Глава 13. Калейдоскоп. Часть 1. Селестина (1/1)

Картинки замелькали перед глазами Сакуры подобно калейдоскопу. Различные кусочки памяти складывались перед ней в разноцветную, такую необычную, мозаику. Это было бы невероятно, это было бы красиво, это было бы фантастически, если б не было так пугающе. Прошлое таит в себе не мало тайн, человеческий пороков, которые мы силимся забыть, оправдывая себя, печалей и страхов. Сакура вспоминала каждую свою жизнь. Это было немыслимо. Помнить то, что было даже не в этой жизни. Человек не в силах упомнить все детали и подробности собственной жизни, что уж говорить о других, прошлых его существованиях. Голоса Сакуры была перегружена информацией, но, удивительно, ей это никак не вредило. Лишь небольшая головная боль и тяжесть на душе. Вместе с воспоминаниями она словно переживала и те чувства с эмоциями, которые когда-то испытывала. Страх, ужас, радость, печаль, грусть, отчаяние, надежда и прочие, и прочие… Мир, которые открывался пред Сакурой, соверешнно точно отличался от того, к которому она привыкла, в котором жила на протяжении своей недолгой жизни, как Харуно Сакура. Это был мир с совершенно другой культурой, другой одеждой, другими нравами и взглядами на жизнь, другими людьми… Первой была Селестина. Ее воспоминания. Она замелькали в голове Сакуры, причиняя ей дискомфорт и головную боль. И чем дольше длились эти воспоминания, тем сильнее становилась боль. Каждая картинка, каждая эмоция, каждое слово, произнесенное ей или другим человеком в этих воспоминаниях, буквально выжигалось у нее в голове. Воспоминание началось с ощущений прохлады на коже и некой затхлости и сырости вокруг. Это было подвальное помещение, где помимо сырости и плесени пахло еще и какими-то препаратами сомнительного содержания. Судя по всему, они использовались в медицинских целях. Но, когда Сакуре открылось полноценная картина, она поняла, что дело тут было в другом. Препараты, скальпели, и тряпки, испачканные кровью, нужны были для анатомических целей. На столе лежал обнаженный вскрытый труп женщины средних лет. - Селестина! – послышался знакомый голос позади Сакуры. Она не желала оборачиваться, но своим телом она не управляла. Ви?дение прошлого было похоже на фильм с ее непосредственным участием. Сакура была в эпицентре событий, видела и слышала все, что происходит вокруг нее, но не более. Видеть и слышать – это все, что было ей дозволено. Она не могла ни говорить, ни двигаться самостоятельно, ее телом словно управлял кто-то. Она обернулась. Перед ней стоял мужчина с темными волосами, забранными в низкий хвост сзади. Его мендалевидные глаза были широко распахнуты, из-за чего Сакура обратила внимание на его цвет глаз. Светло-зеленый оттенок в тусклом свете свечей и царящего полумрака приображался, приобретая какой-то недобрый, таинственный блеск. Мучжина был высоким и худым, одет он был в странную, необычную одежду, которую Сакура никогда не видела. Но что-то ей подсказывало, что все это – пережиток испанской моды начала XVI века. Что-то было в этом мужчине знакомым. Вот, если бы он привычно сощурил глаза, распустил свои темные волосы и недобро улыбнулся, она бы признала в нем… Орочимару! - Селестина, ты чем думала, когда оскверняла могилу?! – шикнул он на нее, схватив ее за руку. - Оскверняла? – произнесла Сеслестина, в теле котой сейчас будто бы находилась Сакура. И пусть она не могла видеть себя со стороны, что-то подсказывало ей, что ее лицо исказила ехидная гримаса. Собственный голос Сакура не признала, он был немного ниже и глубже, - вот уж не ожидала от вас услышать подобный термин. О скверне ерунду болтать прероготива набожных церковников, что б им провалиться, я же занимаюсь наукой. По крайней мере, пытаюсь. - Ты прекрасно знаешь наши законы. За разорение могил мужчин тебе положено наказание и штраф, оскрвернение могил женщин карается смертной казнью! Или ты понабралась этой ерунды из работ да Винчи?![1] - Он великий гений! – ощетинилась Селестина, - не понимаю, почему церковь запрещает изучать трупы людей! Так было бы намного легче понять причину той или иной болезни, подобрать лекарство, а не бить челом в церкве, уповая на то, что Бог, - Селестина выплюнула это словно презрительно, - поможет. Ничерта он не поможет, его не существует! Если эти старики в красных мантиях и их главный клоун[2] что-то там говорят про спасение души, так вот пусть свои души спасают, а в мою пускай не лезут! - Селестина! Ты допрыгалась! – мужчина встряхнул девушку. У Сакуры зарябило в глазах, - Герцог не доволет твоими выходками. - Неужели, - фыркнула Селестина. - Он согласен пощадить тебя и не предавать твои эксперементы огласке с одним условием. - Интересно послушать, - язвительно протяула Селестина. Но Сакура так и не услышала, что она там должна этому герцогу. Воспоминание резко перменилось. Теперь она уже находилась в другом помещение, гораздно более уютном. Там было тепло. Однако, так же царил полумрак. Сакура сидела на чем-то мягком. Она поймала себя на действии. Ее пальцы ловко зашнуровывали корсет платья. Сакура подняла взгляд на окружающую обстановку. Это была спальня. - И что люди находят в этом, - презрительно фыркнула Селестина, - плотское влечение, ничего более. Зато проблем от этого, в случае незащищенного полового контакта, так много. А аборт, разумеется, грех. Но церковников почему-то ни разу не волнует материальная невозможность содержать ораву орущих детей, от которых пользы ноль. Церковников так же не волнует, что женщина может умереть. Вот интересно, этих старпереов волнует хоть что-то, помимо их власти и денег? Как сладки их речи о чистоте и душевной непорочности, вот только они сами – самые главные прелюбодеи, чревоугодники и жадные завистники. Это по праву смешно. - За такие слова можно попасть прямиком в казематы ордена Святой Инквизиции. И быть сожженной заживо на костре, - послышался глубокий мужской голос позади Селестины. Сакура обернулась. Этот человек не был похож на Итачи внешне, но по глазам, голосу и чертам лица она признала в нем Учиху. - Ну, так сдай меня инквизиторам, - рассмеялась Селестина, - но ты этого не сделаешь. Потому что прекрасно осознаешь, что найти лекартсов твоему больному брату могу я и наука, а не бессмысленные моления какому-то Богу на небесах. - Скажи, ты во всех бедах на земле винишь религию? – абсолютно серьезно спросил он. - Я всем сердцем ненавижу религию, - сморщилась Селестина, - это мерзкое и отвратительное явление пожирает общество, отрицая науку, оно ввергает людей в муки и абсурд. Только подумай, Ад внизу, Рай вверху! Ничего абсурдней не слышала! - Если ты не веришь в жизнь после смерти, во что же ты веришь? – нахмурился Итачи. Сакура не знала его имени в этом мире, поэтому про себя называла тем именем, к которому привыкла. - Во что верю? – хмыкнула Селестина, - в науку! Человеческий мозг так сложно устрен, как и человеческое тело изнутри. Сложно устроен и мир. И такие явления, как гром и молния, физические. Это природа, а не Бог. Это можно объяснить научно. Процессы, протекающие в теле человека, сложны по своему устройству. Я просто не верю, что загробная жизнь так просто устроена. Но у нас принято классифицировать Ад по кругам, что выдумал Данте[3]. Но это глупо. Ведь определенный грех соответсвует определенному кругу. Но люди сами по себе порочны. Нам свойственен эгоизм, похоть, зависть, жадность, гнев. И нельзя нас за это осужадть. Мы сдерживаем в себе эти порывы, мыслим разумно. Но, тем не менее, мы в той или иной степени грешим. И как же определить, к какому кругу ты будешь причислен, если твои грехи при жизни были обширны? Ну, вот например убийство – это грех насилия над близним. Седьмой круг Ада, первый пояс по Данте. Но что, если оно совершено во благо? Вот ты бы убил за своего брата любого, потому что любишь его безмерно. И я не осужу тебя, потому что не считаю это грехом. Или, если ты убьешь кого-то в целях защиты семьи, или если тебе прикажут это сделать с условием, что, если не сделаешь, твою семью убьют. Я думаю, ты бы убил ради своей семьи, ради своего брата. И я не считаю это чем-то грешным. Но, если руководствоваться абсурдной логикой религии, ты за это должен гореть в Аду. Как глупо, - фыркнула Селестина, - вся эта концепция просто глупость. - Твоя точка зрения… Ты мыслишь в разрез со временем. Ты ничего не сможешь изменить, ни сегодня, ни завтра, ни через двадцать лет. Но я думаю, что все изменится. Бог изживет себя как таковой, и люди смогут объяснить любое природное явление и вылечить любую болезнь, но для этого пройдут столетия, - сказал Итачи. - Печально это, - Селестина заправила выбившуюся прядку волос за ушко, - печально, что я не увижу. А ведь когда-нибудь люди действительно смогут летать на своих изобретениях, или спускаться под воду без страха утонуть. Как описывал да Винчи. И это не будет считаться чем-то сомнительным и грешным. - Возможно. Ну а пока, - Итачи пристально на нее посмотрел, - я предоставлю тебе все ресурсы для твоих бесчеловечных экспериментов, а ты вылечишь моего младшего брата.- Бесчеловечных экспериментов? – усмехнулась Селестина, - я думала, ты меня понял. - Я тебя понял, - кивнул Итачи, - твою точку зрения. Но я никогда не смогу ее принять для себя. Я верю в Бога, но не довожу это до фанатизма. Я все еще считаю, что Религия, не церковь с ее продажными кардиналами, а именно Религия, Вера – это пусть к спасению души. Путь к спокойтвию и душевному равновесию. - Верь, во что хочешь, вот только брата твоего спасет не Религия, а наука, - с этими словами Селестина покинула спальню. Воспоминание вновь оборвалось, а картинки перед глазами Сакуры замелькали с новой силой. Сакура впервые смогла понять свое прошлое воплощение. Ее злобу и чувство несправедливости. Женщины оставались непризнанными, они были просто своего рода инкубаторами. Их жизнь не ставилась ни во что. Мучжины прикрывались религией, чтобы захватить власть. И это дошло до крайнего абсурда. Отрицать науку как таковоую, причиляя ее к ереси и обрекая тем самым людей на гибель от болезней и прочего – это ли не верх маразма? Сакуре было трудно понять ту эпоху. Но, в отличие от Селестины (она никогда не примет эту девушку как себя. Как темную сторону собственной души – да, как саму себя – ни за что), Сакура придерживалась точки зрения Итачи. Религия сама по себе создана не для разлада общества, она несет в себе иную цель, прямопротивоположную высказываниям Селестины. Религия призвана сплотить людей в единое целое, подарить им надежду и покой, умиротворение, веру в светлое и хорошее. А то, что люди творят абсурдные вещи, прикрываясь религией – это уже совершенно другое. И сама религия здесь ни при чем. Это вина людей. Перед Сакурой предстала светлая комната. Здесь было два или три больших окна, которые пропускали через себя солнечный свет. Комната была светлой и чистой. Это тоже была спальня, но только не та, что принадлежала Итачи. На большой кровати, на мягких подушках, лежал бледный молодой человек с темными как смоль кудрявыми, короткими волосами. В этом человеке Сакура неожиданно для себя признала Саске. Надо же, какой необычный образ бледного лица Учихи в обрамлении кудрявых густых волос. Его глаза тоже были мендалевидной формы, так несвойственной ему в той реальности, в которой родилась Сакура. Кожа его, как и привыкла видеть Сакура, была бледной. Но не потому, что он таким родился, а потому, что был болен. Он смотрел на Сакуру из-под приопущеных век. Цвет глаз, который смогла таки рассмотреть Сакура, был не черным. Это был темно-карий оттенок. Если бы Сакуре нужно было подобрать сравнение, она бы выбрала кофейные зерна. Глаза Саске были именно такого цвета. И бледность его в сочетании густых кудрявых черных волос и темно-карих глаз смотрелась неестественно. Черты его лица несколько отличались от тех, к которым привыкла Сакура. Следует помнить, что Саске в этой реальности, в жизни Селестины – испанец. Память Сакуры подкидывала ей информацию о том, что испанцам свойственно иметь загорелвый цвет кожи, потому что они – южане. - Селестина, это ты? – послышался хриплый голос Саске. Сакура опять же не знала, как его звали в этой жизни, посему и не могла называть его как-то иначе. - Я, - отозвалась она, подходя к его постели, - выпей это, - она поднесла к его пересохшим губам чашу с горячей коричневатой жидкостью. Приятный запах говорил Сакуре, что это какой-то отвар из лечебных трав. - Это лекарство? – улыбнулся он. - Это должно тебе помочь, - Селестина устало вздохнула. - Я умираю, Селестина. Этого не изменить. А ты печешься обо мне лишь потому, что так угодно моему брату. Вы оба сумасшедшие безбожники, - хмыкнул он. - И ты хочешь умереть лишь потому, что так, по твоим словам, угодно какому-то Богу? – фыркнула Селестина. - Ты сгоришь в Аду за свое богохульство. - Ты отправишься туда раньше за свое упрямство, бестолочь ты необразованная! – разозлилась Селестина. - Как ты разговариваешь с герцогом? – правдело возмутился Саске, но его болезнь не позволила ему повысить голос. Это был всего-лишь хрип. Селестина хмыкнула. - Ты не герцог, ты упрямый мальчишка! Хочешь сыграть в ящик – фраг тебе в твою аристократическую задницу! Тогда твое тело послужит мне в другом ремесле. - Я думал, что ты шлюха моего брата, - вздохнул он. - Ах ты извращенец, - Селестина опустила чашу с лекарством на прикроватную тумбочку, - не хочешь лечиться, значит я опробую на тебе свои экспериментальные препараты. - Не нада, Селестина, я ведь живой человек, - выдохнул он. - Пока еще живой. Но ты добровольно собираешься умереть. Твой брат велел тебя вылечить, но ты не хочешь лечиться. Мне, в общем-то, плевать, помрешь ты или будешь жить. Не ценишь свою жизнь, значит ты ее не заслуживаешь. Нравится мучиться – так пожалуйства. Я тебе это устрою, - недобро улыбнулась Селестина. - Подумай о том, что мой брат с тобой сделает. - Тебе-то какое дело? - Ты единственная, кто сидит со мной, кто не отвернулся от меня из-за моей болезни. - Лишь по приказу твоего брата, - пожала плечами Селестина. - Я не хочу лечиться не потому, что не ценю жизнь, а потому что верю в Бога. - Опять ты со своим Богом, - ощетинилась Селестина, - да провались он пропадом, ваш Бог! - Селестина! - Хочешь умереть, ты умрешь. Самым мучительным способом! Я тебе это обещаю, - Селестина сощурила глаза. Сакура вздрогнула. В ее понимании так поступать было недозволительно. Это ведь Саске. Которого она любит. Ставить на нем эксперименты только потому, что он не хочет лечиться… Хотя, как бы не было тяжело это признавать, Сакура понимала Селестину. Ее желания, ее стремления доказать обществу, что наука – не пустое слово, а вот Религия, Вера и Бог – ничего не значащие пустые слова. Вновь перед глазами все попылло. Одно воспоминание сменялось другим. И вскоре перед Сакурой замелькали картинки. Вот Итачи оплакивает своего брата. Он умер на той же постели, в светлой комнате, где Сакура была минуту назад. Вот Селестина бежит по подземельям вслед за Орочимару. Вернее, за мужчиной, который так на него похож. Вот ее перехватывает стража в порту и тащит обратно в помесье герцога, которым был Итачи. Вот Итачи бьет ее наотмашь, задаваясь одним единственным вопросом. Зачем она так поступила? Почему не сдержала слово? И если уж она предала собственные слова, Итачи свое обещание сдерживать не обязан. Солнце клонилось к закату. Небо приобрело багряный оттенок, из-за чего казалось, будто листва деревьев горит в огне. Забавно. Учитывая, что Селестина оказалась точно в таком же положении. Ей зачитали обвинения в ереси, колдовстве и разврате и вынесли приговор. Сожжерине на костре. Сакура со страхом и непониманием осмотривала толпу вокург себя. Сама она находилась на постаменте, у ног ее было много сухого хвороста. Она не могла двигаться. Многочисленные ушибы не позволяли. Ее привязали к деревянному столбу, руки были закреплены над головой. Тонкая кожа запястий стерлись до крови. И тут Сакура поняла, что ее ждет. Конечно. К тому же, Селестина ни раз упоминанала костер и казнь. Сакура вздрогнула. Она не хотела это ощущать. Но, кажется, выбора у нее не было. Она ведь чувствовала каждой клеточкой своей кожи дуновение ветра, ноющую боль на запястьях, боль и дискомфорт от ушибов по всему телу… И она ощутила на себе чей-то взгляд. Кого-то, кто был выше этой толпы. И точно, на специальном возвышении, словно балконе, стоял Итачи и смотрел на нее. Их взгляды пересеклись. Ее – непонимающий, и его – жестокий, властный и упрекающий. - Я убила Саске, - прошептала Сакура, опустив глаза, - конечно. Селестина убила Саске, вернее, его версию в прошлом, потому что он не хотел лечиться, вверяя себя Богу. Желая показать ему свою правоту и превосходство, и ничтожность Бога, она мучила его различными ядами. За это ее сожгли, за это она ненавидит и Саске, и Итачи. Но почему я должна чувствовать это… Хворост под ногами Сакуры щедро облили маслом. А затем подожгли. Сакура была в ужасе, наблюдая в глазах людей искру веселия. Как они могут спокойно стоять и смотреть на то, как человек умирает в страшных муках? Как его сжигают заживо? Это бесчеловечно, жестоко, это претит тому учению о прощении и милосердии, которое эти люди принимают за Религию, за своего Бога. По истине, ужасны те люди, что прикрывают свои отвратные дела религией. Но боль затуманивала все мысли. Сакура прокляла Селестину за то, что та позволила ей воспоминать все на чувственном уровне. Гореть заживо в огне… Это отвратительно. Хотя, будучи шиноби, Сакура переживала сильнейшие ранения и привыкла прохожить через все с плотно сомкнутыми губами, не издавая ни звука. Но Селестина, а это было ее тело, не шиноби.Пронзительный крик заглушил все мысли Сакуры. Она с трудом поняла, что это ее собственный крик. Точнее, крик Селестины. Когда все закончилось, Сакура была не в силах открыть глаза. Воспоминания Селестины оставили ее. Она прекрасно понимала, за что Селестина так ненавидела прошлое воплощение Саске и Итачи. Ее можно было понять, но она все равно была виновата. Сакура, как медик, на ее месте никогда бы не поступила с безнадежно больным человеком так, как сделала Селестина. Но теперь Сакура не осуждала темную грань своей души.Воспоминания вновь сменились. На сей раз это была память Саюри. [1] Леонардо да Винчи (1452-1519) многим известен, как автор знаменитой Моны Лизы или Джаконды, что хранится в Лувре. Но он никогда не считал себя художником, это неоспоримый факт. У него всего около двадцати работ, в то время, как у других его современников их намного больше. Леонадрдо да Винчи занимался живописью в перерывах, он был изобретателем. Он был гением. Он внес большой вклад в развитие физики, химии, анатомии. Да Винчи действительно разорял могилы мужчин, вскрывал их, изучал строение внутренних органов. В то время, как католическая церковь строго настрого это запрещало, а вскрытие могил женщин действительно каралось смертной казнью по обвинению в ереси. [2] Красные мантии в Ватикане (центре католичества в Риме, Италия) носили кардиналы (так, собственно, и по сей день). Главным клоуном Селестина назвала Папу Римского. Автор ничуть не оскорбляет ни действующего Папу Римского, Франциска (это замечательный человек, он ничуть не кичится своим положением, ездит по Ватикану на старенькой машинке, выходит к людям, может спокойно гулять и, если встретит туристов, не откажет с ним сфотографироваться. А еще Папа Римский Франциск отвечает на сообщения по электронной почте простым людям) ни саму католическую церковь. Автор просто хотел показать отношение ущмленного церковью ученого, тем более женщины (в то время женщин за людей не считали, они не могли быть ни учеными, ни учителями, ни философами, даже живописью занимались единицы). Так что Селестина недовольна тем, что она, с ее-то разумом и таллантом, должна заниматься либо хозяйством, в то время как на земле процветают болезни, а церковь не поощряет тех, кто изобретает лекарства, считая их еретиками. [3] отсылка к Божественной комедии Данте. Данте описал в этой своей книге, как спустился в Ад, и прошел все девять кругов.