18 (1/1)

Грусть. Сюжет: кто сказал, что Пожиратели Смерти не умеют любить? Очень даже умеют... Пейринг: Антон Долохов/Эван Розье. Дисклеймер: персонажи принадлежат тете Ро, фантазия – мне. Саммари: рассказ о странностях русской души *).По инерции в облаке света Неживые шагают тела. Выдыхаю воздух согретый, Но я слабый источник тепла. Холодею у светофора, Выпуская пар изо рта. Отвернись, потому что скоро Разорвет меня пустота. Сохрани мое фото на книжной полке, Там я в старом пальто, с сигаретой во рту. Через миг разорвусь на осколки И наполню собой пустоту. (Флёр, ?Пустота?) Антон Долохов больше всего ненавидел показную грусть. Слёзы при людях, истошные завывания, траурные одежды, печальные венки, слащавые речи – словом, всё, чем сопровождалась смерть у него на родине. Из-за этой неприязни к общепринятому он и покинул родной дом вскоре после смерти младшей сестры. Как оказалось, навсегда. Все друзья и знакомые считали его человеком безбашенным, легкомысленным, немного со странностями и в общем-то неспособным на глубокие чувства. Широкая русская душа, не отказывающаяся от выпивки, развлечений и не чуждая всех проявлений лихачества и крайностей. Да, таким он тоже был. Но никому и никогда он не признался бы, что ему знакома и та самая знаменитая русская любовь – отчаянная, слепая, готовая на всё, самоотверженная любовь-жалость. И идущая с ней рука об руку русская тоска, черная, дремучая, заливаемая водкой и прорывающаяся наружу в длинных, тоскливых песнях. Когда ему сказали, что Эван Розье погиб в поединке с аврором Грюмом, Антон не сказал ни слова и не пролил ни слезы. И не только потому, что не хотел проявить слабость перед теми, кто стерег и мучил его в Азкабане. Просто он не признавал показной грусти. В тот же самый роковой день, когда на него свалилось известие о предательстве Каркарова и смерти Эвана, Долохов издевался над стражами, горланя пошлые частушки и смеясь, как сумасшедший. Все тринадцать лет в заточении он молчал, постепенно теряя силы от скудной еды, мутной воды, холода и визитов дементоров. Ничем не выдавал, как пусто и одиноко было у него на душе. И выйдя из тюрьмы, он жил как прежде – ходил на рейды, развлекался, пил, таскался по злачным местам. И никто не знал, что огневиски и пивом он пытается заглушить свою боль. Свою любовь. В темные, глухие ночи за очередным стаканом он вспоминал золотисто-карие глаза любимого, его хитрую улыбку и рыжеватые, немного вьющиеся локоны. Вспоминал, как они впервые встретились на какой-то вечеринке, как в тот же миг между ними будто пробежала искра. С той гулянки они ушли вместе, тайком от всех - ведь никто им уже не был нужен. Ничего не имело значения, кроме дрожи от желания и сладкой боли, сжимающей сердце. Наверное, никакой Обливиейт не смог бы стереть из памяти Антона вкус тех первых поцелуев, робких и одновременно страстных. А уж тем более то, что было дальше - ласки, которые становились все смелее и доставляли все больше удовольствия, боль первого слияния и постепенно нахлынувшие вслед за ней горячие волны наслаждения. Именно ради Эвана, ради того, чтобы постоянно быть с ним, Долохов стал Пожирателем Смерти. Он верно служил Темному Лорду, потому что это было важно для возлюбленного. Следовал за Эваном, как тень, чтобы беречь его от опасности. Увы, не уберег. Ввязался в схватку с аврорами - один против пятерых - и, конечно же, был побежден и загремел в Азкабан. И уже в тюрьме услышал роковые слова: "Розье больше нет. Убит". В окно заглядывала луна, будто желтый глаз какого-то странного животного. Напиток обжигал горло, но не мог избавить Антона от тоски и горечи утраты.Столько лет прошло - а он все не мог поверить, что Эвана нет. Ему всё казалось, что когда-нибудь дверь откроется, и послышатся знакомые шаги, и знакомый голос скажет: "Ну что, не ждали? Давай прогуляемся". Эван любил бесцельно шататься по городу. Иногда его тянуло шарахнуть Конфундусом магглов, сдававших напрокат автомобили, и, угнав таким образом какую-нибудь машину, гонять по улицам на сумасшедшей скорости. Антону казалось, если бы они оба не были магами, у них были бы все шансы разбиться. Теперь он думал: "Лучше бы мы были обычными магглами и врезались в столб на какой-нибудь из тех долбаных тачек, Эван. Тогда мы бы погибли вместе. Тогда я бы не мучился так, как сейчас". После таких прогулок они возвращались домой среди ночи и спешили в спальню, чтобы заняться любовью. Быстро, яростно, кусая и царапая друг друга. Про Эвана все говорили, что он немного бешеный, но только Антон знал, насколько это правда. Только после любви Эван становился тихим-тихим и необыкновенно нежным. Положив голову на грудь любовнику, он засыпал, улыбаясь, как ребенок. И это были самые лучшие минуты в их жизни. Столько лет прошло - а он всё не мог поверить, что таких мгновений никогда не будет... Еще один глоток огневиски. Не помогало. В душе царила болезненная пустота. С маленькой колдографии Эван улыбался ему, такой прекрасный и беззаботный. Кто мог подумать в то сладкое время, что их счастье закончится так скоро?! Антон закурил. "Вот так и жизни наши, как эта сигарета" - подумал он. - "Огонь, а потом остается только дым и пепел". И он пил и горланил песни до потери сознания. Лишь на рассвете пришел тяжелый сон. А утром Долохов вновь цеплял маску веселья на лицо. Смеяться над собой, над другими, над самой судьбой - вот что он считал самым верным путем в жизни. Больше всего он не любил показную грусть.