! Неужто …?После двухсуточного неотступного стояния на мостике во время свирепой встряски капитан красавца клипера Евгений Иванович Беренс спал глубоким сном в своей каюте. Что ж? Свою задачу он выполнил – ?Кобчика? спас. Теперь же наступало время иное – время царствования старшего офицера, неусыпного стража морского порядка и рачительного хозяина на вверенном его попечению военном корабле.- Господин старший офицер! Разрешите доложить… - радостно сияя лицом, точь-в-точь медный таз на солнце, прыткий гардемарин уже взобрался на борт клипера.- Ну что там? Гардемарин Дружинин, докладывайте же, скорее, чёрт вас возьми! Ну? - Николай Михайлович тоже был уставшим, однако такое событие, каковым являлась находка человека в океане, бодрило не хуже ?медведя? - любимого напитка старшего командирского состава в русском флоте, состоявшего всего из двух компонентов: крепкого чёрного чаю пополам с ромом.- Человек-индеец, господин старший офицер! Живой! Но без сознания. И видно, что ранен. Одет в индейскую одежду и плыл в индейском каноэ.- Поднять его на борт! Послать за доктором… Матрос Колобов!- Яу, ваше благородие! – звонко отозвался рослый смуглый матрос средних лет. - Ты ведь у нас индеец, кажется?- Так точно, ваше благородие! Я с Аляски, Канахеди Танта-куана, из рода Дома Костей Ворона, - заулыбался крещённый на острове Ситка Сергей Колобов, вспоминая свою родину и родство.- Сумеешь выяснить, кто он? Откуда? Как его зовут? Что с ним случилось? – допытывался Николай Михайлович, вглядываясь в черты лица спасённого индейца. Черты были не очень-то индейскими и порождали смутные сомнения в возможности установления вербального контакта с их обладателем. - Постараемся, ваше благородие!- То-то, надо постараться, Колобов… Ну, ступай теперь. Когда наш раненый придёт в себя, доктор Краузе за тобой пошлёт.Между тем, матросы уже вносили найденного в океане путешественника в отделение для больных, предварительно заботливо переложив его из выстланного кедром каноэ на носилки. Раненый был безучастен к окружающему. О том, что он жив, можно было догадаться лишь по свежей, ещё не затянувшейся сквозной ране в левом плече. Тёмная густая кровь тонкой пульсирующей дорожкой спускалась по клетчатому рукаву, и её резкий запах тревожно щекотал ноздри в полном безветрии безмятежно уснувшего коварного Тихого океана.Несмотря на ранний час (уж били восемь склянок), русский немец Карл Карлович Краузе, в прошлом военно-полевой хирург, а ныне – судовой врач, небольшого роста, сухой и жилистый мужчина, был уже на ногах и вполне готов к появлению своих пациентов. А они случались-таки редко, потому что матросы на военных парусных кораблях были отчаянно здоровы, занимаясь тяжелым физическим трудом всегда на свежем воздухе, в любых климатических поясах. Тем более, что ?Кобчик? уже три года не был в своём родном порту, совершая патрулирование акватории Берингова моря, в основном, в районе Алеутских островов, хотя острова эти с 1867 года больше не входили в состав Российской империи, быв проданы Соединённым Американским Штатам вместе с Аляской. Но об этом патрулировании дОлжно – тс! – молчать, дорогой читатель.Являясь частью Русской Тихоокеанской эскадры, парусно-паровой бронированный клипер ?Кобчик? шёл на соединение с флагманом, которое на морском языке называлось обыкновенно ?рандеву? и было назначено на сей раз в японском Нагасаки.Вспоминая всё это с утра, доктор Карла Карлыч, как по-свойски называли его в кают-компании, ожидал в своей ?епархии? появления матросов, получивших какие-либо повреждения во время аврала… Однако же, сии последние (сиречь, матросы) в этот раз умудрились остаться невредимы, чего нельзя было сказать о странном белом мужчине, одетом в красивую меховую индейскую шапку и накидку поверх вполне европейского костюма, с русской иконой Божьей Матери в руках.На его бледном, обескровленном лице виднелись следы ритуальных индейских рисунков, нанесённых чёрной краской и кровью. Под глазами залегли тёмные тени, полуоткрытый, ещё по-детски пухлый рот с тоненькой полоской юношеских усов над ним, казалось, не дышал (впрочем, не трепетали и ноздри)… Но опытный взгляд военного хирурга, прошедшего Крымскую кампанию, зацепился за едва пульсирующую на виске жилку и тоненькую живую струйку не запёкшейся крови на левом плече.- Та-а-ак, что тут у нас? – протянул доктор, прижимая чуткие пальцы к шее ?индейца? и нащупывая сонные артерии, - Пульс, конечно, редкий. Наполнение слабое. Но жизнь ещё не покинула его… А пока есть жизнь, есть и надежда. Не так ли, Федос? Доктор Краузе любил во время работы разговаривать сам с собою; а если случался слушатель, как например, сейчас – подчинённый ему ?ассистент? русский смышлёный матрос Федос Кошкин - то Карла Карлыч не упускал возможности не только пообщаться, но еще и поучить. Как видно, помимо навыков хирурга и врача, Краузе имел и педагогический дар. Жаль только, что в длительном плавании у него не было студентов. Впрочем, образовывать своего ассистента, а также – юного любопытного гардемарина Дружинина, доктор считал делом, стоящим потраченных на это усилий: в чрезвычайных ситуациях подготовленные помощники были лучше, чем неподготовленные. А штатных единиц для вспомогательного медицинского персонала на маленьком клиперке не предусматривалось.- Так где же вы его взяли, а, Федос? – бормотал Карла Карлыч, ловко разрезая на теле страдальца ткань модного костюма в крупную клетку, а после – и ткань сорочки: на левом плече зияла чистотой и свежестью сквозная рана. А на груди молодого человека с европейскими чертами тонко очерченного лица красовалась воспалёнными краями вторая рана - довольно грязная и застарелая. - Дак его гардемарин наш углядел, господин дохтур. Да как завопит – мол, человек за бортом! Мы, все кто подвахтенные, подбежали к борту – глядим: и впрямь - что-то плывёт. Навроде быдто каноэ, а в ём – человек. Николай Михайлыч скомандовали впоперёк течения на якорь вставать, а гардемарину – плысть, значится, на шлюпке спасительной, командиром…Слушая рассказ матроса Кошкина, доктор внимательно осмотрел оба ранения. Оказалось, что огнестрельную рану груди уже кто-то пробовал ?оперировать?, явно пытаясь извлечь пулю не очень стерильным и вовсе не приспособленным для хирургии ножом… И, конечно же, такое неквалифицированное вмешательство неизвестного ?целителя? вызвало сильное недовольство опытного судового эскулапа, которому доводилось (и неоднократно, между прочим) работать бок о бок с великим хирургом Пироговым, заложившим основы русской военно-полевой хирургии, а также разработавшим принципы асептики и антисептики. Ну, в общем, читатель, Вы меня поняли – стерилизовать надо инструмент перед употреблением, короче. Даже если это всего лишь маникюрные ножнички… Благодаря этим новшествам пациенты, искусно прооперированные Пироговым, не умирали от инфицирования ран и швов (вкупе с заражением крови), а благополучно выздоравливали, хотя до эры антибиотиков нужно было терпеть еще примерно 100 лет. Иностранные коллеги Пирогова буквально сохли от зависти и в темпе вальса перенимали передовые технологии… Но это всё лирика, а тем временем наш добрый доктор Айболит… э-э-э, Карла Карлыч Краузе, заручившись поддержкой Федоса и выставив всех любопытных за двери, исследовал рану на плече и, не обнаружив обломков кости – счастливчик ?индеец? в рубашке родился, как видно! – остановил кровь, а затем вложил пессарий с антисептиком в сквозную рану и туго её перебинтовал.Лишь после этого судовой врач занялся детальным изучением ранения в грудь. Пациент по-прежнему был в глубоком обмороке, и по этому случаю Карла Карлыч обходился без анестезии. Аккуратно раздвинув края резаной воспалившейся кожи и бережно очистив их от грязи, хирург прозондировал рану и обнаружил в ней пулю, которая лишь немного не дошла до сердца, застряв, как видно, в сердечной сумке…Размышляя над целесообразностью операции и взвешивая опасность оной, милейший Карла Карлыч так погрузился в себя, что едва не пропустил мимо слуха слабый стон и последовавший за ним кашель, который сопровождал процесс возвращения сознания к ?индейцу?. Хриплое дыхание стало затруднённым и весьма шумным, а пневмоторакс левого лёгкого добавлял в этот импровизированный ?концерт? оригинальные свистящие ноты.Глаза раненого по-прежнему были закрыты, и доктор Краузе послал Федоса за матросом Сергеем Колобовым, происходившим из многочисленного и воинственного племени тлинкитов, которых русские, впрочем, чаще называли ?калошами? за то, что все свободные женщины племени носили в разрезе нижней губы огромную втулку – калюжку.Матросы вернулись в лазарет, и к тому времени доктор уже наложил на очищенную и промытую рану обширный кусок продезинфицированной водкой клеёнки. Теперь Карла Карлыч нуждался в помощи своего ассистента для того, чтобы наложить герметизирующую повязку на грудь необычного пациента.Пневмоторакс затих, дыхание ?индейца? выровнялось и пульс, за которым неотступно наблюдал доктор Краузе, слегка прибавил обороты. Бледная, серая кожа юного лица слегка ожила, стала чуть розовее и теплее на вид. Пушистые чёрные ресницы затрепетали и открыли божьему свету большие испуганные глаза глубокого чайного цвета. Некоторое время пациент боролся с непослушным зрением, но поймав ?резкость?, вопросительно оглядел стоявших вокруг него людей. Казалось, он ожидал увидеть нечто совсем иное, кардинально отличающееся от каюты судового лазарета, и теперь был не столько ошеломлён, сколько разочарован.Дав возможность океанскому путешественнику прийти в себя, доктор наклонился над ним и внимательно посмотрел в глаза:- Колобов, спроси у него: как он себя чувствует? И как его зовут? Может быть, у него еще что-нибудь болит? Да не торопись, задавай вопросы по одному.Матрос задал первый вопрос на трёх индейских наречиях по очереди, каждый раз выжидая паузу для ответа. Но… глаза раненого говорили, что смысл слов не достиг его сознания.Лишь после третьей паузы в глазах пациента промелькнуло некое движение, он шевельнул губами, и до слуха доктора долетело едва различимое:- Инглиш…Доктор, прекрасно знавший английский, взял на себя инициативу и в двух предложениях объяснил ?бывшему индейцу?, что он находится в безопасности, среди друзей, на русском корабле, под наблюдением врача. - Как ваше имя, сэр? Взгляд чайных глаз посветлел и стал спокойнее.- У…ильям… Блейк…- Мистер Блейк, вам нельзя разговаривать и необходимо поспать, - Карла Карлыч ободряюще улыбнулся. А затем продолжил: - Я сделаю вам инъекцию морфия, чтобы облегчить боль. Когда вы проснётесь, у вас будет больше сил, и мы с вами сможем поговорить.И, предупреждая вопрос, доктор быстро добавил:- Нет, пулю я не извлёк. Сначала вам нужно набраться сил.Проделав нехитрые манипуляции со шприцем, доктор Краузе ввёл Блейку достаточную для обезболивания дозу морфия, а затем, оставив рядом с ним Федоса в качестве сиделки, лёгким шагом вышел из каюты и поспешил с докладом к старшему офицеру.Матрос, прочитав вполголоса ?Отче наш? по-русски и по-английски, укрыл молодого путешественника тёплым одеялом, сел около небольшого круглого иллюминатора и загородил его своей спиною. Уильям оказался в мягкой полутьме и, согревшись под одеялом, тихонько уснул. -