1 часть (1/1)

Какие тайны хранят дома и улицы старой Москвы? Время идет вперед, продолжая непрерывную летопись в книге истории, сменяются века, эпохи, но стены домов навсегда запоминают и молчаливо сохраняют события, встречи, горести и радости былого. ***В один из зимних февральских дней, когда солнце золотило снежные сугробы, а щеки пощипывал легкий морозец, молодая и красивая женщина решила прогуляться по заснеженной Москве. Так редко ей удавалось выхватить хотя бы один свободный день между гастролями и разъездами в своем плотном рабочем графике, чтобы вот так, спокойно, никуда не торопясь, погулять, любуясь городскими пейзажами и архитектурой старинных улиц. Дети и собака остались с матерью, телефон, всегда разрывающийся от звонков и оповещений, отключен. Работа? Точно не сегодня. Ничто не испортит эту прекрасную зимнюю прогулку и не помешает остаться наедине со своими мыслями. Впрочем, совсем незамеченной ей сегодня остаться все равно не получилось: пара прохожих, шедших навстречу, очевидно узнали в неприметно одетой, скрытой объемным капюшоном и широкими черными очками, фигуре известного рок-музыканта, кумира многотысячной аудитории, Диану Сергеевну Арбенину. Не растерялись и, поравнявшись с ней на заснеженной улице, подошли и попросили автограф. Диана расписалась и пошла дальше, снова погрузившись в свою задумчивость.Она проходила центральными улицами и вышла к Новинскому бульвару. Подойдя к одному из домов, по какой-то странной причине привлекшему ее внимание, она остановилась...Новинский бульвар, до 1964 года носивший название Кречетниковский переулок, где век назад был дом четы Герцык-Жуковских — один из знаменитейших и посещаемых московских литературных салонов того времени. Хозяйка дома, мемуаристка, переводчица и литературный критик, Аделаида Герцык любила приглашать на творческие вечера молодых талантливых поэтов, иногда совсем никому еще не известных. Опекала и всячески их поддерживала. Нет, она ничего не забыла, она все слишком помнит. И когда уезжала в неизвестность эмиграции, в скитания в поисках лучшей жизни, и когда возвращалась в уже чужую и чуждую ей Россию, вслед за мужем, чтобы дать сыну родину, которой он никогда не видел, в голод и нищету, где ее ждала страшная и унизительная безысходность, которая погубила ее. И когда тем воскресным утром, подождав, пока все уйдут, полезла на табуретку, наскоро нацарапав три прощальных записки...Она все слишком помнит. И, как бы ей не хотелось, как бы не старалась она впоследствии всю жизнь открещиваться от этого факта своей биографии, нивелировать значимость этой дружбы, ей никогда не удастся забыть и вычеркнуть из жизни этого человека. И она всегда будет знать и помнить, благодаря кому стала первым поэтом XX века.В один осенний вечер октября 1914 года она вновь посетила дом своей давней знакомой Аделаиды Казимировны Герцык. Она, никому еще неизвестная, молодая поэтесса Марина Цветаева, автор первой и единственной книги стихов, очень домашней и трогательной своей детской дневниковостью, изданной на свои средства, которая, впрочем, уже успела получить лестные и восторженные отзывы. И даже Максимилиан Волошин сам пришел к ней, чтобы лично познакомиться с молодым гением. Возможно, ей еще не доставало уверенности в себе, но это молодая поэтесса с лихвой компенсировала вызывающим поведением и дерзостью.Устав от шума и светской болтовни, Марина удалилась в дальнюю гостиную, где, к своему удовольствию, никого не обнаружила. Комната была очень светлая и просторная, напротив от входа было широкое окно, драпированное белоснежным кружевом занавески с кистями, а перед окном стояли два больших мягких кресла, разделенные между собой маленьким журнальным столиком. Справа потрескивал уютный камин, а над ним висели большие старинные часы. Марина подошла к окну, достала портсигар и села в кресло. Просидев в желанном одиночестве какое-то время, она уловила приближающиеся к ней голоса. Один — ее доброй старшей подруги, хозяйки вечера, второй — немного хриплый, но необычайно мягкий и звучный, еще не знакомый ей. Она подняла глаза и увидела, как в комнату вошли Аделаида Казимировна и стройная молодая женщина лет тридцати, невысокого роста, со светлыми, немного волнистыми волосами, в черной вязаной куртке с воротником поверх классически-строгого шелкового черного платья, делающего фигуру женщины несколько андрогинной. Задержав на пару секунд изумленный взгляд на таинственной леди, Марина резко встала из своего кресла и подошла к вошедшим. — Марина, для меня большая честь представить Вам Софью Яковлевну Парнок — поэта, переводчицу, литературного критика, — сказала с добродушной улыбкой Аделаида Казимировна, — а это Марина Ивановна Цветаева — начинающая и очень талантливая поэтесса, автор сборника ?Вечерний альбом?. Это о ней говорил Вам Максимилиан Александрович. Молодая леди стояла перед ней, чуть склонив голову, взгляд ее серых глаз был сосредоточен, но очень светел и открыт. Марина протянула руку и ощутила в своей ладони неожиданно прохладное, но очень нежное прикосновение.Подошли какие-то люди, отвлекли и увлекли за собой Аделаиду Казимировну, оставив новых знакомых наедине. — Марина, может быть, присядем? — решилась предложить Софья после некоторого молчания.— Да, конечно, — как можно небрежней постаралась ответить Марина, но голос выдал внезапно охватившее ее волнение. Она не могла не отметить про себя, как красиво шелковые складки платья облегают стройные бедра женщины при ходьбе, как идет ей эта куртка с воротником и как великолепно она улыбается. Сочетание невероятной женственности с чем-то мальчишеским, юношеским неудержимо ее привлекало.Они сели в кресла и снова замолчали. Марина старалась сделать вид, что погрузилась в задумчивость, но то, как она вертела на пальце колечко, выдавало ее с головой. Какое-то странное, но приятное смятение охватило ее. Человека, сидящего рядом с ней, она видела впервые, но отчего-то он был ей настолько приятен и мил, как будто она знала и любила его всю свою жизнь. И отчего-то тут же она отчаянно возжелала, чтобы незнакомка полюбила ее в ответ. Но каким безумием казались такие мысли! Ведь они едва перемолвились парой слов, а Марина уже думает про нее как про хорошо знакомую и близкую приятельницу... Но отчего эта женщина такая обаятельная и красивая, что тут же — сразу — хочется вверить ей всю свою жизнь?— Марина, у Вас не будет закурить? — вежливо осведомилась леди, поднося к тонким губам папиросу. Кивнув, Марина поднесла спичку. Приблизившись к собеседнице, она почувствовала легкий, свежий, еле уловимый запах цветочных духов, носивших название ?Белая роза?. Ее снова охватило безотчетное волнение, сердце билось слишком громко, и она испугалась, что Софья заметит это и снова пристально посмотрит ей в лицо. Вдруг резко вспыхнул и тут же погас огонь в камине, отчего Марина невольно вздрогнула.Все-таки интерес переборол в ней волнение и она нашла в себе силы повернуть голову вправо. Она повернулась и невольно залюбовалась неповторимым гордым профилем, прямым длинным носом, заостренными чертами лица и высоким, выпуклым лбом над ясными серыми глазами, в глубине которых мерцала какая-то таинственная искра. Марина видела как узкие точеные губы пускают кольца дыма, как изящная и тонкая рука, что пару минут назад холодила ее ладонь, держит папиросу, как внимательно и несколько отстраненно смотрит женщина перед собой, вероятно о чем-то глубоко задумавшись. Казалось, Марина сейчас отдала бы все какие у нее только есть деньги, чтобы лучший скульптор в городе тотчас же появился здесь и создал портрет этой невероятной женщины. Этот профиль в своем сознании она запечатлела навсегда.Свободно шея поднята,Как молодой побег.Кто скажет имя, кто — лета,Кто — край ее, кто — век?Извилина неярких губ Капризна и слаба,Но ослепителен уступБетховенского лба.— Марина, я слышала, Вы музицируете? Ведь Ваша мама была выдающейся пианисткой? — наконец решила прервать молчание Софья, продолжая дымить папиросой, но все так же не взглянув на собеседницу, как будто угадывая ее тайные страхи.— Да, была, но я вряд ли смогу порадовать Вас своей игрой: когда-то, в детстве, гаммами мать сумела напрочь отбить все желание к музыке! Она хотела сделать из меня великую пианистку, гениальное продолжение себя, а я.... впрочем, не важно, что я хотела. Так что вероятно вынуждена Вас разочаровать... А Вы, Софья, музицируете?— Да, немного, — коротко отозвалась Софья, — но консерваторию я так и не окончила. Наверно не хватило терпения учить всю эту нотную грамоту, которая казалась мне какой-то несусветной чертовщиной, придуманной точно в наказание. Я вообще не окончила толком ни одно свое начинание. Разве что гимназию окончила с медалью... Но это было дома, в родном Таганроге. Юридический факультет тоже бросила. Крайне необразованный человек, очень мало читаю и всегда мучаюсь этим, нехватка знаний дает о себе знать, — в ее голосе слышалось искреннее сожаление. — Я тоже так и не окончила ни одной из своих гимназий, — равнодушно ответила Марина. Похоже ее, в отличие от Софьи, незавершенное образование нисколько не тяготило. — Отовсюду меня выгоняли за неподобающее поведение, — с горькой усмешкой добавила она.— Не любите подчиняться? Вероятно, Вы обладаете неукратимым и незаурядным нравом? — поинтересовалась Софья. Похоже новая знакомая определенно нравилась ей. И с каждой минутой, с каждой новой брошенной ею фразой все сильнее.— Вероятно, — с вызовом подтвердила Марина.— Но Вам учиться и не нужно, Вам все уже дано от природы, Марина — Вы большой талант! Вы еще сами не знаете, какая Вы! Вы молоды, но уже пишете такие превосходные по силе и ясности мысли стихи! Я была приятно удивлена и рада теперь познакомиться с их автором лично, — Софья улыбнулась и в глазах ее отразилась добродушная и лукавая насмешка. Лицо Марины вспыхнуло искренним удивлением и она неожиданно, немного по-детски воскликнула:— Вам давали читать мою книгу? — Конечно, — спокойно и знающе улыбнулась Софья, потушила папиросу о синюю перламутровую пепельницу, стоящую на столике, встала с места, — Марина, прошу меня извинить, я отойду ненадолго, — вдруг она подошла к Марине и на секунду коснулась ее руки, — я про Вас уже многое знаю, главное не потеряйте себя, — как-то слишком загадочно и двусмысленно произнесла она и добавила и ушла, оставляя за собой шлейф цветочного аромата. Оставленная сидеть в недоумении, Марина удивленно смотрела ей вслед.Весь оставшийся вечер она не могла найти себе места, скурила дюжину папирос, затем решилась снова разыскать в толпе гостей новую знакомую, ловила ее взглядом, увидела ее с бокалом в руке, звонко смеющуюся и улыбающуюся какой-то незнакомой даме, но отчего-то не решалась подойти. Наконец она вытащила из стоящей на подоконнике вазы одну розу и на негнущихся от волнения ногах несмело пошла к Софье. Увидев ее, та широко и тепло улыбнулась и, извинившись, оставила даму, с которой беседовала прежде. Они чекнулись бокалами и Марина протянула ей цветок. Софья взяла его и их руки снова слегка соприкоснулись, ладонь Софьи уже была теплая и такая нежная и трепетная, что хотелось продлить это касание как можно дольше. Серые ясные глаза напротив нее светились добротой, несколько насмешливо улыбаясь и приглашая к дружбе.— Ох, простите, я такая неловкая! — смущенно улыбнулась Софья, вытащив из сумки и случайно выронив платок... ***Она всегда любила Питер, родилась и всю свою жизнь прожила именно в этом городе, поездки по работе в Москву не то, чтоб очень ее тяготили, но она всегда немного как бы страшилась этого огромного города, не чувствовала себя там дома, и так никогда и не смогла к нему привыкнуть. Собственно, это тоже была одна из причин, почему только-только добившаяся успеха группа ?Ночные снайперы? неожиданно для поклонников распалась. Диана уехала в Москву, решив, что Питер уже дал ей все что мог, и что она его переросла, несмотря на то, что там у нее оставался дом, который заботливо подготовила для нее любимая женщина. Или некогда любимая?.. Продолжала ли она любить Светлану, когда принимала решение о переезде? продолжала ли любить, когда собирала вещи? когда уезжала? когда попала в новую для себя и, вероятно, более привлекательную компанию, чем тот круг общения, который долгие годы был у нее в Питере? Или все-таки еще любила, но, любя, резала пуповину по причинам, которые были сильнее любви? А Светлана отпустила, вырвав из себя с мясом и кровью своей души... Вчера был отыгран знаменательный концерт, собрано столько цветов, что, кажется, если их всех разложить на полу, цветочным ковром можно покрыть всю сцену. Светлана решила не возвращаться в тот же вечер домой, а остаться на ночь здесь, отдохнуть и уехать завтра. Утром, проснувшись в гостинице в окружении подаренных цветов, пребывая в хорошем настроении, она собралась и решила вдруг прогуляться. Странно, давно она не испытывала такого беспричинного удовольствия от пребывания в Москве. Но хорошая погода и красивая, настоящая, снежная зима, которой давно не бывало, вероятно поспособствовали этому. Она шла неспеша, изучая улицы, дома, прохожих. Тихими медленными хлопьями пошел снег и деревья нарядились как в сказке. Светлана остановилась на Арбате у одного из старых домов...Тот вечер 1914 года в доме Герцык-Жуковских стал поистине судьбоносным в жизни молодого поэта и критика Софьи Парнок. Накануне ее приятельница Аделаида Казимировна дала почитать ей сборник молодой, еще никому неизвестной поэтессы, и очень восторженно о ней отзывалась. Уже года два или три, как Марина Цветаева была вхожа в ее гостеприимный дом, где всегда могла найти дружеское утешение. Софья тоже бывала здесь частой гостьей. Аделаида Казимировна заручилась обязательно как-нибудь познакомить Софью со своей талантливой подопечной. И вот настал наконец тот вечер, но ни одна из героинь не могла предположить, каким важным он станет для каждой из них. Да, она знала, что Марина к ней обязательно придет. И что приход этот не заставит себя долго ждать. Нет, конечно, они не договаривались ни о чем в тот вечер, но остаток его они провели наедине, беседуя вдали от других гостей, необычайно увлеченные друг другом, понимая, какая неминуемая тоска их ждет, когда настанет время расставаться. И вот на следующий день звонок.— Софья, здравствуйте, это Марина, помните меня? — несколько сбивчивым от волнения голосом произносит Цветаева.— Здравствуйте, Марина, конечно помню! — бодро и весело отозвались на том конце.— Мне дали Ваш телефон... не знаю, насколько это удобно, но... — смущенно зашептал голос в трубке, — можно я к Вам приду?— Когда? — Сейчас!Софья жила на Арбате. На днях она бурно и резко порвала с бывшей подругой, Ираидой Альбрехт, в тот же день собралась и сняла себе отдельную комнату. Отдельное жилье сейчас оказалось как никогда кстати. И вот Марина уже на пороге ее новообретенного дома. Тонкая, стройная, немного мальчишеская фигура, с еще угловатыми чертами, золотистые лучи недлинных волос из-под шапочки, зелень глаз сквозь круглые очки, перламутровый румянец щек...— Я знала, что Вы придете... — прошептала Софья, одаривая гостью улыбкой. — Я не могла не прийти! — откровенно ответила Марина.Она сняла пальто, сапожки и шапочку, прошла в комнату. Софья заботливо повесила одежду на вешалку и прошла следом. — Я ненадолго... просто очень захотелось Вас снова увидеть. Дочь осталась с няней, а Сережа еще не вернулся из санатория.... — извиняюще-сбивчиво зашептала гостья, потом резко замолчала — взгляд ее упал на пианино, стоящее у дальней стены. Она медленно подошла к нему, подняла крышку. — Соня, голубушка, сыграйте мне? Прошу Вас... — она взглянула на Софью и в ее глазах отразилась мольба. — Хорошо, я сыграю, — благосклонно улыбнулась Софья, медленно подошла и, приобняв сзади Марину за плечи, как-то очень интимно произнесла: — сыграю специально для Вас. Женщина указала Марине на стоявший рядом стул, сама села к инструменту и положила руки на клавиши. Из-под тонких, чувственных пальцев поплыли и наполнили комнату звуки музыки. Какое-то большое, невероятное, возвышенно-просветленное чувство посетило душу Марины. Она сидела задумчиво и тихо, не отрывая глаз от пальцев на клавишах. Когда она закончила игру, Марина сказала:— Это великолепно! Вы великий музыкант! Разве Вы сами не осознаете этого? — Марина, что Вы! Не преувеличивайте, я и поэт-то так себе... — весело рассмеялась Софья. — Особенно по сравнению с Вами, — уже более серьезно добавила она. — Я не поэт, я иногда только... Почти десять лет как я печатаюсь, а что толку? Пишу очень трудно и мало. Я никогда не бываю довольна собой и своими стихами я довольна только в момент написания. Я ищу, ищу те единственно верные слова, которые бы позволили мне выразить себя, но не нахожу и снова впадаю в отчаяние! Я сама себе противна в своем творческом бессилии. И ни за что не решусь на первую книгу. Первую... может первая станет и последней, как знать. А может вообще книг не будет.— Не казните себя. Я еще мало Вас знаю, но знаю, кем Вы обязательно станете! — горячо и быстро зашептала Марина. — Посмотрите, как Вы владеете инструментом! Именно через музыку Вы ощущаете мир и Ваши стихи так музыкальны... А что это за футляр стоит у Вас вон там, на полу? — Марина указала на другой конец комнаты.— Ох, Марина, это скрипка... — выдохнула Софья.— Скрипка? — удивленно переспросила Марина. — Вы играете на скрипке? Можно посмотреть инструмент?— Я давно, очень давно ее не доставала и, кажется, уже разучилась держать в руках. Послушается ли она меня в этот раз? Она ведь как женщина — весьма капризна и переменчива в своем настроении, просто так к себе не подпустит, — ответила Софья и открыла блестящую коробочку. Инструмент выглядел восхитительно и сиял как новый. Было видно, как бережно к нему относились. После некоторого колебания Софья все же подняла смычок и легонько провела по струнам, скрипка звучала превосходно, как будто только что после настройки. Она попыталась что-то сымпровизировать.— Нет, я не могу... — женщина вдруг резко оборвала игру и опустила смычок. — Что с Вами? — обеспокоенно спросила Марина, заглядывая в серые глаза напротив. И то, что она в них увидела, ее сильно ошеломило.— Марина... — Софья отложила смычок в сторону и накрыла ладонью лежащую на клавишах руку девушки. В ответ она положила вторую руку поверх руки Софьи. Они сидели, сплетая пальцы, и в молчаливой интимности, глядя друг другу в глаза, понимали все без слов. Это была больше, чем любовь, это была предназначенность обеих друг другу. Они обрели друг в друге то, чего им обеим тогда так не хватало, и они обе поняли это сразу, с первого взгляда, без слов, на каком-то интуитивном, космическом уровне. То родство, братство, что они почувствовали друг в друге еще в самые первые минуты их знакомства, соединит их навек и одновременно с тем однажды погубит.Не так давно Софья пережила развод после кратковременного и несчастливого брака с молодым петроградским литератором Владимиром Волькнштейном, очевидно, он стал первым и единственным мужчиной в ее жизни. Она сама понимала, что брак при ее складе характера был огромнейшей глупостью, но будущий муж был ей приятен, помогал в ее литературных делах, к его авторитету она охотно прислушивалась, к тому же, она хотела иметь ребенка. Но оказалось, что по состоянию здоровья у нее не может быть детей, (вообще здоровье у нее всю жизнь было неважное), а роль музы для своего мужа, по ее собственному признанию, она сыграла отвратительно. Она чувствовала его литературный авторитет над собой, и если он в союзе с ней писал стихи, то она, опять же по ее собственному выражению, пописывала... Она поняла, что сможет сделать из себя что-то только в том случае, если освободится от этих тяготивших ее отношений. Развод был трудный и бывший супруг долгое время надеялся вернуть ее обратно. Ведь она сама нуждалась в музе. И муза пришла к ней, так просто и неожиданно... Софья сразу поняла, что перед ней большой поэт, и она уважительно и заботливо относилась к таланту младшей подруги, взячески способствуя его развитию. А у Марины спустя всего пару дней после их знакомства полились стихи такой откровенной и чувственной силы, каких, пожалуй, еще вряд ли знала русская поэзия. Она смогла, наконец, вырваться из своего замкнутого детского мирка, благодаря Софье ее поэтический дар окреп, обрел силу и вышел на новый, доселе невиданный уровень. И Софью не обошло стороной вдохновение, после встречи с Мариной она стала писать больше и лучше, снова начала проставлять даты под стихами, и уже стала подумывать об издании своей первой книги. С появлением в ее жизни Марины она начала наконец обретать свою душу и находить те самые, единственно верные слова для ее поэтического выражения. Уже хорошо известная в литературных кругах и печатавшаяся в толстых журналах, она вводила Марину в московские литературные круга, помогала ей наладить нужные связи и щедро делилась с ней своими дружбами. И везде, куда Софья приводила молодую поэтессу, слушатели были неизменно очарованы ее талантом, незаурядностью ее личности, и даже ее развязными, иногда чересчур вызывающими манерами. Они стали вместе появляться на литературных вечерах и ради шутки любили ошеломлять публику, сидя в обнимку и куря по очереди одну папиросу. Они были молоды, счастливы, смелы и полны вдохновения. Они посеяли друг в друге те бесценные семена, которые, взойдя в свой час, сделают их великими и самобытными поэтами своей эпохи.С тех пор подруги уже не расставались. Марина приходила часто в эту комнату на Арбате и они целыми часами музицировали, читали стихи, беседовали, прерываясь лишь на поцелуи. Теперь Софья вновь нашла в себе силы и вдохновение к игре на скрипке. И скрипка звучала превосходно как никогда. Марина следила за движением пальцев, ласкающих струны, а чуть позже, после струн, эти же пальцы переходили к ласкам и изучению ее тела. И эти пальцы Марина будет воспевать в одном из лучших стихотворений своего цикла, обращенного к Софье:До умилительности чистИстаявший овал,Рука, к которой шел бы хлыст,И — в серебре — опал.Рука, достойная смычка,Ушедшая в шелка,Неповторимая рука,Прекрасная рука.Нет, до встречи с Софьей, она не знала, что физическая любовь может быть такой волнующей, сладостной и трепетной, что глаза склоняющейся над тобой женщины могут смотреть с такой благоговейной, почти молитвенной, и преданной любовью, с почти материнской заботой, что такой простой жест, как касание руки, может разливать по телу такую приятную дрожь. О, какое бесчисленное количество раз в своих стихах к Софье она обожествляла ее прекрасные, сильные, красивые руки! Вероятно, муж не мог дать ей всего этого и за три года брака с ним она почти ничего так и не почувствовала. А засыпать на груди Софьи, в ее нежных и надежных объятиях, было так спокойно и хорошо, и вся боль и все тревоги покидали ее.?Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою? —Ах, одностишья стрелой Сафо пронзила меня!Ночью задумалась я над курчавой головкою,Нежностью матери страсть в бешеном сердце сменя,—?Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою?.Вспомнилось, как поцелуй отстранила уловкою,Вспомнились эти глаза с невероятным зрачком...В дом мой вступила ты, счастлива мной, как обновкою:Поясом, пригоршней бус или цветным башмачком,—?Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою?.Но под ударом любви ты — что золото ковкое!Я наклонилась к лицу, бледному в страстной тени,Где словно смерть провела снеговою пуховкою...Благодарю и за то, сладостная, что в те дни?Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою?.***Диана шла по Лубянке. А ведь сейчас, как и тогда, идет снег... Только тогда было холоднее, ветренее, тревожнее... Именно тогда, в тот зимний вечер, наступили первые предвестники их неминуемой разлуки. Холод, зима, снег — не только метеорологические приметы, но и метафоры охлаждения чувств... В тот зимний вечер Марина шла по Лубянке. Было уже довольно темно, стрелки на часах показывали начало восьмого. С Софьей она не виделась уже несколько дней. Последний раз она заходила к ней вместе с дочкой, которая терпеливо сидела и слушала как мама и ее подруга по очереди читают друг другу стихи и как ?тетя Соня? играет на скрипке. В недавнем прошлом осталась замечательная рождественская поездка в старинный город Ростов Великий, где женщины гуляли по заснеженному рождественскому рынку и не без удовольствия ловили на себе взгляды толпы, удивленно взирающей на красивых московских барышень. А потом зашли в старинный собор, где внимание Софьи было приковано к иконе Богородицы в великолепно украшенном киоте. Как смеялась Софья, когда Марина, полня абсолютной решимости, сказала, что украдет для нее так понравившуюся ей икону! В общем, Марина, со всей присущей ей несдерженностью и максимализмом, который тогда, возможно, и привлек в ней Софью, была в своем репертуаре. А вечером, невозможно уставшие, но счастливые, подруги нагрянули в гостиницу, где решили погадать на картах. Вообще Софья часто гадала, и на картах, и даже на кофейной гуще. Завершился же этот вечер в счастливых объятиях друг друга, Софья гладила Марину по голове, ласково перебирая каждый завиток волос. Марина лежала головой на чужой груди, и ее губы были прижаты к маленькому цветку на брошечке Софьи. Вдруг Марину потянуло в сон, она взяла руку подруги и ласково и доверчиво, как дитя, провела по ней своей щекой. Так окончился этот безумный день. Все эти воспоминания нахлынули на нее волной и она сладко вздохнула, улыбаясь сама себе на ходу. Вспомнилось, как Софья играла для нее на скрипке, как читала ей свои новые стихи, ее родное, милое лицо, ее великолепную восхитительную улыбку, родинку на ее шее... Вдруг внезапно перед ее лицом пролетели сани. Так быстро и стремительно, что Марина не сразу успела осознать увиденное. Но звонкий женский смех, донесшийся из повозки, моментально отрезвил ее сознание и выдернул из сокровенных грез. В санях сидели двое: какая-то высокая темноволосая девушка, а рядом... Софья! Ее Софья. Довольная, смеющаяся и счастливо улыбающаяся своей спутнице! Как стрелой пронзенная, Марина застыла на месте. Мир перевернулся. Вдруг в один момент все вокруг завертелось и закружилось в одной чудовищной снежной воронке...Куда-то летели сани, унося с собой двух счастливых обществом друг друга женщин, а Марина резко, в одну секунду, почувствовала себя не у дел, такой лишней, ненужной, и все события последних месяцев показались ей каким-то фарсом, игрой. ?Так что же это было?? Игра? Неужели она со всеми так играет? И ни одна из ее женщин не значит для нее ничего более, чем просто игра? А ведь родственники и друзья ее предупреждали. Особенно Елена, мать Волошина. Эта Софья никогда особо ей не нравилась. А сейчас, когда она таким наглым и бесцеремонным образом разрушает ее брак с Сережей, и подавно. Он, бедный, устав от всего этого кошмара, уехал добровольцем-санитаром, не вынеся очередной сердечной бури своей темпераментной жены. Хотя, впрочем, и он не чурался увлечений на стороне. И вообще, по мнению некоторых родственников и знакомых, не нужно было им жениться. Слабый и здоровьем и характером, безвольный Сергей всю жизнь будет испытывать на себе гнет своей властной и гениальной жены. Их союз был труден, но, преодолевая трудности, мучая друг друга, каждый раз они оба все равно возвращались в семью. Со стороны, конечно, люди видели и понимали, что Марина ни мужем, ни дочерью в сущности не занимается. Но естественно не высказывали этого вслух. И в этот самый момент Марина снова подумала о нем и о Але. Она стояла, глядя вслед улетающим саням, а в душе ее тем временем ходили грозовые тучи и какие-то недобрые, еще смутно-различимые, семена недоверия и неотвратимости приближающейся катастрофы заронились там, чтобы, дождавшись своего часа, прорасти и расцвесть. Она почувствовала себя Каем в плену у Снежной королевы, которая заколдовала его, навек похитив его сердце.Впрочем, тут же, через пару секунд, Марина вдруг успокоилась и охладела. Ну и что, что так случилось? Какая ей разница, уверяла она себя? Ведь она — Марина Цветаева — выше этого! Она сама — первая — должна уйти от подруги, не ее, а именно она должна бросить, разорвать эти отношения — раз и навсегда!И, полная решимости, на следующий день она рванула к Софье. Ее оскорбленная гордость была не на шутку задета и жаждала мщения. Настойчивый звонок в дверь и — с самого порога — смотрящие на хозяку с вызовом, полные гнева зеленые глаза.— Марина, здравствуй, я так хоте... — но Софья не успела договорить, чего она хотела, прерванная холодно звучащим голосом Марины, ставшим вдруг будто каким-то чужим. Радостная улыбка тотчас же сошла с ее губ.— Софья, что это было вчера вечером? — задала повестку дня Марина.— Что Вы имеете в виду? — Софья серьезно посмотрела на гостью, сложив на груди руки.— Я видела вчера вечером Вас, Вы были не одни! — пошла в наступление Марина.— Да, я была с приятельницей, что в этом такого? — Софья сделала попытку улыбки, чтобы разрядить ситуацию, но та, очевидно, вышла неловкой.— Я видела, как Вы на нее смотрели, не делайте из меня дуру, Соня! — закричала Марина. — Может быть, Вы все же пройдете ко мне, разденетесь, успокоитесь для начала, — радушно предложила хозяйка, — не будемьте выяснять отношения на лестнице, — ее голос звучал спокойно и беззлобно и даже по-дружески участливо. Поддерживать конфликт Софья точно не была настроена. — А я не буду успокаиваться и не уговаривайте меня! Знаю я, каким сладким голосом Вы умеете петь мне о верности и какие сказки рассказывать, подмигивая каждой даме, которая хоть сколько-нибудь сможет Вас увлечь, каждый раз, как только я отворачиваюсь, — ее голос перешел в истерический вопль, — а я разрываюсь между Вами и Сережей, он мне родной и от него я никогда не уйду, но и без Вас я своей жизни уже не мыслю! А Вы делаете мне еще больнее! — плакала Марина. — В общем я ухожу! — коротко отрезала она и уже собиралась было хлопнуть дверью. Но тут же чья-то ласковая и уверенная рука остановила ее резкий жест. Софья подошла к гостье и крепко взявшись за пушистый рукав ее шубки, втянула в комнату и резко и настойчиво прижала к себе, не давая времени для выражения протеста. И Марина рванула к ней, неожиданно для себя нисколько не сопротивляясь и не молотя кулаками по ее спине в попытке вырваться из тесных объятий. Она быстро и отчаянно обняла старшую подругу в ответ и прижалась лицом к теплому плечу. Софья гладила ее спутанные светлые волосы, шепча на ухо что-то ласковое и успокаивающее. Марине вдруг дико захотелось расплакаться, разреветься от собственного бессилия и страха, но ее гордость не позволила ей это сделать. Так, обнявшись, они простояли Бог весть сколько минут. С трудом отстранив от себя Марину, Софья внимательно посмотрела в ее зеленые глаза, и в них уже не было ни вызова, ни злобы. А этим светло-серым глазам напротив так хотелось снова поверить и Марина поверила им. Софья дотронулась лица напротив и с нежностью поцеловала ее в щеку. Марина не могла не чувствовать теплое и трепетное дыхание рядом, которое, кажется, немного участилось. Они снова крепко обнялись, затем руки Софьи рванули в Маринины волосы и ее меховая шапочка оказалась на полу... Они начали безумно целоваться, попутно расстегивая и сбрасывая с Марины шубку. Не отрываясь друг от друга, зашли в комнату и рухнули на не застеленную кровать. Софья присела и расстегнула на Марине сапоги, отбросила их в сторону и упала на Марину сверху, прижимая ее к кровати. ***А Светлана все гуляла по Москве... До поезда еще оставалось довольно много времени и она неспеша брела по улицам без определенной цели. А вот и Борисоглебский переулок, где находится Дом-музей Марины Ивановны Цветаевой, одного из любимейших и наиболее часто цитируемых Светланой поэтов. В этом Доме-музее несколько лет назад она читала стихи на поэтическом вечере, посвященном гибели поэта. Небывалой силы воспоминания вдруг снова нахлынули на женщину и одарили светлой ностальгической грустью.В тот вечер они с Мариной готовились к поездке в Петроград и Софья пришла к ней помогать собираться в дорогу. Был декабрь 1915 года. Как долго они предвкушали это событие! Марина еще никогда не была в Петрограде и вот наконец-то она увидит столицу! После того неожиданного зимнего проишествия не осталось и воспоминаний — лишь одно из стихотворений. Больше с тех пор они не ссорились, хотя Марина по-прежнему втайне ревновала подругу ко всему и вся, хоть и стараясь сдерживать себя, но скрывать ревность ей удавалось с трудом. Несмотря на это, весной жизнь словно бы начала налаживаться. В конце мая все съехались на дачу к Максу, в Коктебель, где проводили время за чтением стихов. Софья там как-то приободрилась, была в приподнятом настроении и даже здоровье ее пошло на улучшение. С матерью Волошина отношения у Софьи не наладились, а вот сестра Марины прониклась к ней восхищением. Анастасия очень любила слушать, как они вместе, по очереди, сидя на террасе, читают свои новые стихи. Чуть позже к дружной коктебельской компании примкнул и Осип Мандельштам, приехавший из Петрограда. С приездом последнего отношения между подругами несколько осложнились: выяснилось, что Мандельштам влюблен в Марину и обожает ее стихи! А вот стихи Софьи, как и ее саму, он почему-то не жаловал. Тогда его решили разыграть и прочли ему стихи Софьи, выдав их за Маринины. О, как он их старательно расхваливал! А когда розыгрыш раскрылся, он сильно обиделся на всех. Из всего это Софья заключила, что он просто глуп. Теперь уже она вспыхнула ревностью к подруге. На этой почве их отношения сильно пошатнулись. Но это не помешало им после Крыма уехать в Святые горы к родственникам Софьи, где женщины продолжили летний отдых.И вот теперь поезд мчал их в Северную столицу. Приехав, они остановились у давних петроградских приятелей Софьи, редакторов журнала ?Северные записки?, Софьи Исааковны Чацкиной и Якова Львовича Сакера. Марину закрутил вихрь столичной литературной жизни. Среди ее новых знакомых была семья кораблестроителей Каннегисеров. В январе наступившего года они устраивали вечер, куда были приглашены многие знаменитости и деятели искусства Петрограда. Готовились посетить этот вечер и наши подруги. Точно известно было, что на вечер придет сам Михаил Кузмин и будет не только читать свои стихи, но и петь. Словом, событие обещало быть поистине грандиозным и Марина с великой радостью и торжественностью предвкушала его. Но планам не суждено было сбыться: как на грех в тот день Софья плохо себя чувствовала, у нее сильно болела голова и она пожелала остаться дома. Но Марину она все равно уговаривала пойти. — Соня, я не поеду! — плакала Марина. Как ей не хотелось идти одной и как она хотела попасть на этот вечер! Синяя лампа слабо освещала небольшую комнату. Рядом на кровати, трогая рукою лоб, лежала Софья. — Почему? — недоумевала Софья.— Но мне Вас жалко. — Что за глупости? Если я не могу пойти, это же не значит, что и Вы должны сидеть вокруг меня... Там много народу — развеетесь. — Нет, мне Вас очень жалко... — ни в какую не соглашалась Марина.— Не переношу жалости. Поезжайте, поезжайте, — уверяла Софья, — если Вы останетесь, кому от этого будет счастье? Ни Вам и не мне. Подумайте, Марина, там будет Кузмин, он будет петь. — Да, он будет петь, а когда я вернусь, Вы будете меня грызть, а я буду плакать, ни за что не поеду, — плакала Марина и сейчас, не зная, что делать. Но все же решилась и под напором подруги и ее уговорами сдалась и все же поехала на вечер. На вечере было много народу. И оказалось, что среди множества гостей там был Мандельштам, которого Марина не видела с тех пор как прошлым летом уехала из Коктебеля. Оба они, и он и Цветаева, читали на этом вечере свои стихи. Поэтическое и, возможно, любовное возбуждение от встречи с Мандельштамом и от собственного успеха, естественно, доставляло удовольствие Цветаевой, но одновременно она почувствовала себя виноватой перед подругой в том, что ощущает радость в ее отсутствие. Нужно было уезжать. К ней подходили и спрашивали, что случилось, видя как она нервничает. ?Но М. А. еще будет читать...? — ?Но у меня дома подруга?. ?Но М. А. еще будет петь?. — ?Но у меня дома подруга?, — жалобно стонет Марина. Легкий смех, и кто-то не выдержав: ?Вы говорите так, точно у меня дома ребенок. Подруга подождет?. Марина про себя: ?Черта с два!?. — Останьтесь же, мы Вас почти не видели, — подошел сам Кузмин.— М. А., Вы меня совсем не знаете, но поверьте на слово — мне все верят — никогда в жизни мне так не хотелось остаться как сейчас, и никогда в жизни мне так не было необходимо уйти — как сейчас, — тихо проговорила Марина.— Ваша подруга больна? — дружески осведомился мэтр. — Да, М. A, — коротко ответила она.— Но раз Вы уже все равно уехали... — Я знаю, что никогда себе не прощу, если останусь — и никогда себе не прощу, если уеду...— Раз все равно не простите — так в чем же дело? — крикнул кто-то, не выдержав.— Мне бесконечно жаль, господа, но...Она уехала после исполнения одной или двух песен. Когда она вернулась домой, Софья мирно спала. Чувство небывалого возмущения и досады охватило ее...Подруги вернулись в Москву девятнадцатого января. Приехал и Мандельштам, и Марина несколько дней гуляла с ним по зимнему городу. А потом пришла к Софье, без предупреждения, но неожиданно застала у нее неизвестную ей гостью: крупную, темноволосую женщину восточной наружности. Это была актриса Людмила Владимировна Эрарская. Больше Марина к Софье не пришла никогда.***Светлане нужно возвращаться в Питер, а у Дианы завтра очередной отъезд на гастроли. Обе женщины шли быстро и стремительно, как будто желая убежать от своих мыслей, от своих воспоминаний. Но от прошлого не убежишь. И вот они вновь встретились на одной дороге и впервые за столько времени посмотрели друг другу в глаза.— Марина?— Софья?Когда над лесом и над полем Все небеса замрут в звездах, Две неразлучных к разным долям Помчатся в разных поездах.