Rhonda Wellington Lloyd — Beauty (1/1)
Ценность материала, из которого сделана клетка, не играет для птицы никакой роли. Серебро, золото, платина? Какая к черту разница? Тюрьма со всеми удобствами не перестает быть тюрьмой, даже если изнутри она больше похожа на сокровищницу. Даже окна в доме Ллойдов всегда закрыты. Причина проста: хозяева не желают дышать пылью улиц, слышать глухой рев проезжающих автомобилей и вдыхать запах из пекарни по соседству. Брук на светских вечерах в кругу подруг отшучивается, что полнеет даже от запаха свежих батонов. Но в ее ранние сорок никто не мог упрекнуть ее в полноте или даже намекнуть на наличие парочки лишних килограмм.
Но в чем радость от худобы, если супруг уже много лет с большей страстью играет на бирже, чем смотрит на жену? Только для сохранения репутации эта чета еще официально состояла в браке. Хотя Ронда догадывалась о том, что отец неспроста задерживается в командировках, а мать после сеанса массажа с молодым и поджарым испанцем, словно бабочка порхает по квартире. Сидя у туалетного столика, дочь семьи Ллойдов поразительно медленно накладывала на губы новый слой алой помады поверх предыдущего. Не слишком пухлые губы становились аппетитнее на вид и казались больше. Бронза альпийского загара сияла то ли от пудры, то ли от молодости, которая, как известно, красит любого. Только в карих глазах с аккуратными стрелками ее не было. ?Такое уж время сейчас?, — часто говорили учителя на родительских собраниях, деликатно умалчивая о большинстве проступков учеников, — ?Дети сейчас взрослеют слишком быстро?. И Ронда лично не знала никого, кто с восторгом и радостью переходил Рубикон детства. Это всегда омерзительно. Ей и самой до сих пор тошно от воспоминаний о первой вечеринке, о первых поцелуях во время игры в бутылочку, опустевшей по вине старшеклассников, с которыми тусоваться вроде бы круче. От мысли о потных руках парня из футбольной команды Ронду до сих пор передергивает. Мерзко. Противнее были только воспоминания о потере девственности.
Рука дрогнула и помада мазнула по левой щеке. Даже думать об этом не стоит во время нанесения макияжа. Слишком уж Ронда привыкла слышать восхищенные и завистливые вздохи, язвительных усмешек она бы не стерпела. Как и шепота за спиной. А слухи о самых популярных людях школы расходятся быстро и перевираются до абсурда.
Сплетни про увеличенную грудь пошли сразу же. Их младшая Ллойд даже не собиралась пресекать. В конце концов, многие девочки уже лежали на операционном столе пластического хирурга. Кто-то укоротил нос крючком, кто-то перекачал жир с живота и начал красоваться пышным задом как у латинос. Хорошая пластика груди сама по себе не могла стать плохим пиаром, а на публике Ронда никогда не ратовала за натуральность форм. Значит, упрекнуть ее в лицемерии никто не мог. Намного сложнее дело обстояло с личной жизнью Ронды Веллингтон-Ллойд. Скрыть интрижку порой намного трудней, чем аккуратный шрам от пластики под тканью дорогого и крохотного бикини, которое могло хоть что-то прикрыть разве что у восьмилетней девочки, при условии, что она тоже была болезненно худа. Отчасти, на нервной почве Ронда начала страдать нервной булимией. И когда она возвращалась с тайного свидания, она с остервенением набрасывалась на бисквиты с глазурью. А потом корила себя за все разом: за набранные полтора килограмма, за глупое увлечение, за собственную недальновидность… Да и вообще, разве может быть дальновидным тайный роман с рослым евреем из бедной семьи, который часто ввязывается в уличные драки? Единственное, что в нем есть благородного — это имя Гарольд. И, пожалуй, отдаленное сходство с Уиллисом из самой последней части ?Крепкого орешка?, которое ограничивается блестящей от пота бритой головой и тяжелым взглядом из-под надбровной дуги.
Знай об этом ее подруги, наверняка бы ужаснулись. Для них такой выбор — просто верх безвкусицы и нелепости. Но как же объяснить этим снобам, что иногда Ронда Ллойд просто не хочет быть такой влиятельной особой, которая несет на себе бремя преемницы огромного капитала семьи, а заодно — ношу невероятной ответственности.
Иногда так приятно быть прижатой к стене, без лишних разговоров, послушно отвернуть голову в сторону, позволяя кому-то коснуться губами шеи. Это сначала. А потом, уже после, когда Ронда отворачивается, чтобы поправить чашечки бюстгальтера и уйти, она почему-то оглядывается назад, быстро повернув голову, как хищная птица. На секунду замирает, никак не может привыкнуть, а потом старается просто выбросить из головы этот взгляд. Так наверное смотрят люди, на руках у которых умирают близкие по их собственной вине. В глазах замирает испуг, непонимание, бессилие. Словно, Гарольду не верится каждый раз, что он только что был с ней.
А ведь был. Больше, чем кто-либо из тех, кто имел смелость об этом похвастать. Наверное, мама бы сказала, что такая уж она, женская доля. Может быть, у испанского массажиста когда-то было такое же выражение лица?
Ронда не знала. Единственное, что она вообще знала о своей матери, пугало. Потому что дочь не хотела идти по ее стопам и становиться такой же ?трофейной? женщиной. Гордостью обладателя и предметом зависти коллег. Проще говоря — прекрасной партией, идеальной внешне и чудовищно несчастной за закрытыми дверьми своей собственной, отдельной спальни. Но сейчас Ронда красила губы помадой, потому что через пятнадцать минут должен был подъехать Лоренцо. Он хотел познакомить ее с друзьями и заодно совершить демонстрационный парный променад по залам нового ночного клуба, который принадлежал его семье.
Истории имеют свойство повторяться. К сожалению для самой Ронды, она тоже становилась чьей-то любовницей, чьим-то лидером, чьим-то трофеем.