1. Дурак (1/1)

?Дурак?.Ефим заламывает руки и нервничает-нервничает-нервничает. Он стоит в одном из бесконечных коридоров съемочного павильона и ждет, когда на него (балконом на голову) свалится немного смелости. Ефим привык быть ярким и громким, Ефим привык открывать все двери пинком ноги и солнечно улыбаться. Но тут – будто осужденный перед гильотиной – по спине бегут неприятные мурашки. Ефиму страшно. Облажаться, подвести самого себя еще раз, стать посмешищем, неудачником, парнем, что и второй раз не смог дойти хоть куда-то. Он достает (в голове маленькая гардеробная его театральных костюмов) свою привычную спесь, главный аксессуар – язвительность. И шагает (вот бы не тряслись колени) на площадку. Недалеко от входа – толпа. Ефим не слышит собственных шагов за гулом (а, может, это кровь стучит в ушах), выдыхает судорожно и пытается не выглядеть слишком загнанным, когда его окликают. В двух метрах, протискиваясь мимо участников, выныривает девчушка. Кажется, Настя. Она ему улыбается и по-свойски тащит за локоть. Ефим не особо слышит, что она говорит (толпа вокруг смыкается, смеется и звучит в полном рассинхроне, – и он, почему-то, успокаивается), отвечает, наверное, не в такт, поэтому спешит заткнуть сам себя сигаретой. Люди вокруг сменяются, кружат, обнимаются и пожимают руки. Ефима втаскивают в несколько диалогов, за десять минут он запоминает удивительное количество имен и лиц. Понимает, что уже завтра половина здесь стоять не будет (не слишком хочет понимать, что уже завтра здесь может не стоять он сам), но каждый второй – яркая личность, удивительный профессионал или Толик Цуперяк. Ефим растягивает губы сильнее. – …та вот из Европы недавно приехал, – Ефим достает еще одну сигарету, когда компания вокруг вдруг начинает мериться кулинарным опытом (у некоторых он – количество полных лет Ефима; внутри опять, набатом, ?дуракдуракдурак?), – ну то есть меню ресторанам ставил…– …с 19 лет шеф в разных киевских заведениях…– …ну че, летом в Карелии был, до этого по Азии там, Шри…– …и вписался к этому шефу на МК по молекулярке, он такое валил…И очередь, будто они на детсадовском утреннике один за другим стают на стульчик, незаметно доходит до Ефима. Когда он открывает рот, на секунду кажется, что не раздастся ни звука (или: ?мне 19 и кажется я опять ошибся дверью?). Но внутри Ефима заводится маленький моторчик, включается программа, отвечающая за экстренное обеспечение. И он рассказывает. О Париже, о кондитерах, о мастер классах, о практике в Киеве. Кравченко умеет говорить много, говорить красиво, расставлять шутки и паузы так, чтобы даже эти гуру кулинарии басовито смеялись. Только внутри сигналка горит красным, паника-сос, нас сейчас рассекретят. Но всё, вроде бы, хорошо. Ефиму улыбаются, на Ефима не смотрят, как на школьника. Только, кажется, Эдик – стоит напротив и сверлит взглядом из-под бровей; Кравченко не смотрит в ответ, но ему кажется, что его очень филигранно вскрывают, создают распятие на разделочной доске. Вот Ефим, совсем кроха, а рядом – его огромная паника, всё перед Эдиком – только руку протяни. Но он отводит взгляд и наваждение спадает. Их зовут внутрь – начинается съемка. Нестройная гурьба вваливается в помещение – Ефим немного отстает. Рука на плечо опускает медленно и почти не ощутимо, но у него все равно весь воздух мигом вылетает из легких. – Не дрейфь.Ефиму хочется сказать ?что ты несешь вообще??, или ?на меня свои болячки не перекладывай?, или просто смахнуть руку Эдика с плеча и недовольно закатить глаза. Может еще спросить, не на Шри-Ланке ли тот отхватил свое долбанное буддистское спокойствие и вот это ожерелье из странных камушков. Ефим просто внимательный. Ефим просто застывает и долго смотрит. От Эдика пахнет мускусом и хвоей, а рука прожигает даже до кости через три слоя одежды, – и Ефим просто кивает. – На спокойном, дядь, на спокойном.Кравченко смотрит ему в спину и (наверное) чувствует себя дураком, шагающим над пропастью, немножко меньше.