Сказание о душе утраченной и любовью спасённой (1/1)

Гоняться друзья без сна и отдыху, а всё Азовку догнать не могут. То она море перед ними разольёт буйное, то горы высоки возведёт, а то землю разверзнет и пропастью разделит бездонной.Да все те преграды кони волшебные, точно птицы перелетают. Взмахнул Кащей мечом своим и перед Азовкой горы выросли, да такие, что не пройти ей дале – только хочет их перелететь, так всё выше становятся, а обойти хочет, так дальше во все стороны тянутся.Нагнали они её у гор этих, кольцом окружили. — Верни, что чужое взяла, — потребовал Бэкхён, да только не боится его Чонха, лишь улыбается.— Чужого не брала я, а своё себе вернула. Знать, так и не отгадал ты загадки моей, отец. А коль не отгадал, то и я при своём останусь.— Довольно! Не противься ты воле моей, дочка! Коли была бы ты не так упряма да на дела плохие скора, и я бы воли твоей не отнимал. Верни душу чужую и боле греха не верши такого.— Уговор ты наш знаешь, отец – тогда я уступлю, когда загадку мою ты отгадаешь, а до тех пор, на земле этой чужой не властен ты надо мною....Пока же погоня эта длилась, уже и заря на востоке зажигалась. В лучах первых на царевич любимого глядючи, впервые заплакал Булат. От тоски своей по времени их утраченному, от страха любовь свою навек потерять. — Царевич мой, взгляни же на меня снова. Обещался я тебе, коли серебро кольца потемнеет, всё я брошу, за край света пойду, смерти в глаза загляну, но тебя не покину... Пускай душу свою Азовка в сердце твоём прятала, только тебя одного я люблю. Так дай же мне снова дивный голос твой услышать, что песню рассветную поёт! Свет мой... — слёзы горькие роняет Чондэ, любимого обнимает, к сердцу своему прижимает.И от слёз этих гарячих пробудилось сердце царевича – огнём в груди его вспыхнул, да пеплом не сгорело, а точно день ясный заново родилось.Отгадал Булат загадку эту и чары Азовки пропали точно морок ночной на заре. Сгорела девица в огне, точно медь расплавилась – только перстень изумрудный и остался от неё.Пробудился от сна этого Чунмён, снова взглянул Чондэ в очи его ясные и улыбнулся. За руку ласково взял и уста его алые целовал. Возвратились они все в земли родные да с дороги тяжёлой три дня и три ночи все спочивали. А как все снова в дорогу собираться стали, снова печаль царевича одолевать стала. Разлетелись все друзья по гнёздам родным, а самому то и некуда вернуться. Только Булат не спешит в град родной воротиться, рядом остаётся. Не берёт его сон в ночку тёмную, под звёздами весенним в саду серебряном сидит на терема крыльце. Глядит он на перстень свой с изумрудом, что отцом давным давно подаренный, а сам по краям родным тоскует. Но вот, глядит – в тени дерева серебряного сидит Булат да в небо тёмное смотрит взором печальным. Сошёл царевич в сад, к другу верному подходит и подле него садится.— Друг мой верный, свет мой Булат, что же печалит тебя?— Печалит меня, мой царевич, лишь тоска тяжёлая в очах твоих. Краше яхонтов дорогих и пиров весёлых твоя лишь улыбка одна...На слова его эти Чунмён улыбается ласково, за руку его берёт и отвечает:— Не печалься, свет мой Булат, с тобою одним тоска моя как ночка на заре убегает. Печаль твоя сердцу моему тяжела – не такой ты человек, что прежде печали предавался. Освети мне путь мой улыбкой своею.— Куда бы не пошёл ты, царевич мой, там и я с тобою буду. От невзгод тебя с берегу, тоску твою прогоню, слёзы твои высушу. Сколько веку мне по земле этой ходить, столько тебе отдам без остатка, — улыбнулся Чондэ с теплотой и голову свою на плечо крепкое склонил. Лишь сказал это и сон его сморил. Берёг сон его безмятежный Чунмён, волосы светлые гладил и песню тихую напевал, что давно ему мать пела, пока самого сон не сморил. А как ночь миновала, коней они добрых седлали да солнцу навстречу за край свету езжали. Только ветер да пыль за ними – путь их новый нам неведом.Много по земле нашей сказок добрых сказывается, но эта одна лишь сердцу милее. Сколько не будет на свете царей да королей славных, а никому не сравниться мудростью и добротою с Олегом Всеславовичем, царевичем Заряницы, как не быть никому бесстрашнее и любви своей вернее друга его Булата.